Святославичи

Чурила отрицательно потряс головой.

- Ну, приведешь ты княжичу молодицу, а она по глупости своей возьмет и отдастся ему влервую же ночь и все прахом пойдет тогда. Задумка в том и состоит, что больного надо томить желанием, чтобы желание пересилило в нем и страх, и боль. Это произойдет никак не за день-два. К тому же как еще посмотрит княжич на незнакомую-то девицу? К тебе Давыд привык, и ты знаешь все его повадки. Коль и получится это, то только у тебя, моя прелестница.

- Что «это»? - насторожилась Регелинда.

- Довести Давыда, чтобы он свой страх поборол, - ответил Чурила.

- Значит, я буду должна пообещать Давыду провести с ним ночь, коль он решится вырвать зуб. Так, что ли?

- Что говорить и как делать, я скажу тебе опосля. Сначала молви, согласна ты иль нет?

Регелинда задумалась, покусывая губу.

Чурила терпеливо ждал, разглядывая свои пропыленные онучи. Лицо его, потемневшее на солнце, с выгоревшими бровями, излучало простоту и беззаботность, но то была лишь маска. В глубине мутно-серых глаз лекаря таился огонек проницательности, а усмешка зачастую говорила о том, что ему-то ведомы все мысли людей и утаить их от него невозможно.

- Должна ли я делить ложе с княжичем после того, как ты вырвешь ему зуб? - осторожно спросила Регелинда.

- Это как тебе захочется, красавица моя, - усмехнулся Чурила и похлопал служанку по колену, словно говоря: «Одно другому не помеха».

- Я согласна, - вздохнула Регелинда…

В тот же день служанка рьяно принялась за дело, как ее надоумил Чурила.

Незаметно подбросив в комнату Давыда дохлую мышь, Регелинда в назначенный час пришла туда с горшочком, в котором был отвар мяты и шалфея. Давыд поднялся с постели и принялся полоскать во рту, слегка склонив голову набок. Ночью боль ненадолго оставила его, но с утра опять дала о себе знать.

Доставая из-под кровати таз, Регелинда изобразила сильнейший испуг и с визгом вскочила на стул, намеренно задрав повыше юбку своего льняного летника. Предварительно она сняла с себя нижнюю рубашку, так что заголить ноги выше колен ей не составило труда. Громкие возгласы Регелинды заставили Давыда заглянуть под кровать. Взяв дохлую мышь за хвост, княжич выбросил ее в окно, затем, освободив рот от мятного настоя, он сердито выругался.

Если первая часть уловки получилась немного наигранной, то дальше все выглядело вполне натурально.

Увидев, как засмотрелся Давыд на ее голые ноги, Регелинда страшно смутилась, соскочила со стула и выбежала из светлицы, даже толком не оправив на себе одежду. Однако цель была поражена. Давыд стал чаще вызывать к себе Регелинду порой по самым пустяковым надобностям. Он больше не кричал на нее и всегда называл по имени, забыв про обидные прозвища, вроде: «безрукая» и «кособокая».

Служанке неожиданно самой понравилось «укрощать» строптивого княжича воздействием своих женских чар. Она была уже в тех летах, когда женская красота, постепенно увядая, в то же время как бы обретает вторую молодость, а желание нравиться пробуждается с новой силой.

Действуя по наставлениям Чурилы, Регелинда однажды, якобы желая опередить Давыда, уронившего ложку под стол, нагнулась за нею почти одновременно с ним, при этом ее пышная грудь на краткий миг прижалась к спине юноши. Давыд в тот раз почти ничего не ел, отчасти из-за зуба, но главная причина заключалась в Регелинде, которая с улыбкой сказала, что приберется у Давыда в спальне, пока он ест.

Регелинда лишь несколько раз прошлась веником по полу, а Давыд был уже тут как тут. Глаза его так и впились в служанку с откровенным вожделением. Регелинда позволила Давыду обнять ее, но большего не разрешила.

Вечером, желая Давыду спокойной ночи, Регелинда коснулась губами его лба. Утром, принеся целебный отвар из ромашки, она «откровенно» призналась, что давно в душе страдает по нему. И, если бы не его зубная немочь, с радостью пришла бы к нему ночью.

Весь день Давыд не давал Регелинде прохода, подстерегая ее повсюду. Тисканья по углам и поцелуи украдкой внезапно пробудили в служанке ответное желание. Боясь, что эта сладостная пытка у нее первой сломит волю, Регелинда, когда стемнело, чуть не силой отвела Давыда в дом Чурилы.

Чурила дал выпить Давыду две полные чаши крепкого вина, потом привязал его к стулу, а Регелинде велел крепче держать княжича за голову. И вынул из кипятка свои страшные щипцы…

Давыд замычал от страха, задрыгал ногами.

Лекарь с каменным спокойствием отложил щипцы и опутал веревкой ноги Давыду.

Регелинда, как могла, успокаивала княжича.

- Закрой ему глаза ладонями, - приказал Чурила. Почувствовав приближение неизбежного, Давыд завопил пуще прежнего, но лекарь уже всунул щипцы ему в рот и крепко вцепился в больной зуб.

- Потерпи, родимый, - приговаривал Чурила, налегая на зуб. - Кричи громче. Так оно легче терпится.

Регелинда, не выдержав, отпрянула в сторону и, зажав уши ладонями, отвернулась.

Вдруг крик оборвался. Регелинда обернулась.

Давыд сидел на стуле, весь опутанный веревками, бессильно свесив голову на грудь, изо рта у него тонкой струйкой текла кровь.

- Что с ним? - в страхе вскричала Регелинда.

- Обморок, - спокойно отозвался Чурила, разглядывавший вырванный зуб.

Регелинда развязала княжича, стерла кровь у него с подбородка и привела в чувство. Давыд глядел осоловелыми глазами.

- На, положи на десну, чтоб не кровоточила, - сказал Чурила, протягивая Давыду тряпочку с очень острым запахом.

Регелинда сама всунула снадобье в рот княжичу, голова которого отказывалась воспринимать что-либо.

- Доведешь его до дому-то, а то, может, помочь? - насмешливо проговорил Чурила.

- Управлюсь как-нибудь, - уверенно ответила Регелинда.

Чурила, освещая путь свечой своим поздним гостям, вышел вместе с ними на низенькое крылечко. В углу двора залаяла собака.

Уже у ворот, пропустив вперед Давыда, Чурила шепнул служанке, коснувшись ее талии:

- Зашла бы как-нибудь, красавица. Я ведь по женским хворям ба-аль-шой мастак!

- Зайду при случае, - так же тихо промолвила Регелинда. Чурила кивнул и добавил:

- В оконце стучи.

Опьяневший от вина Давид, радуясь избавлению от боли, шагал, поддерживаемый Регелиндой, и оглашал теплую августовскую ночь соромными песнями. Редкие прохожие с удивлением и любопытством взирали на хмельного сына князя Святослава. Люди победнее снимали шапки, те, что побогаче, презрительно усмехались.

Регелинда порядком измучилась, почти волоча на себе не в меру развеселившегося Давыда. Стража в воротах детинца, потешаясь над нею, отпускала остроты относительно того, что она уводила куда-то княжича трезвым, а обратно ведет пьянешеньким. И отчего это она сама так разрумянилась? И почему это одежка на ней как будто помята?

Регелинда била по рукам всякого, кто тянулся к ней, протащив спотыкавшегося Давыда через двойную арку ворот крепости.

Из последних сил она втащила Давыда на теремной двор и сбросила на руки гридней, которые со смехом потащили горланящего княжича в его спальню.

Ночью Регелинде не спалось, непрестанно хотелось пить. Она встала, пила воду, потом открыла окно.

Небо было усыпано звездами. Дул теплый ветерок. Вдалеке за стеной детинца брехали собаки.

Регелинде нестерпимо захотелось пойти к лекарю Чуриле, но, вспомнив про стражников у ворот, она не отважилась на такой поступок. Мысленно обругав себя, Регелинда тем не менее прокралась по спящему терему к спальне Давыда. Зайдя внутрь, служанка на ощупь приблизилась к постели княжича и присела с краю.

Давыд крепко спал, лежа поверх одеяла прямо в одежде и сапогах, как его оставили дружинники. Регелинда стащила с Давыда сапоги и, накрыв одеялом, ушла к себе.

* * *

На Медовый Спас[101] в Чернигов вернулись бояре, отвозившие Вышеславу в Польшу. А еще через день прибыл из Киева Святослав.

[101] …на Медовый Спас - 14 августа.