Бабочка

Об этом никто не знал, но везде, где бы я ни жил, кроме, разве что, той самой первой моей однокомнатной квартиры, во всех последующих домах и квартирах – изначально делалась комната и для Бабочки. Даже здесь, на даче она жила именно в «своей» комнате, которая для нее и создавалась, пусть я никогда и не думал, что девочка переберется жить ко мне. Разве что в гости приедет со всей семьей. И все-таки, мне было приятно знать, что в таком случае, она будет жить не просто в безликой гостевой, а в комнате, где все продумывалось и делалось, учитывая ее вкусы и привязанности. Слишком мало времени я видел ее в последние годы. И пусть это было целиком и полностью моим решением – так, обустраивая для нее комнаты, я чувствовал себя ближе к Бабочке.

Когда-то наша мать обвинила меня в том, что я пытаюсь занять место Саши в сердце и жизни его дочери. Что чересчур сильно потакаю девочке, выполняя любую ее просьбу и желание, и этим надеюсь купить ее любовь.

Это не было правдой. Я никогда и не думал становиться ей отцом или убеждать Бабочку, что меня она любит больше родного бати. Я никогда не претендовал на место брата. Да, я любил эту девочку. Она так и осталась для меня тем чудом, которым показалась при первой «встрече» - на нашей с ней прогулке в парке. После зоны, после совсем не праздничных восемнадцати месяцев, с постоянным напрягом и новыми потребностями моих родичей; со старыми и новыми обязательствами и делами, которые мне доверили серьезные люди – Бабочка была просто постоянным праздником для моей души. Звонким колокольчиком, который никогда и ничего не просил у меня по факту, только чтобы я был рядом и смеялся вместе с ней, чтобы проводил время со Светой.

Она не твердила мне постоянно, что я должен позаботиться о младшем брате, что ежедневно делали родители, с припрятанным укором в глазах глядя на своего непутевого приемного сына. Не осуждала в открытую, как это продолжала делать Динка, хоть формально и благодарила, каждый раз беря деньги, что я им давал. Не просила помочь с деньгами или подсобить имеющимися связями, как это делал сам брат, поняв, что не так уж беден выбранный мною «кривой» путь.

Свете все это было не важно. Она никогда не сомневалась в том – нужен ли я ей. В ее глазах ни разу не отражалось такое сомнение, которое даже сейчас, спустя тридцать четыре года (пусть любой психолог скажет, что не может взрослый помнить ничего из двух-трехлетнего возраста), я помнил во взгляде матери, нежданно узнавшей, что она беременна, после десяти лет лечения от бесплодия. И это сомнение в ее глазах, когда она смотрела в мою сторону: «зачем ей приемный ребенок, сын уголовника и медленно спивающейся проститутки, если теперь будет свой. Здоровый, родной, «правильный»?» - заставляло меня всю жизнь ощущать себя лишним, посягнувшим на место Сашки, забирающим часть его тепла и любви у родителей.

Зато Света, казалось, чувствовала, что я еду в гости, еще когда я и на улицу их не поворачивал. И всегда подскакивала, выглядывая с балкона – этакий попрыгунчик с двумя косичками, повязанными бантами. А едва завидев мою машину, заворачивающую в их двор – срывалась с этого наблюдательного поста и слетала по ступеням со второго этажа на крыльцо, как раз так, что я успевал подхватить ее на руки.

Эта девочка любила меня безусловно и безоглядно, и за это я готов был ей дать все. О чем она просит или даже сама никогда не подумает.

В Японии считают, что бабочка – символ всего лучшего в жизни человека. Глядя на свою Бабочку, я не мог не согласиться с японцами.

Кто-то молится в церкви, ставя свечки перед иконами и отстегивая попам приличные бабки, кто-то организовывает новомодные «благотворительные» фонды, чтобы очистить свое нутро. Моей же святыней всегда была эта девочка, Бабочка. Мне казалось, что моя душа очищается каждый раз, когда я слышу ее смех и вижу сияющие глазенки Светы, чернющие и одновременно горящие, как маленькие угольки. Если бы ей нужна была почка, не возникло бы ни одного вопроса – я отдал бы и обе своих ради Бабочки. Я отдал бы свое сердце, если бы оно понадобилось ей для пересадки. А если бы мое не подошло – сам нашел бы того, кто мог бы стать донором, и обеспечил бы доставку, не оглядываясь на методы. Жизнь этой девочки значила для меня все. Точно как и ее спокойствие.

Потому я и потащил ее в город – там студия танцев, которые она обожает, куча динамики и суматохи, подготовка к новой школе. Быть может, Света отвлечется на это все. Да и мне не придется мотаться туда-сюда, так или иначе, а я буду ближе, и у нее будет меньше поводов для страха.

Единственное, что напрягало меня в этом плане – Малого так и не удалось разыскать ни мне, ни крымским. Эта падла залегла на дно, затаилась где-то, ясное дело, зная, какой кипиш поднялся. И пусть мы отловили несколько связанных с Малым людей, где он сам – они не знали. Потому поиски продолжались. Но в этом же я видел и потенциальную угрозу для Бабочки, к которой в городе может быть легче подобраться по дороге в ту же школу или на танцы. Так что придется еще больше напрячь парней, чтобы берегли ее, как бриллиант.

Да и у меня самого сейчас был полный завал: несмотря на некоторые нюансы, Сашка мне сильно помогал и хорошо выручал на доверенном ему месте. И пока я не мог никому перепоручить этот «пост». Не нашлось подходящего человека. Так что тянул и это на своем горбу, что не добавляло мне ни свободного времени, ни настроения. Блин, иногда хотелось тупо выстроить рядком всех, кто доставал, и каждому пулю в лоб пустить. Утрирую, конечно, но доставали меня так, что «мама не горюй».

Только Бабочка и поднимала настроение. Так что, может это и хорошо, что теперь мы опять будем все время рядом.

Глава 4

Света

Через полтора месяца

Я не знаю точно, зачем решила зайти в этот магазин. До танцев еще было два часа в запасе, и настроение дурацкое, и весь день ужасный. Да и просто, весь последний месяц был таким, что хотелось все перечеркнуть и как-то начать заново. Но как ни грустно было признать, оказывается, в жизни так редко получалось. Чтоб, в смысле, заново начать.

В общем, возвращаться домой – смысла не видела. Да и охранники, так и следующие за мной, куда бы я ни направлялась, не имели ничего против «прогулки» по торговому центру. Единственное место, куда эти двое со мной не ходили – учебные классы: как я поняла, школа, выбранная дядей Сережей, и так имела хорошую систему безопасности. В остальном же меня везде сопровождали. Хотя везде – это громко сказано, я и не ходила особо никуда. В эту дурацкую школу, да на танцы. И все. Все остальное время безвылазно сидела в доме. Может, потому охранники и не сопротивлялись моему нежданному интересу к покупкам, дядя уже несколько раз громко и чуть ли не с приказом отправлял меня куда-то «развеяться» или «что-то себе купить», а я просто не обращала внимания. Мне ничего не хотелось. Даже не так – меня все раздражало, и я игнорировала все попытки дяди хоть как-то меня растормошить. А сегодня, мучимая чувством вины, все-таки поехала в магазин. Глупость, конечно, но мне хотелось как-то перед ним извиниться.

Мы поссорились утром… Хотя правильнее и честнее будет сказать, что «ссорилась» я, дядя Сережа только спокойно слушал все мои дурацкие упреки и претензии, не сердился и не выходил из себя. Даже не обиделся, когда я, психанув, выскочила из-за стола, чуть не сметя на пол тарелку. Только так посмотрел, что мне уже тогда, сразу же, захотелось попросить прощения за свое дурацкое и детское поведение. Словно бы ему физически больно было от того, как я веду себя, от того, что он что-то делает неправильно, раз я несчастлива. Дядя не был виноват. Наверное, на меня наконец-то накатил тот самый «переходный» возраст, отсутствию которого всегда радовались мои родители, и хвастались этим перед знакомыми, дети которых ставили дома с ног на голову. Теперь и до меня все это докатилось.

Или тот «чертенок», который появился внутри, когда я узнала о смерти семьи, оправился от шока и стал проявлять норов и показывать новые грани моего характера. Или еще что-то, я не знала, но в такие моменты просто не могла с собой справиться – начинала злиться, говорить всякие глупости и гадости, за которые потом мне было безумно стыдно, обвинять в чем-то всех окружающих и просто несправедливость жизни. Я сама себя не узнавала. А поделать ничего не могла. Или, может, недостаточно старалась. Не знаю. Я не понимала себя, а дядя, тем более не мог понять, что со мной творится.