Собор памяти

Кровь и внутренности забрызгали Леонардо и Хилала.

Солдаты пришли в неистовство — они вопили, выкрикивали имя Айше и требовали голов трёх оставшихся турков. Кайит Бей велел пейкам подняться на ноги, и они встали перед ним, готовые умереть. Калиф подошёл ближе, остановился перед ними и спросил:

   — Есть среди моих людей предатель?

Турки застыли.

   — Ну?

   — Да, — прошептал один из них, коренастый, с бочонкообразной грудью человек, у которого недоставало переднего зуба; другие зубы у дёсен были черны, словно покрашены чёрной краской.

   — Тогда, может быть, ты укажешь мне предателя?

Турок уставился на свои ноги, и Кайит Бей рассмеялся:

   — А, ты боишься, что тебя постигнет участь твоего собрата? Ну, отвечай!

   — Я не оспорю решения владыки.

   — Тогда укажи вашего шпиона, — сказал Кайит Бей.

   — Я не могу. Я не знаю его... их.

   — Так их несколько?

   — Я не знаю, повелитель. Знаю только, что...

   — Что?

   — Что за нами будут следить и, если мы не исполним приказа, нас убьют.

   — А ты что скажешь? — обратился калиф к другому пейку.

   — Всё так, как говорит мой спутник. — Этот турок был моложе прочих, с виду не старше двадцати.

   — Почему правитель турков избрал тебя для этого посольства?

   — Как испытание.

   — С какой бы стати ему тебя испытывать?

   — Я бахвалился, что...

   — Продолжай.

   — Что смогу смотреть в твои глаза без...

Калиф захохотал визгливым натужным смехом, но быстро взял себя в руки.

   — Без чего, о юный сорвиголова?

   — Без дрожи, повелитель.

   — Но ведь ты дрожишь... и лжёшь мне, не так ли?

   — Нет, нет...

   — Бахвалился ли ты, что возьмёшь мою голову? — Калиф взмахнул мечом, как бы примеряясь.

Молодой турок заколебался, но всё же сказал:

   — Да.

И покорно склонил голову, закрыв глаза.

   — Что же, не мне лишать тебя головы, молодой солдат, — сказал калиф. — Но, быть может, это сделает твой повелитель, когда ты передашь ему мои дары и мою благодарность. — С этими словами он поднял с земли драгоценный меч и знаком велел своим телохранителям унести палку и седло. Затем он шепнул что-то Хилалу, который поговорил с одним из своих лейтенантов; минуту спустя появились несколько солдат, которые волокли тяжёлые мешки. Трупная вонь была невыносима, даже здесь, под открытым небом.

   — Покажите нашим гостям наши дары Великому Турку, — сказал калиф.

Телохранители вывернули мешки — на землю выкатились головы. Головы турков. Солдаты завопили; один прорвался через стражников и ударом ноги зашвырнул голову в толпу; стражники принялись швырять в ряды солдат другие головы, и скоро не менее двух десятков турецких голов летало над войском. Было много криков и ругани, но никто не смеялся; войска не потеряют своего смертоносного настроя... не забудут Айше — свою Мадонну... нет, они понесут её с собой как священную жертву смерти.

И её невидящие глаза будут указывать им путь.

— Скажите своему царственному повелителю, что у меня для него будет ещё много таких даров. Я умножу их тысячекратно, и венцом этого дара будет его собственная голова. — Калиф помолчал и обратился к молодому пейку: — Не потеряй отваги, солдат, ибо если ты или твои спутники падёте духом или растеряете по дороге мои дары — я возьму и ваши головы. Или вы думаете, что только у Мехмеда есть шпионы?

С этими словами Кайит Бей отпустил турков и смотрел, как они идут сквозь строй разъярённых мамлюков и персов. Затем он послал за турками своих лучших разведчиков и велел им разведать боевые порядки войск Мустафы... и Мехмеда.

Двумя днями позже разведчиков нашли у скалистого перевала, что спускался в узкую длинную долину. Все двадцать нагими были посажены на кол.

И конечно, у них не было голов.

Кайит Бею было трудно воевать в этом краю — его войско оказалось уязвимо уже из-за одних своих размеров; и турки избрали настоящую партизанскую тактику: они устраивали засады, налетали на фланги армии и снова бесследно исчезали в горах и лесах, грозя превратить завоевательный поход калифа в войну на износ. Полки рассыпались, преследуя турок? — и чаще всего подвергались уничтожению; орудия Хилала были лишь обузой для движущейся армии, бесполезной против стратегии турок — внезапных налётов и стремительного исчезновения. Казалось, что сам здешний край восстал против калифа: горные тропы, отвесные утёсы, узкие перевалы, где полсотни человек могли задержать десять тысяч.

Солдаты и животные голодали, потому что запасы пшеницы и ячменя подходили к концу. Турки жгли всё за собой, и если только Кайит Бей не сумеет прорубиться сквозь их ряды, что, казалось, растекались и таяли, как грязь в воде, его войско будет обращено в бегство голодом даже прежде, чем турки двинутся в наступление и одолеют египтян и персов мечами и пиками.

Турки устроили ночную атаку и были загнаны в близлежащий лес. Погибли пять тысяч арабов, вдвое больше были ранены; мамлюки жестоко отыгрались за эти потери на войсках Мустафы, но солдатская плоть недорого стоит, и сын Великого Турка исчез, бросив своих воинов на растерзание арабам. Он ударит снова. Но когда?

Подобно Цезарю, который разделял и побеждал, Мустафа разделял, таился, становился частью окружающего, наносил удар — и исчезал.

Злая, взбудораженная, голодная, измученная, армия шла вперёд днём, а зачастую и ночью.

Они больше не возглашали имя Айше. Они больше не кричали, требуя крови турков. Они были настороженны и опасны и, разочаровавшись сверх меры, обратились против калифа; его наёмная конница, те, что убили святого муллу в его же собственной мечети, потребовали двойного довольствия и платы, грозя иначе вернуться по домам. Прочие остались на стороне калифа, хотя мамлюки держались отчуждённо, как бы показывая, что сердцем они на стороне мятежников.

Мятежники засыпали стрелами и копьями шатёр калифа; они ухитрились раздобыть пушку и выстрелили из неё в Кайит Бея. Тут вступили было в бой его телохранители, но Кайит Бей удержал их. Он вскочил в седло и поскакал через ряды солдат, уязвимый для их ярости, кричал им, показывал голову Айше в стеклянном турецком сосуде. Он стыдил их, крича: «Трусы вольны уходить по домам! Я не хочу, чтобы за меня бились трусы! Я отомщу туркам, даже если мне придётся воевать одному. Одному!»

А затем ускакал прочь.

Затем последовали крики, замешательство, то и дело вспыхивал бой между мамлюками и кочевниками. Около сотни кочевников были преданы мечу; других разорвало на куски выстрелами из той же пушки, из которой они стреляли по Кайит Бею. Потом пропели трубы, и войско, как один человек, дружно хлынуло вперёд — рабы, лучники в красных колпаках, пикинёры, опытные бедуинские воины, мамлюки, раненые, даже женщины — все бросились вослед за своим повелителем, вослед за Айше, словно бойня, устроенная предателям, исцелила их, возродила в них вкус к крови и мести.

Леонардо поспешил вскочить в седло, иначе бы его обвинили в трусости; он скакал с Хилалом и его тысячей гвардейцев.

Калиф ехал как ни в чём не бывало; постепенно телохранители заняли свои места, окружив его со всех сторон, а за ним шагали пешие фаланги, скакали мамлюки — великое шествие, исходящее потом и жаждой убийства.

   — Леонардо...

Сандро появился рядом с ним — вместе с Гутне, которая намеренно отстала, чтобы дать им поговорить.

   — Я смотрю, ты испытываешь весьма нежные чувства к моей рабыне, — заметил Леонардо.

   — Если пожелаешь, я буду держаться от неё подальше. Но ведь ты сам оставил её.

Леонардо улыбнулся, но в его улыбке сквозила безнадёжность.

   — Нет, я просто предполагал, что ты позаботишься о ней.

   — А ты... разве тебе она безразлична?

   — Нет, конечно, — сказал Леонардо. — С какой стати ты спрашиваешь об этом? Хочешь попросить её руки? — Сандро залился краской — шуточка Леонардо попала в цель, он, Сандро, и впрямь влюбился в Гутне. — Твоего друга Мирандолы здесь нет, — продолжал Леонардо, — и некому будет устроить тебе изгнание фантома. Так что я был бы осторожен со своими страстями.