Святославичи

Регнвальд как глава посольства, подробно описал Святославу, какой прием оказали поляки, что говорил князь Болеслав, как вела себя его мать Мария-Добронега, как прошла свадьба и как выглядела на ней Вышеслава.

- Брачная ночь прошла гладко, - сообщил в завершение Регнвальд, бывший поверенным князя в этом щекотливом деле. - Сестра твоя, княже, все сделала, чтобы сын ее не обнаружил в невесте никакого изъяну. Под конец свадебного пира виночерпии так упоили Болеслава, что была бы с ним на брачном ложе коза вместо женщины, он вряд ли распознал бы это.

- Значит, обошлось? - радостно вздохнул Святослав.

- Обошлось.

- Хвала Вседержителю! - воскликнул Святослав и троекратно перекрестился.

На радостях Святослав отправил в Княжино Селище Романа, зная, что Ода всегда выделяла его из всех своих пасынков.

- Скажи княгине, сынок, чтобы возвращалась в Чернигов, что соскучился по ней супруг ее. Ну и от себя добавь что-нибудь. - Святослав подмигнул сыну. - Языком ты всегда ловко владел, как и мечом. Шутку вставь, где надо, прибаутку. Но без похабщины! Я ведь знаю, какой ты срамник.

- У матушки Олег гостит, а при нем особо не пошутишь, - улыбнулся Роман, знавший характер брата.

Давыд попросился было вместе с Романом в Княжино Селище, но Святослав отказал, сурово добавив при этом:

- Тебе, Давыд, надлежит ответ держать, почто пьяным по ночам шатаешься в обнимку со служанками да срамные песни горланишь, отца позоришь!

Роман мчался на своем белогривом скакуне по пыльной дороге, вьющейся бесконечной лентой среди полей, на которых вовсю шла жатва. Смерды в длинных белых рубахах косили звенящие на ветру пшеничные нивы, их жены в разноцветных платках увязывали снопы. Возле дороги на обочине стояли повозки с задранными кверху оглоблями, неподалеку паслись стреноженные кони. В тени повозок и придорожных кустов дожидались своих родителей крестьянские карапузы под присмотром старика или бабки. Дети постарше наравне со взрослыми были заняты работой.

Роман чувствовал, как солнце пригревает ему спину, воздушные потоки приятно ласкали лицо.

Незаметно для себя княжич увлекся воспоминаниями о младшей дочери князя Всеволода, златоволосой Марии. За полтора года, прошедшие после их последней встречи, Мария заметно подросла и ее прекрасные темно-синие глаза уже без прежней робости встречали взгляд Романа, когда он бывал у них в гостях. Каждая черточка ее нежного лица, росчерк губ, изгиб бровей подчеркивал в ней совершенство красоты, словно Природа, добрая колдунья, соединила в облике Марии все самое женственное и прекрасное на свете. С каким обожанием эта прелестная девочка глядела на Романа, с каким удовольствием подставляла ему щеку для прощального поцелуя. Скоро Мария должна была приехать в Чернигов вместе со своей старшей сестрой. От одной этой мысли Романа переполняла бурная радость. Он сам не понимал, что влюблен. Все детские представления о любви давно выветрилось из его головы, а новое взрослое чувство стало вызревать в сознании юноши лишь после недавней встречи в Переяславле с юной княжной.

В Селище царила деловая суета: на току молотили зерно, из кузни доносился перестук молотков, босоногие холопы перетаскивали с возов в амбар кадки с ячменем. Посреди двора расхаживал длинноногий, как журавль, огнищанин Перегуд. Перед ним рядами стояли пустые бочонки, и Перегуд хозяйским взглядом определял, какой бочонок использовать, а какой - отдать в починку бондарю. Высокая шапка огнищанина была украшена изогнутым петушиным пером, и от этого он выглядел еще более бравым и самоуверенным.

Челядинцы двигались по двору словно заведенные: катили бочки, тащили глиняные корчаги под мед и пиво, открывали и закрывали двери кладовых. И только верзила с петушиным пером на шапке никуда не торопился, как бы олицетворяя собой центр этого крошечного мирка, вокруг которого перемещались люди, громыхали телеги, храпели лошади, носились собаки.

При виде княжеского сына Перегуд неторопливо снял шапку. На вопрос Романа, где сейчас княгиня и брат Олег, огнищанин махнул рукой куда-то в сторону реки, текущей под косогором, добавив, что они уехали кататься верхом еще утром.

Роман попросил напиться. Молодая рабыня поднесла ему полный ковш пахучего бардового квасу с белой пеной по краям.

- А на каких лошадях они поехали? - спросил Роман, утираясь.

- У княгини серач в яблоках, - ответил Перегуд, - у Олега гнедой. Они уж скоро воротиться должны.

Но Роману не хотелось в жару сидеть в душном тереме или пыльном дворе. Он вскочил на своего белогривого и выехал за ворота. Тропинка убегала к реке.

…Олег и Ода берегом реки возвращались от мельницы. Их кони шли медленным шагом, помахивая хвостами. Олег что-то рассказывал, мачеха слушала.

Неожиданно Ода, прервав Олега, заявила, что хочет купаться. При этом ее глаза заблестели озорным блеском.

- Вместе с тобой, конечно, - добавила Ода. - Одна я боюсь лезть в реку, а вдруг там русалки.

- Но … - растерянно пробормотал Олег.

- Ты тоже боишься? - засмеялась Ода.

- Нам придется переправиться на другой берег, - сказал Олег, - тут глубоко. Моста поблизости нет, придется искать брод.

- Зачем переправляться? - запротестовала Ода. - Давай выкупаемся в речке, что впадает в Белоус.

- Там же воробью по колено, - улыбнулся Олег.

- Мне и надо, чтобы мелко. Я не умею плавать. А ты умеешь?

- Еле-еле.

Ода игриво улыбнулась, видя, что Олег обманывает ее.

Скоро Олег понял, что его мачехе хочется не столько купаться, сколько раздеться перед ним, что она и сделала с проворностью нетерпеливой отроковицы, увидавшей в жаркий день манящую прохладой тихую заводь. Олег еще стаскивал с себя прилипшие к вспотевшему телу порты, а голая Ода уже с визгом носилась по мелководью, поднимая фонтаны брызг. Без своих длинных одежд с развевающимися волосами Ода и впрямь издали походила на семнадцатилетнюю девушку.

Сердце Олега невольно забилось сильнее, когда он предстал совершенно обнаженным перед своей мачехой. На щеках горел румянец стыда, мышцы лица будто свело судорогой. Он с радостью погрузился бы в воду с головой, лишь бы скрыть свои мужские достоинства от взора молодой женщины, но речушка была настолько мелка, что вода не доходила ему и до колен.

Ода в отличие от Олега без малейшего смущения позволяла пасынку созерцать свою наготу, находя в этом некое удовольствие. Она взяла его за руку, и они медленно побрели против течения, глядя себе под ноги на темные круги водорослей, колышущихся у самого дна, на юрких рыбешек, почти смыкаясь у них над головами, образовали зеленый шелестящий свод, сквозь который с трудом пробивались слепящие лучи солнца.

Всякий раз, когда Ода будто невзначай прижимала руку Олега к своему гладкому бедру, в душе юноши поднималось трепетное волнение от осознания того, что он желанен обожаемой им женщиной.

Так шли они долго, путаясь в водорослях, которые Ода, смеясь, называла косами русалок. В одном месте оказалось довольно глубоко, и Ода, оступившись, испуганно схватилась за Олега. Он поддержал ее и невольно коснулся рукой груди. Ода вся подалась к Олегу и, подставляя губы для поцелуя, закрыла глаза. Два обнаженных тела, остановившись посреди узкой протоки, застыли в неподвижности, скованные долгим и жадным поцелуем.

Зеленый лист кувшинки, плывущий по течению, ткнулся в мускулистую мужскую ногу, задержавшись на мгновение, затем коснулся краем округлого женского колена и устремился дальше под журчание водяных струй.

- Гляди, - кивнул Олег на удаляющийся листок, - уплывает наше счастье.

Ода удивленно повела бровью:

- Почему ты так решил?

- Не знаю. - Олег виновато улыбнулся. В глазах Оды мелькнула догадка:

- Тебя огорчает, что я не могу быть всегда твоей? Или ты думаешь, что такого случая нам больше не представится?

- Ты сама все прекрасно понимаешь, - вздохнул Олег.

- Понимаю и не собираюсь мириться с этим, - с вызовом произнесла Ода. - А ты?