Страница 57 из 84
Никто не стал спорить, тогда он сел поудобнее и подозрительно принюхался.
— Затем остальные трое ушли, сказав, что мы с Павлом должны остаться и наблюдать за корабле... Чем ты только что меня облил, Финн Лошадиная Голова?
— Это целебный бальзам, — ответил я, не желая, чтобы он прерывал рассказ. — Что произошло потом?
Он моргнул и закрыл глаза, видимо, так ему стало легче. Однажды мне самому треснули по голове, и я почти пожалел его. Почти.
— Затем мы ждали под дождем некоторое время, — продолжил Стирбьорн, — и заметили, что команда стала возвращаться на корабль, не все сразу — по одному, по двое. Павел сказал, что корабль готовится к отплытию, это понятно любому моряку, и он собрался сообщить Бьярки, что его награда вот-вот ускользнет.
Он замолчал, нахмурился и фыркнул.
— Да это же моча! — заявил он возмущенно.
— Что случилось дальше? — прорычал я, и он приподнял бровь, глядя на меня, затем пожал плечами и вздрогнул, видимо, от боли. На этот раз я не ощутил к нему жалости.
— Я решил, что нужно остановить Павла, — сказал он. — Поэтому я перерезал ему глотку и столкнул эту крысу в реку.
— Хейя! — восхищенно произнес Финн, и Стирбьорн даже улыбнулся.
Я посмотрел на юношу с некоторым уважением; он решил помочь нам и убил человека не моргнув глазом, хотя перерезать глотку безоружному немудрено.
Наверное, именно это и мешало Стирбьорну стать тем, кем он хотел быть — прославленным конунгом, героем саг. Он легко убивал, но предпочитал делать это исподтишка, а не сходиться с противником в честном поединке. Я вытащил его из лап Паллига и тем самым, можно сказать,нанес удар в спину своему другу, ярлу Бранда.
И еще он довольно неаккуратно прикончил Павла, потому что его поймали.
— Да, — сухо согласился он, когда я высказал ему это. — Я направился к кораблю, потому что там было самое безопасное место, после того как сбросил это дерьмо в реку, но в это время вернулся Бьярки и остальные, и с ними вооруженные саксы. Они схватили меня, и Бьярки спросил, где Павел, и очень скоро они все узнали.
Он замолчал, вызывающе взглянув на меня.
— Если бы они не отвлеклись на меня, — добавил он, — то корабль не успел бы уйти.
Пусть думает так, даже если это и неправда. Не то чтобы его выходка сильно нам помогла, но я шепнул Финну, чтобы он не возражал.
— Да, — ответил Финн, улыбнувшись. — Мы обязательно выберемся из этой клетки. Дождемся ночи. И лучше мне держать язык за зубами, на случай если Касперик будет настолько нетерпелив, что решит поджарить нас на вертеле и хорошенько расспросить.
Меня мучила навязчивая мысль о том, что у него готов план, а у меня нет никаких идей, и то, что он не хотел поделиться своей идеей, усугубило мое недовольство собой. Когда слабый дневной свет из зарешеченных квадратных отверстий угас совсем, мы сидели в тишине; я не знал, о чем думают мои товарищи, но в водовороте моих мыслей всплывал дом.
Я представил отстроенный Гестеринг с устремившейся ввысь крышей, с высокими светлыми комнатами, украшенными искусной резьбой, почти как у конунга. Я представил Торгунну и худенького мальчугана, трэллей, кузницу, крепкие причалы и плавно покачивающиеся пришвартованные корабли.
Это был хороший сон, за исключением некоторых досадных деталей — почему то у моего сынишки было лицо Колля, он смотрел на меня с осуждением, а еще я не видел там себя.
Но хуже всего то, что я никак не мог вспомнить лицо Торгунны, и как только представлял наши ночные утехи — переплетенные бедра, томное дыхание и мгновения любви, то видел лишь тоненькое, мускулистое тело с резкими чертами лица и огромными и черными глазами.
— Ну, так что? — раздался голос, и призрачный Гестеринг растаял, как утренний туман; я обрадовался, увидев рядом Рыжего Ньяля.
— Что скажешь? — спросил я, и он взглянул на меня серыми, будто стеклянными глазами цвета балтийской зыби.
— Я думаю, нам не выбраться.
— Человеческая жизнь продолжается, пока Скульд, одна из сестер-норн, не отрежет ножницами последнюю нить, — сказал я.
— Да, верно, но лучше искать след, пока он свежий, как говорила моя бабка. Я уже чувствую лезвие ножниц норн и просто хочу сказать тебе и богам, что ни о чем не жалею, я принес клятву побратимам и сделал это по своей воле. И не хочу потом приходить к тебе по ночам в виде драугра и пугать твою семью.
Поначалу я не совсем понял, что он имеет в виду. Он посчитал, что ему суждено умереть из-за моей судьбы, потому что я вручил Одину свою жизнь. Что ж, я проглотил этот яд, хотя должен был его выплюнуть, но тем не менее, тепло поблагодарил Ньяля и добавил, что это лишь моя судьба, умереть должен я, а не он. Может быть, богам будет достаточно одной смерти, я так ему и сказал, просто чтобы увидеть, что он обрадуется как мальчишка, которому пообещали подарить на именины новенький сакс.
— Ну что ж, — ответил он. — Все равно я хотел сказать тебе, что думаю. Тревога грызет сердце, когда человек не может высказать, что у него на уме.
— Твоя бабка была исключительной женщиной, — сказал я, глядя в его вспыхнувшие гордостью глаза.
И все это время я чувствовал у себя за спиной взгляд Эйнара, нашего старого вожака, который выбрал свою судьбу и которого мы проклинали за это, в уверенности, что тогда он вел к гибели все Обетное Братство. И вот уже не в первый раз я понимал, что чувствовал Эйнар Черный.
— Вряд ли я здесь погибну, у меня другая судьба, — насупился Воронья Кость, и я ничуть не удивился, ведь самоуверенность молодости удвоилась, даже учетверилась в необычных разноцветных глазах мальчика-мужа.
— Тогда тебе придется в одиночку спасать Колля, — заявил Финн.
Стирбьорн продолжал принюхиваться и пытался на ощупь определить размеры шишки на лбу.
— Ярл Бранд — хороший человек, — согласился он, — и щедро одаривает браслетами, но должны ли мы последовать за мальчиком, если Орм погибнет и уже не будет в долгу перед Брандом?
Я не сдержался и выплеснул гнев наружу.
— Разве ты не последуешь за мальчиком, чтобы спасти его жизнь? Ведь в том, что его украли, да и в том, что мы оказались в этом дерьме, есть и твоя вина.
Стирбьорн задумался, нахмурился и серьезно сказал:
— Твоя правда, ведь все это произошло из-за моей ссоры с дядей, — признался он, а затем махнул рукой, чтобы отогнать эту мысль. — Но вы не вправе обвинять во всем меня, ведь война — есть война, в конце концов.
— А что касается мальчика, — продолжал он, — если бы за него предложили хорошую награду, я отправился бы за ним. Для тебя его потеря — пятно на репутации, возвращение мальчика вернет дружбу и покровительство ярла, который дал тебе земли и поместье. Хороший повод — слава и дружба могущественных людей, а это уже половина успеха и приведет к тебе новых воинов и корабли, ты это знаешь, ярл Орм. А вторая половина успеха — серебро. В этом деле для меня слишком мало славы, а ярл Бранд — не такая уж и важная фигура для человека моего положения.
Хотя он был молод, самонадеян и глуп, но все равно его высокомерие меня поразило. Я вдруг ясно увидел, словно взглянул в прозрачную воду исландского Сильфра, что Стирбьорн однажды погибнет из-за своего безрассудства, но это случится не здесь.
— Так ты не хочешь отсюда выбраться? — криво улыбнулся Финн. — Сейчас я вижу мокрого болтуна, у которого нет чести. Ты сидишь в луже мочи, у тебя на лбу огромная шишка, и за тобой тянется недобрая слава.
Стирбьорн ничего не ответил, а Воронья Кость уставился на него разноцветными глазами.
— Ты обязательно согласишься, если поймешь, что чувствовал этот парень, — произнес он низким голосом, в котором все меньше оставалось от мальчишеского. — Представь, ты оказался вдали от дома, в окружении врагов, в рабстве, избитый, связанный и голодный, и дышать и продолжать жить тебя заставляет лишь это надежда на то, что кто-то обязательно придет и спасет тебя.
Все мы помнили сагу о нелегком детстве Вороньей Кости — о бегстве с родины после смерти его отца. Как он стал рабом в шесть лет, когда убили его воспитателя, а мать стала рабыней в усадьбе Клеркона, как потом ее изнасиловал и забит до смерти Квельдульф. В девять лет я освободил Олафа, и оказался в окружении Обетного Братства, не в самом благоприятном месте для взрослеющего мальчика.