Свет венца

– Почему не поинтересовалась, кто стучит? – Тут же накинулся на Нину Александр, проходя внутрь квартиры. В его голосе слышалась тревога. – А если бы был не я?

– А я знала, что ты. – Тихо ответила девушка, с лёгкой улыбкой. – Как-то почувствовала. Да и кому я нужна? К тому же, если бы были бандиты, они всё одно выбили бы дверь. Какая разница, открывать или ждать, когда ворвутся? Второе даже хуже: будут злые, могут не только ограбить.

– Не говори ерунду. – Юноша прошёл в столовую, вывалил из вещмешка продукты на стол. – Не всякую дверь можно выбить. Да и люди когда услышат, что кто-то ломится, помогут.

– Никто не поможет. – Тихо, но твёрдо произнесла Нина. И тут же, повернувшись спиной к столу, сжалась в тугой комочек, скрестив руки на груди. – И никто не придёт. – В голосе слышались ненависть и презрение. – Наоборот, спрячутся по норам, даже если будут убивать, нос не высунут. Не говоря уже о другом.

Саша выронил из руки небольшой, похожий на кварц, кусок сахара.

– Ты… – Юноша вырос пред девушкой. Глаза Мичурина округлились: он начал догадываться. – Тебя…

– Да! Меня! Месяц назад! Что так смотришь? Удивлён? А чем я отличаюсь от других? Которых ваши… – Выкрикнула Нина и тут же захлебнулась криком, прижав к губам ладошку. Узкие плечики затряслись в бесшумных рыданиях.

Александр, огорошенный новостью, обернулся по сторонам.

– Это… – Облизнул вмиг пересохшие губы. – Ты того… Я же не знал. Ты того… – Рука робко легла на плечо девушки. – Ты…

– Ладно. – Шмыгнула носом Нина, грудь, вздохнув, судорожно дрогнула. – Что было, то прошло. Гадко только на душе. Грязно. Хотела повеситься, маму стало жалко. Папа только умер. Она бы не перенесла мою смерть, до сих пор ничего не знает. Хорошо, что обошлось. Если б забеременела… Даже не знаю, что бы делала.

Саша невольно опустил взгляд на тело девушки, тут же отвернулся, смутившись. Нина восприняла его реакцию по-своему. Тонкие губы сжались так, что рот девушки превратился в тонкую, нервную нить. А глаза искали глаза юноши. Мичурин же боялся их поднять. Всё смотрел то в пол, то в подол платья, то на сапоги.

– Это… – Юноша никак не мог подобрать нужных слов. – Это произошло здесь? Тут?

– И это единственное, что тебя волнует?

– Нет. – Взгляд Мичурина сам собой взлетел, наткнулся на глубину глаз Нины. – Главное, чтобы ты…. Чтобы тебя… Чёрт, не могу найти слов. – Тряхнул головой. – Ты не слушай меня. Я… Ты запомнила того гада?

– Что?

– Я спрашиваю, ты запомнила того человека?

– Видела. Конечно. Только что это меняет?

– Если, как ты говоришь, он был из наших, – Нина вздрогнула, когда юноша произнёс слово «наших», – ему крышка!

– И что ты сделаешь? – Горькая улыбка проявилась на бледном лице Нины.

Мичурин повёл плечами.

– Убью.

Это было сказано так легко и обыденно, что девушка отшатнулась спиной, прижавшись к столу.

– Не смей! Господи, зачем я рассказала? Слышишь, не смей даже думать об этом!

– Почему? – Сашка сделал шаг к девушке. – Он ведь надругался над тобой.

– Не смей!

– Я отомщу за тебя.

– Не смей! – Нина со всей силы затрясла головой. – Забудь! Обо всём забудь! Я не хочу смерти! Будь кого! Хватит смертей. И я не хочу, чтобы тебя за меня посадили в тюрьму! Молчи! Молчи, умоляю тебя!

– Кого? Меня? Не посмеют! – Зло и с каким-то мальчишеским хвастовством отозвался Санька. – Я под самим Бокием хожу. А если будет нужно, и до Феликса Эдмундовича дойду. Он знаешь какой?

– Нет… Нет! Всё! Хватит об этом. – Выдохнула девушка, развернулась к столу. И вторично в испуге прижала кулачки к груди. Её глаза сами собой расширились от удивления. – Ого, сколько много всего. Даже страшно. Саша, это же целое богатство. Ты… Ты неправильно меня понял. У меня всё есть. Мне ничего не нужно. Ты забери это. И… И уходи. Пожалуйста! Прости, что…. Увидела тебя, как-то вмиг обо всём забыла. А вот пришёл и… Дура, да? Да, дура! Прости, что гоняла тебя… Нужно было, сразу сообразить, только растерялась. Прости. И уходи.

– Нинка, ты чего? – Санька никак не мог выйти из состояния растерянности. – Я же нёс тебе. И ты ждала меня.

– Да, ждала. – Голос доносился до Сашки глухо, с трудом. – Только ты шёл ко мне другой. И когда увидел меня, то подумал обо мне, как о другой. И не говори ничего, я знаю! Я видела твой взгляд, твои глаза.

– Ну, так, и что, что видела? – Мичурин, наконец-то, пришёл в себя, вскипел. – Дура! Ты что ж, решила, будто я нёс всё это только из-за того, что того… С тобой… А теперь ты, вроде, как грязная, а я побрезгую? Да ты… Да как у тебя язык повернулся! Это я нёс просто тебе! Понимаешь, просто! И мне не важно, что там было. Нет, конечно, важно, но не так, как… Вот же, запутала меня совсем! Понимаешь, главное, ты есть! Понимаешь? ТЫ! У меня ведь, кроме тебя, никого не осталось. Совсем никого! А ты тут всякую ерунду городишь! А ну-ка, быстро ставь чайник. И перестань мотать сопли на кулак. Пировать будем. Но недолго. Мне ещё на Гороховую поспеть нужно.

Нина замерла в дверях.

– А ты… Ты ещё ко мне придёшь?

Саша услышал такую тоску в голосе девушки, что ему стало не по себе. Аж, скулы свело судорогой. Юноша отвернулся, окинул столовую долгим, пристальным взглядом и вдруг, неожиданно даже для себя самого, произнёс:

– Как смотришь, если я к вам переселюсь? А то у Аристарха Викентьевича диван скрипучий и больно давит пружинами на рёбра. Да и семья большая. Неудобно. А у вас своя охрана появится. – И тут же наигранно – весело добавил. – Продпаёк пополам.

На сей раз Григорий Евсеевич встретил любовницу не в личном кабинете, в Смольном, а в парке бывшего института благородных девиц, где, в ожидании сотрудницы ПетроЧК, товарищ Зиновьев нервно вытаптывал дорожки, заложив руки за спину.

– Что Канегиссер? – С ходу поинтересовался Председатель Совнаркома Петроградской трудовой коммуны, завидев женщину.

– Пока никак. – С ходу выпалила Варвара Николаевна, едва не упав в объятия мужчины. – К нему никого не допускают.

Взгляд Зиновьева оледенел.

– Ты… Ты понимаешь, что говоришь? Ты же обещала, что всё будет в полном порядке?

Голос Григория Евсеевича едва не сорвался на хрип.

– Бокий запретил допуск до мальчишки всем, кроме Рикса и Отто. Мало того, Канегиссера перевели в одиночку. Нужно ждать.

– Мы не можем ждать! – Зиновьев буквально кипел. – Ты должна была ликвидировать пацана ещё до приезда Феликса! Напомнить твои слова?

– Должна! – Вспылила, в свою очередь, Варвара Николаевна. – И всё для того сделала! Только не вышло!

– Ты… – Тонкий палец ударился в упругую женскую грудь. Твёрдо ударился, без всякого чувства. – Лучше помолчи! Ты не понимаешь, что происходит.

Рука Зиновьева принялась суетливо рыться в карманах брюк, от чего Председатель Петросовета изогнулся, словно гад ползучий. Женщина с трудом нашла в себе силы, скрыть брезгливость на лице, глядя на то, как взрослый мужик ведёт себя, будто нашкодивший гимназист.

Григорий Евсеевич распрямился, протянул ленточку телеграфа.

– Читай. Вслух!

– Бокию. Зиновьеву. – Принялясь вчитываться Варвара Николаевна, пропуская сокращения «зпт» и «тчк», и добавляя, по смыслу, предлоги и союзы там, где те отсутствовали. – В связи с углубившимся сопротивлением белой реакции, принято решение о превращении Советской республики в единый военный лагерь. Решение ВЦИК будет опубликовано на днях. Незамедлительно приступить к поиску и изоляции, вплоть до ликвидации, всех контрреволюционных элементов. О каждом шаге ПетроЧК и Петросовета докладывать ежедневно в Совнарком, ВЦИК, ВЧК. Подпись: Дзержинский, Свердлов.

Варвара Николаевна с недоумением подняла глаза на любовника:

– И как это понимать?

– А так, дорогая моя! – Язвительно, перегаром, выдохнул любовник. – Спелся наш Яков с твоим Феликсом. Понятно? В одну дуду теперь дуют! – Зиновьев сплюнул на землю, растёр плевок каблуком сапога. – Сговорились, суки.