Принимая во внимание

– И слава богу, что мало. – Тут же отреагировал капитан Ковалёв. Такова была фамилия моего собеседника. – Нам и этих двух деревень с головой хватает. Как уборочная начинается, хоть вешайся.

– Китайцы переплывают через Амур, – принялся объяснять Левашов, который дожидался меня, – Тут всё и начинается. То под комбайн лезут. То под косилку.

– Зачем? – не понял я.

– Как зачем? Мешают урожай собирать.

Мы прошли в кабинет Ковалёва.

– Так ведь их же убить может!

– Так они для того и лезут. Камикадзы грёбаные. – Левашов сел за стол. В расстёгнутом кителе он напоминал анархиста из фильма про Гражданскую войну. – Уже двоих комбайнёров с инфарктом в больницу доставили. Косят, косят, а тут бац… Кровищи не меряно. Мяса. У того, кто с психикой дружит, ещё ничего. А остальных без ста грамм за рычаги и не посадишь. А китайцы всё прут и прут!

Ковалёв скинул китель, и оказался в десантном, в голубую полоску, «тельнике».

– Как посевная, или уборочная, словно тараканы через границу лезут. А мне приходится весь отряд на ноги ставить. – Командир погранотряда принялся расставлять на столе заранее заготовленную нехитрую закуску. – Дежурство в такие дни несём не только по полосе, а на полях, на реке, на дорогах. Люди по два – три часа спят. С ног валятся. И так, пока вместе с колхозниками посевная не закончится. Потом маленький перекур. А как Амур встанет, снова стычки с китаёзами. Только уже на льду. Чуть ли не каждый день нарушения.

– Пытаются к нам перейти?

– Да кто как. – Пограничник изъял из шкафа бутылку водки. – У кого родни нет, те пытаются. Жрать то там, с их «культурной революцией», нечего. Вот и бегут. Но таких единицы. Редкий случай. В основном, нарушители выполняют директиву своего руководства.

– А директива у них одна, – вставил Левашов, потирая руки, в предвкушении трапезы. – нервы нам трепать. И чем чаще, тем лучше.

– Ладно, хрен с ними, с китайцами. – Перебил капитана Ковалёв, разливая спиртное, – Давай выпьем за знакомство.

И мы выпили. Вот так я познакомился с реальностью, о которой смутно догадывался в Москве. Оказалось, не всё так было гладко и спокойно, как казалось в столице.

Когда возвращались в город, я, рассматривая противоположный берег, находился в некоторых раздумьях.

К тому, что происходит в Китае, отношение в Москве было неоднозначным, точнее, я бы сказал, «желеобразным». Даже у нас, в институте, на Дальневосточном факультете, не было единого мнения о том, правильно действует Пекин, или нет? А что говорить о других, о тех, кто о Китае знал только из сводок газет? Одни преподаватели твердили, будто в Китае победила мелкая буржуазия, скрывающаяся под маской революции. И что Мао правильно делает, когда расправляется с ней. Другие отстаивали точку зрения, будто Мао – «китайский вариант Иосифа Виссарионовича», и в Пекине уже складывается «культ личности Мао Цзэдуна». Третьи на лекциях доказывали нам, будто Китай идёт по своему собственному, азиатскому, пути развития, который в корне отличается от советского, но это не значит, что его путь ошибочный.

Одним словом, в наших головах, после такой неоднозначности, был полный бардак. Но из всего сказанного, выслушанного, продискутированного, обговоренного, выспоренного, с пеной у рта выкричанного, вывод возникал один, и он был вопросом, на который никто нам ответить так и не смог. Как так получилось, что одна страна строящегося коммунизма не может помириться с другой страной строящегося коммунизма? Вместо ответа слышалось молчание. Больно вопрос оказался больной. А после молчания поползли слухи. Разные. Чаще пугающие.

Когда я поступил в институт, то на первой лекции по истории взаимоотношений нашей страны с Китаем, профессор Клюев прочитал нам, первокурсникам, строки из Маяковского:

Прочитал красиво, с выражением. Как заметил тогда мой сокурсник, «хохол» Игорь Теряев: «Смачно!». Чуть позднее, мы кое-что узнали про Клюева. Поговаривали, будто Николай Фёдорович, перед войной, выполнял какую-то особую миссию в Пекине. Но сам он никогда не подтверждал эти слухи. Хотя, скорее всего, так оно и было. Клюев знал о Китае много. Очень много. Столько, сколько мог знать человек, побывавший там. Именно от него я услышал такое знакомое, и одновременно пугающее словосочетание: «культ личности Мао». Мы стали последними студентами, кому он цитировал Маяковского. Будущим первокурсникам он этих стихов не читал….»

Глебский первым вышел из здания управления, и чуть не упал, поскользнувшись на мраморном крыльце.

– Осторожнее. – С запозданием посоветовал Малышев, прикрывая тяжелые входные двери.

– Какого дьявола в вашем климате делать гранитные пороги? – выругался подполковник, с трудом пытаясь сохранить равновесие. – Они же скользкие.

– Зато как в столице. – Тут же аргументировал майор.

– Иванова инициатива? – догадался Глебский.

– А кого ж ещё.

– Твою мать…

С трудом преодолев скользкое покрытие, после чего, очутившись на более – менее твёрдой поверхности шершавого льда тротуара, подполковник почувствовал себя несколько увереннее.

– Ну, братцы, если захотите угробить следующую проверку, то вам это удастся наверняка.

Малышев усмехнулся и посмотрел по сторонам. Собственно, идти можно было двумя путями. Либо левой стороной, мимо магазина службы быта, либо правой. Мимо булочной, и общежития школы милиции. Майор выбрал второй. Там, всё-таки, ежедневно прибирали курсанты, а потому было почище. Глебский, поскользнувшись вторично, негромко выругался. Малышев постарался скрыть улыбку.

– Как у вас тут настроения, в связи с последними событиями? – неожиданно поинтересовался приезжий.

– Ситуацию держим под контролем. – Нашёлся Александр Константинович.

– Панических настроений нет?

– Отсутствуют.

– И не было? – следователь притормозил перед перекрёстком, поднял голову и посмотрел на светофор. Для пешеходов горел красный свет.

– Никак нет. Народ в городе сознательный. К тому же, уверенный в силе нашей армии. И партийные организации на местах провели соответствующую работу. О чём и было доложено неделю назад. К вам наш рапорт должен был поступить.

– Если должен – значит поступил. – По обе стороны дороги не виделось ни единой машины, но Глебский упорно продолжал стоять на перекрёстке в ожидании зелёного света. – Это хорошо, когда всё под контролем.

Малышев хотел, было, сунуть руки в карманы, но одумался, и принялся натягивать кожаные перчатки.

– А вы что, не ознакомились с документами? – сделал выпад майор.

«Молодец! – мысленно похвалил Малышева Глебский. – Чётко срезал!»

– Признаться, не успел. – Солгал подполковник. – Да суть не в этом. В каком режиме работает управление сейчас?

– Повышенной боевой готовности.

– Во время событий на границе из здания отлучались? Казарменное положение вводили?

– Нет. Не видели необходимости. Весь состав управления проживает максимум в пятнадцати минутах езды к месту сбора. К тому же, часть состава отправлена на заставы. Ввели особое положение. Со второго по шестое марта. Усилили дежурство.

На светофоре загорелся зелёный и Глебский первым сделал шаг на проезжую часть дороги.

– И Иванов вёл себя соответственно обстановке? – переходя через перекрёсток, спросил следователь.

– А как же? – невозмутимо отозвался майор. – Как все.

– Понятно. – Андрей Сергеевич стрельнул прищуренным взглядом по собеседнику.

Малышев прочитал в глазах подполковника недоверие.