Страница 4 из 13
Санитар Максим, работающий в морге третий год, меланхолично бродил по секционной комнате, готовя инструменты. Солнце, светившее в окно, прыгало зайчиком от никеля инструментов и давало ощущение того, что в этом мире еще не все умерли насильственной смертью, хотя порой доктору-судмедэксперту казалось, что этот момент уже близок. Ненавязчивая мелодия из радиоприемника, что висит на стене, как типичный шумовой фон. Белый кафель стен и коричневая напольная плитка.
Все, как обычно, но – почему так дерьмово на душе? И нехорошие предчувствия одолевают, словно что-то плохое происходит где-то рядом. И все чаще неприятные ощущения в области сердца.
Глянув на локтевые сгибы трупа, доктор Мехряков увидел несколько точек, характерных для внутривенных инъекций. То же, что и у первого трупа.
– Кровь на СПИД и гепатиты отправил? – сказал он в пространство.
– Угу, – односложно ответил Максим, аккуратно укладывая большой секционный нож на инструментальный столик. Будучи флегматичным и малоразговорчивым, он, тем не менее, все делал точно и быстро, поэтому вопрос был лишним. Доктор это знал, но так хотелось что-то сказать в пространство секционной, чтобы разрушить неприятное предчувствие вселенской смерти.
– Подождем результат, – сказал доктор и ушел в свой кабинет.
Судмедэксперт Мехряков Степан Афанасьевич встречался со смертью чаще, чем с жизнью. У него есть семья – жена и дочь, у него есть пара верных друзей, он любил смотреть по телевизору футбол и комедии, но – ежедневные семь часов на работе, исключая выходные, праздники и отпуск, изменили его восприятие действительности. Порой ему казалось, что только на работе он и живет настоящей жизнью, а то, что происходит вне стен морга, – призрачно и нереально, словно странный сон. Довольно часто он проклинал свою работу, особенно когда видел что-то из ряда вон выходящее, что-то мерзкое и противное для его душевного состояния. Иногда ему виделось, что люди вокруг него, ходячие мертвецы, которые встали с секционного стола и двигаются туда же, куда идет он. Родственники и друзья еще не замечали этих изменений в его сознании, считая мелкие странности поведения обычным проявлением меланхоличного характера.
И все чаще ему снились сны.
В своих кошмарных снах-видениях он часто находил себя, лежащим на секционном столе и, словно глядя на это со стороны, силился крикнуть, что он жив, когда секционный нож поднимался для первого разреза. Острие ножа зависало над животом, – доктор-патологоанатом прекрасно знал это непередаваемое чувство, когда кожа расходится под скальпелем, – он чувствовал кожей его холод, он пытался пошевелить какой-нибудь частью тела, но ничего не получалось. Он все чувствовал, но не мог двигаться, он не мог сказать, и это ощущение своей беспомощности перед неминуемостью предстоящего, заставляло его безмолвно кричать.
От ощущения острой боли он просыпался, каждый раз с чувством непоправимой утраты. Умирать в своих кошмарах было для доктора одним из испытаний последних лет, и эти сны приходили все чаще.
Доктор Мехряков не удивился, когда экспресс-анализ показал наличие вируса СПИДа и вирусного гепатита в крови убитого. Этого он и ожидал. Повертев в руках бумажку с результатами, он потянулся к телефону.
Доктор позвонил капитану Вилентьеву из Следственного управления, который занимался этим делом, коротко рассказав ему о своих первых впечатлениях, результатах лабораторных исследований и назначив время вскрытия.
– Приходи, Иван Викторович, в двенадцать.
– Хорошо, приду обязательно. Я так полагаю, у нас серийный убийца, Степан Афанасьевич, – услышал он в трубке голос капитана, с которым они были в приятельских отношениях.
– Я тоже так думаю, – сказал доктор и, попрощавшись, положил трубку.
Встав со стула, он подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. Последний месяц выдался тяжелый, и, глядя на себя, доктор подумал, что выглядит он очень неважно. Темные мешки под глазами, серый цвет кожи, короткие седые волосы. Склеры глаз покрыты мелкой красной сеткой сосудов.
Сегодня ночью он снова проснулся с осознанием того, что его тело лежит на секционном столе. Он снова ощутил острую боль в груди и верхней части живота, снова ощутил безотчетный страх, и вновь подумал о странности своего бытия. И с трех часов ночи Степан Афанасьевич так и не смог уснуть.
– Может, это и к лучшему, – сказал он своему отражению, подумав о том, о чем часто думал в последнее время.
Доктор Мехряков, отвернувшись от зеркала, вздохнул и пошел готовиться к вскрытию.
5
Сидя в полумраке, освещенном только свечой, я вслушиваюсь в шум наверху. Он не сильно выражен – так, немного музыки, неясные голоса, тяжелые шаги. Сосед сверху сегодня не один.
Я тоже не один. Взяв очередной лист бумаги, я снова рисую карандашом. Впереди долгая бессонная ночь, которую я проведу среди своих образов. Ночь, которая пролетит незаметно, словно тени окружающие меня живут в другом измерении, где темное время суток короче.
Я рисую один и тот же портрет. Созданных мною образов много, и ночной мир многолико-безумен, как странный сон, где я уже давно не был, но – сейчас на листе бумаги возникает только её лик. Вопрос, который я себе иногда задаю – почему я не рисую другие образы? И ответ – придет время, очень скоро все будет, я нарисую их всех. Образы из памяти стереть невозможно, они поселились там навсегда, поэтому – всему свое время. Однажды придет ночь, когда я нарисую всех, кто населяет мою память.
Сейчас только она. И я веду по бумаге грифель карандаша, практически не глядя на бумажный лист.
Короткий стук во входную дверь. Я знаю, что это сосед сверху. И знаю, зачем он пришел.
Я включаю свет в коридоре и на кухне. Наливаю кипяченую воду в стакан, ставлю его на блюдце и несу с собой к входной двери.
Открыв дверь, я вижу соседа. Его зовут Николай. Он стоит, медленно покачиваясь с пяток на носки, зрачки узкие, на губах блуждающая улыбка, длинные волосы в беспорядке. Он одет в спортивные штаны и рубашку с длинными рукавами.
Он медленно и вязко говорит, что у него кончился хлеб, а они с другом хотят жрать, поэтому если у меня есть буханка белого хлеба, не мог ли я ему дать.
Я киваю. Затем, глядя в его глаза, приглашаю войти, потому что через порог не хорошо что-либо делать, – ни отдавать, ни брать. Он делает неуверенный шаг вперед, неловко перешагнув через порог.
Я говорю, что пока хожу на кухню за хлебом, он может попить воды, которая налита в стакане и стоит на холодильнике.
Он говорит слова благодарности и тянет руку к стакану. Что мне очень нравится в Николае – он вежлив всегда, в любом месте и в любом состоянии. В нем есть некоторая врожденная интеллигентность, словно его далекие предки были из российского дворянства, а в этой жизни он получил прекрасное образование. При этом я знаю, кто его родители и дальние родственники. И какое у него образование. Восемь классов средней школы и улица. Сейчас он следит за собой, он – социально адаптирован, но в его недалеком и коротком будущем только наркоманский туман.
Иногда извести гены интеллигентности невозможно – они просачиваются сквозь многочисленные наслоения генов скотства.
Я несу белую буханку и отдаю ему. Спрашиваю, глядя на пустой стакан, может ему еще что-то надо из еды. Но он говорит, что хавки у него много, и колбаса есть, и пельмени, и все такое, а вот с хлебом напряг. Сказав напоследок волшебное слово, он так же неловко выходит.
Я закрываю за ним дверь, выключаю свет в коридоре и на кухне, и возвращаюсь в полумрак своей бессонницы.
Когда рисую, я думаю – о моем месте в этом мире, и о месте Бога среди нас. Например, Николай тоже может быть Богом, и он несет свой крест наравне с нами, ни словом, ни делом не показывая нам свою суть.
Я не знаю, может, действительно, Николай скрывает свою сущность, или не знает своего предназначения в этом мире. Я также не знаю того, зачем и для чего я пребываю здесь.