Свет венца

– Так всё-таки, это она? – Тут же отметил наблюдательный матрос.

Сашка стушевался. Ну, его, этого Доронина.

– Ладно, салага, не обижайся. – Чекист аккуратно завернул в газету хлеб, спрятал в стол. – На вечер будет. Но если что – бери всё. Там и сало имеется. Девчонка то, небось, голодная. Отнесёшь.

– Уже отнёс. – Вырвалось само собой.

– Лишним не будет.

Санька резко вскинул голову, однако, в глазах Доронина не увидел и намёка на иронию.

Демьян Фёдорович смотрел с грустью и усталостью.

– Сейчас все голодают. Так что не стесняйся.

– А вы как?

– А что я? – Чекист тяжело встал на ноги, приставил стул к столу, аккуратно оправил гимнастёрку, но так, чтобы в распахнутом вороте осталась видна тельняшка. – Мы народ бывалый. Продержимся.

Дверь снова распахнулась.

– Я же говорил. – Пророкотал матрос, – скоро будет.

Озеровский, увидев напарника, поманил того рукой.

– Едемте. Нет – нет, все разговоры после. Нам до ночи следует многое успеть.

На этот раз Белый отказался от чая, сразу перешёл в наступление.

– Глеб Иванович, я вам ещё нужен?

– В смысле? – Не понял чекист.

– По Канегиссеру всё, что вы просили, я сделал. Вам нужно ещё что-то от меня?

– Вроде нет.

– В таком случае настоятельно прошу применить ко мне смертную казнь. Незамедлительно.

– О как. – Бокий, подчиняясь привычке, прошёл к окну, присел на подоконник. – Что так срочно?

– Снова хотите пройтись по кругу?

– Нет, повторяться не станем. Мне известна ваша позиция. Единственно, не могу понять, зачем торопить события? А если мы передумаем и выпустим вас?

– Не смешите. – Полковник закинул ногу на ногу. – Я устал. Пожалуйста, Глеб Иванович, выполните просьбу. Я действительно устал. Устал от всего того, что творится вокруг. Знаете, когда я понял, что самодержавию приходит конец? Нет, не в семнадцатом. Значительно раньше, в девятьсот седьмом, когда познакомился с документами о причинах бунта на броненосце «Потёмкин». Матросов кормили червивым мясом, притом, что корабль стоял на рейде, в своих водах, рядом с Одессой, не в походе, и холодильники находились в исправном состоянии, не текли. А матросов кормили гнильём. Командир броненосца, первый помощник и начальник службы тыла прекрасно знали о том, что на судно поставляются испорченные продукты. Им закрыли глаза деньги, которые высшие чины получили в виде разницы от того, что обязаны были приобрести, и того, что приобрели в итоге. Как вам должно быть известно, гниль всегда дешевле. Именно командование броненосца являлось истинным виновником бунта. Ваши большевики только воспользовались ситуацией. И что мы имели в итоге дальнейшего расследования? Ни один из тех высших чинов не был наказан. Ни один! Потому, как подобное творилось не только на «Потёмкине». Коррупция. Империя сгнила в коррупции. О дворянской чести молчу, та просто растворилась в звоне монет. После всё, чем я занимался, только подтверждало мою убеждённость, что империя рушится. Рушится не снаружи, изнутри. Сгнивает, как перезревшее яблоко на ветке. Снаружи, вроде, красиво, а внутри черви. Сомневаюсь, что у вас, на основе той гнили, выйдет нечто толковое.

Белый замолчал. Молчал и Глеб Иванович.

Олег Владимирович провёл рукой по лицу, как бы стирая усталость. Закрыл глаза, пробормотал:

Вот и я, Глеб Иванович, хочу, чтоб стало лучше. Некогда сии строки мне пропел Фёдор Иванович. Пропел просто так, самостоятельно придумав мелодию. Но как было светло и радостно тогда на душе. Сейчас тьма.

– Знакомы с Шаляпиным?

– А что в том удивительного?

– Я тоже его страстный поклонник. Посещали выступления?

– Редко. – Олег Владимирович ожил. – Зато он дважды осчастливил меня своим присутствием. Представьте себе: пел в моём доме, на Фонтанке. Кстати, где он сейчас?

– Здесь, в Петрограде.

– Остался при Советах?

– Удивлены?

– Жаль.

– От чего?

– Умрёт. Либо от голода, либо убьют. Сомневаюсь, что в ЧК кто-то ещё, кроме вас, чтит его творчество.

– Пройдёт время – будут почитать.

– Когда будет мёртвым?

– Зачем же так пессимистично? – Бокий прошёл к столу, налил в стакан воды, поставил перед арестованным. – Мы, большевики, как раз за то, чтобы сохранить искусство, для народа.

– Выходит, раньше Фёдор Иванович пел не для народа? – Парировал Белый.

– От чего, ж. Пел то он как раз для всех. Только выходило, что, в основном, для привилегированного класса эксплуататоров. Как думаете, мог рабочий и крестьянин посещать его концерты?

– Но ведь студенты посещали.

– Так-то студенты. Для них даже галёрка специально придумана.

– А элита общества для вас уже не часть народа? Так выходит?

Глеб Иванович рассмеялся:

– Ох, вы и мастер загонять оппонента в угол. Есть чему поучиться. Смертная казнь всё, о чём вы хотели просить меня?

– Нервы не выдерживают. Войдите в моё состояние. Сидеть и ждать, непонятно чего. Да и зачем? Смысл?

– Хорошо, я подумаю над вашими словами. А вот за Фёдора Ивановича отдельная благодарность. Забыл как-то про него в суете. Нужно посетить, узнать, как он? Может, действительно в чём-то нуждается.

Секретарь убитого Урицкого, Александр Соломонович Иоселевич[9], худощавый юноша неполных двадцати лет, обладатель густых, волнистых кучерей, роговых очков, близорукого прищура глаз и сутулого телосложения к тому моменту вернулся с кладбища, но всего на несколько минут: заскочил в комиссариат, по личному делу. Именно в этот момент его и застал Аристарх Викентьевич (Саша остался внизу, на Дворцовой площади).

Если бы Доронин в ту минуту видел следователя, то был бы крайне удивлён произошедшей с Озеровским переменой. На второй этаж комиссариата поднялся уверенный в себе, даже помолодевший мужчина, твёрдая поступь которого с уверенностью направила его к апартаментам покойного Моисея Соломоновича.

Иоселевич, присев на корточки, рылся в ящике стола, а потому, появление следователя пропустил: тому помог толстый, ворсистый ковёр, который застилал пол приёмной. Хлопок закрываемой дверной створки испугал секретаря. Александр Соломонович резко вскочил с корточек, распрямился, быстро мигая ресницами за стёклами очков, уставился на неожиданного посетителя.

– Сегодня неприёмный день, Аристарх Викентьевич. – Произнёс испуганный Иоселевич первое, что пришло в голову. – Если по личному вопросу, приходите завтра.

Странно, подумал Озеровский, с чего он так нервничает? Вон, как пальцы забегали по отвороту куртки.

– Я не на приём, Александр Соломонович. И не по личному. – Следователь огляделся, нашёл стул, придвинул поближе к столу, тяжело уселся на него. – Я к вам как к свидетелю совершённого преступления.

– То есть? – Не понял, или сделал вид, будто не понял секретарь.

Озеровский извлёк из кармана скомканный платок, вытер потный лоб.

– Жарковато, сил нет. Сердце едва не выпрыгивает. – С последней фразой следователь поднял голову, внимательно посмотрел на секретаря, механически отмечая изменения в поведении последнего. – Меня, и товарища Бокия, интересует, по какой причине посещал данное заведение убийца Моисея Соломоновича, гражданин Канегиссер? Сразу отмечу: не в день совершения убийства. – Платок медленно скрылся в кармане. – Врать не советую: я ознакомился с тетрадью регистрации посетителей.

– Не понимаю, об чём речь. – Иоселевич ослабевшей рукой нащупал стул, придвинул к себе, присел. – Товарищ Урицкий действительно был знаком с инженером Канегиссером. Вполне возможно, знаком и с сыном инженера. А почему преступник приходил сюда? Так, тому имеется объяснение. Скорее всего, убийца посетил комиссариат перед совершением преступления в целях подготовки. Но сие вовсе не означает….

9

Иоселевич Александр Соломонович – родился 20 апреля 1899 года в семье типографского рабочего. Член РСДРП (б) с 1914 года. С 1917 по март 1918 года – член комиссии по вооружению Красной гвардии, одновременно работал в газете "Солдатская правда". С марта 1918 года секретарь Петроградской ЧК.