Страница 92 из 108
Мой внутренний голос обвинял жрецов. Для меня не было секретом, что творится в священных пещерах, я знал и о том, что там приносят в жертву детей. Мне вспомнилась одна история, которую часто повторяли в своём кругу слуги и рабы. Шторм загнал как-то в удалённый порт несколько судов со сломанными мачтами и изорванными парусами, где они, беспомощные, и стали на якорь. Жрецы посоветовали тогда капитанам принести искупительную жертву, выбрав для этого детей. В пещере разожгли огромный костёр, а потом стали приходить матери, предлагая жрецам своих чад. Утверждали даже, будто жрецы рекомендовали приводить в первую очередь девочек, якобы им легче умилостивить разгневанных богов.
Каждую приведённую к ним девочку жрецы украшали цветами, натирали благовониями и провожали к священному огню. Вскоре до ушей верующих, ожидавших перед входом в пещеру, донеслись предсмертные крики детей.
Однажды я отправился к этому храму и, принеся там жертву, спустился в долину, где встретил раба, принадлежавшего жрецам. Мы стали беседовать, и разговор коснулся храма и жестокости жертвоприношения детей. Раб нехотя признался, что детей в огонь не бросали, что всё это был спектакль. Жрецы собирали отовсюду девочек и направляли их в особую школу, где из них растили жриц, которые фанатично верили в богов и ради них были готовы на всё.
— Но ведь это обман, — сердито заметил тогда я.
Раб почтительно поклонился и сказал:
— Никогда не смотри на внешнюю сторону, государь, а всегда вникай в суть. Ты и впрямь веришь, будто врач излечивает водой, которой окропляет больного лихорадкой? Все его действия не более чем символ. А суть в том, что он, пользуясь своими магическими способностями, приказывает лихорадке уйти. В жизни многое, — добавил он, — всего лишь видимость, внешняя оболочка. Но люди часто нуждаются в этом. Прикажи своей душе, — убеждённо закончил он, — и сумеешь добиться многого...
Наступил вечер, стало темно. Площадка, где происходили торжества, освещалась светом факелов.
Едва я успел занять своё место, как на середину вышло несколько обнажённых мужчин. Самый старший воткнул в землю три коротких копья наконечниками вверх и с помощью особых пассов усыпил самого младшего. Затем двое других подняли спящего и положили на острия пик таким образом, чтобы голова его опиралась на первый, спина — на второй, а ноги — на третий наконечник.
Юноша будто одеревенел: он лежал на остриях так, словно они не могли поранить его. Старший сделал какой-то таинственный жест рукой — казалось, будто он что-то убирает — и потянул к себе копьё, на котором лежали ноги спящего. Через некоторое время он удалил второе копьё — из-под спины — и, наконец, третье, поддерживавшее голову юноши.
Всё это происходило на глазах тысячи с лишним жителей. Юноша, лишённый всякой опоры снизу, продолжал горизонтально парить в воздухе.
Я спросил у одного из стоящих за моей спиной министров, что он думает по поводу увиденного. Он ответил, что всё это, конечно, колдовство.
— Так этого юношу заколдовали? — недоверчиво заметил я.
— Не юношу, государь, а нас.
— Нас?
Министр уклонился от ответа и рассказал, что однажды в Египте он наблюдал, как один волшебник бросил вверх верёвку.
— Она осталась стоять, словно шест... — задумчиво сказал он.
Видя моё недоверие, он решил удивить меня ещё больше. Оказывается, по этой верёвке начал взбираться юноша, который вскоре исчез в облаках.
— Ни один человек не в силах стать невидимым, государь, ни одна верёвка не может достать до облаков, сделавшись твёрдой, как палка. Всему этому есть только одно объяснение. Волшебник обладает способностью вводить в заблуждение зрителей. Поскольку человек не может и свободно парить в воздухе, есть только один ответ: нас заставили поверить, будто мы видим парящего юношу.
Сарра, беспокойно сидевшая позади меня и, вероятно, наблюдавшая за мной, вдруг спросила:
— Почему ты всегда ссоришься с верховным жрецом?
— Скоро перестанем, — утешил её я. — Я прогоню его прочь или сброшу со скалы в пропасть...
— И тем самым объявишь войну всем жрецам, войну до последних дней своей жизни. Не делай этого, Минос. Жрецы знают всё, что когда-то было, что происходит сейчас и что будет на земле и на небе. Им известны самые сокровенные мысли людей. Они так же подчиняют себе души людей, как ветер — листья на дереве. Без них, Минос, тебе никогда не узнать, чего хотят боги, как тебе служить богам и каким путём идти, чтобы Крит обрёл счастье!
— И это говорит мне иудейка, которая верит в одного бога! — Я скривил губы. — Где он был, твой бог, когда твоего отца укусила змея? Где был твой бог, когда ты стала рабой? Разве ты, пока не попала ко мне, не проводила в молитвах бессонные ночи, чтобы он помог тебе? А ты по-прежнему рабыня, хотя когда-то была свободной — и твой бог не пришёл тебе на помощь!
Я замолчал, глядя на факира, который глотал огонь, а потом поднёс к своему лицу голову кобры и медленно взял её в рот.
— Вот тебе мой ответ, — сказал я. — Отталкивать от себя жрецов я не намерен: мне тоже нужна помощь богов. Только пусть они — пожалуйста, постарайся понять меня, — займут подобающее им место и не претендуют на большее. Пусть опекают души, утешают бедняков, вселяют надежду в больных и ведут людей к богам. Что они смыслят в посевах, урожаях, торговле и политике?
— Но ведь они тоже владеют землями, — перебила она.
— Рабыне не позволено прерывать мысли и речи своего господина, — оборвал я. — Мне известно, что честных и разумных жрецов не так мало, но пусть и остальные, жаждущие власти, остаются жрецами и не строят козней.
— А ты не забыл, благородный Минос, — обратился ко мне один вельможа, — что и сам был посвящён в жрецы, однако не владеешь высшими тайнами?
Я старался понять, что он имеет в виду, какой смысл вкладывает в это завуалированное предостережение. Потом вспомнил, что Манолис однажды уже говорил об этом.
— Верно, — согласился я. — Я — царь, а потому — бог города для своих подданных. — Я смотрел на него с насмешливой улыбкой. — Так вот, я — бог города, но тем не менее не могу выполнять обязанности жреца высокого ранга... Разве это не абсурд, не постыдная игра?!
— Государь, — возразил вельможа, — коль скоро у тебя другие обязанности, тебе следует назначить жреца высокого ранга, который будет выполнять за тебя нужные ритуалы...
Манолис почти теми же словами пытался ограничить меня.
— Ты имеешь в виду, что во всех своих поступках я должен быть подотчётен жрецам. Тогда я превратился бы в пустое место, в куклу, которая вынуждена вести себя так, как заблагорассудится тем или иным «генералам от религии», — с издёвкой сказал я, чеканя каждое слово.
Во второй половине следующего дня я отправился в Ираклион проверить, как идут работы по сооружению порта. Со мной поехала Риана. Манолис попросил взять его с собой: он собирался осмотреть тамошний храм.
Мы встретились с ним в условленное время у мола. Опускающийся вечер позолотил водную поверхность. Это было настолько впечатляюще, что мы погрузились в рыбачью лодку и велели её владельцу выйти в море. Сперва мы шли на вёслах, а затем хозяин лодки поднял парус. Нам казалось, что всё происходит во сне. Я взял Риану на руки, а у Манблиса хватило такта сделать вид, будто он не видит, что его верховная жрица вступила в контакт с мужчиной.
— Что это? — воскликнул вдруг рыбак и, приподнявшись, указал в сторону горизонта.
Мы тоже поднялись со своих мест и стали вглядываться в морскую даль.
— Там что-то плывёт! — вскричала Риана.
Рыбак направил лодку, куда она указывала. Скоро мы обнаружили обломки парусного судна. Мачта его была сломана, а паруса порваны.
— Там человек! — показала рукой Риана.
Нам казалось, что прошла целая вечность, прежде чем мы достигли обломков. В воде была девочка лет двенадцати, судорожно вцепившаяся в доску. Она казалась полумёртвой, ноги её бессильно свисали в воду, открытые глаза смотрели на нас бессмысленным взглядом — живыми представлялись только руки, удерживающие её на поверхности моря.