Доктор Ахтин. Патология

Вечером появился капитан и толкнул речь перед строем, из которой я понял, что мы молодые бойцы и нас целый месяц будут учить защищать Родину. Затем он ушел, а сержант Хаматгалеев (я не националист, но внешний вид сержанта напомнил мне о нелегкой доле русичей под монголо-татарским игом) кратко, емко и образно объяснил, что нас ждет и в какую позу он нас поставит в процессе освоения всего многообразия воинских знаний.

В последующие дни я понял, что он имел в виду. С подъема до заката не было ни одной свободной минуты. Оказалось, что солдат должен много уметь. Помимо умения с криком «ура» бежать в атаку и стрелять в сторону противника, надо еще уметь подшивать воротнички, стирать и гладить свою форму, мыть пол, чистить очко, подбирать раскиданный мусор и совершать массу других далеких от штыковой атаки действий.

Сержант много внимания уделял спортивной подготовке – от утренней трехкилометровой пробежки до частых занятий на перекладине. И, если в утренние пробежки я быстро втянулся, то перекладина была для меня виселицей, то есть, я на ней висел, как мешок. Любимой забавой для сержанта было гонять нас по несколько раз в день по полосе препятствий. Я проклинал тот день, когда мать решила не делать аборт, я посылал подальше все национальные меньшинства страны, я напрягал свое слабое тело в попытке преодолеть препятствия, но полоса была для меня непреодолима. Как правило, я застревал на шведской стенке, ну, если раньше не падал с бревна или не допрыгивал до другого края рва с водой. Все сидели на траве и прикалывались над моими нелепыми прыжками на шведскую стенку.

Я отдыхал, когда мы учили устав воинской службы и маршировали строевым шагом на плацу. В свободное время вечером большинство, приготовив все на завтра, садились писать письма домой. Я сидел и размышлял, кому бы мне написать, но, кроме отца, писать было некому, а ему я писать не хотел. Во всяком случае, пока. Я бездумно смотрел в окно на заходящее солнце, такое же одинокое в холодном космосе, как я. С радостью услышав сигнал отбоя, я ложился спать, но следующий день и новые проблемы приходили вновь.

В одно прекрасное утро я получил удовольствие от пробежки – бодрящая утренняя прохлада действовала возбуждающе. Я чувствовал легкость в теле, мой нос вдыхал лесные запахи, несущие ароматы свободы, мои окрепшие за месяц мышцы работали, неся тело по маршруту утренней пробежки. В этот день мы были на стрельбище. Я впервые держал в руках настоящий автомат. Утренняя эйфория в сочетании с приятной тяжестью оружия в руках дала результат – все три пули, данные нам для стрельбы, я всадил в мишень. У меня возникло ощущение, что мишень сама приблизилась ко мне. Осталось только нажать на курок. Мне даже показалось, что все посмотрели на меня, как-то по-другому, может быть не уважительно, но с интересом. Сержант Хаматгалеев, явно от меня этого не ожидавший, скупо похвалил.

Затем пришел день, когда командир дивизии решил посмотреть, что за бойцы пополнили ряды его дивизии. Я стоял в строю по стойке «смирно» и молился, чтобы меня не заметили, но, будучи правофланговым, я выделялся ростом.

Полковник остановился напротив меня и, постукивая ритмично палкой по сапогу, оценивающе посмотрел.

– Рядовой. Бегом на полосу препятствий, покажи, чему тебя научили.

Он еще не договорил, а я уже знал, что меня ждет. Боковым зрением я увидел, как изменился в лице сержант, и замерло дыхание в строю. «Видимо, у полковника полоса препятствий тоже фишка», – запоздало подумал я, встретился глазами с ним и, прочитав там сомнение в моих способностях, лихо ответил:

– Есть, бегом на полосу.

Строевым шагом вышел из строя. Чувствуя на своей спине взгляд полковника, слыша ритмичное постукивание палкой, я побежал к полосе. Ну, что же, полоса, так полоса, легко преодолею. Не останавливаясь и даже не пытаясь балансировать руками, пробежал по бревну. Прополз под натянутой сеткой, не задев её задницей. Легко, как кенгуру, перепрыгнул через ров с водой. Разбежавшись, прыгнул на шведскую стенку и перемахнул через неё, даже не поняв, что это было непреодолимое для меня препятствие.

Слегка запыхавшись, подбежал к полковнику и, перейдя на строевой шаг, остановился в метре от него.

– Товарищ полковник. Ваше приказание выполнено. Разрешите встать в строй.

– Молодец, солдат. Как фамилия?

– Ахтин, товарищ полковник.

– Молодец, Ахтин. Вот таких бы бойцов нам побольше, – лицо полковника (жирное, пористое с короткими сальными волосами и носом картошкой) светилось от удовольствия. – Встать в строй.

– Есть.

По всем правилам строевого искусства встал в строй, ощущая себя незаменимым бойцом Российской Армии.

– Сержант Хаматгалеев.

– Я, – сержант на своих кривых ногах вышел из строя.

– Объявляю благодарность за хорошую подготовку молодых бойцов.

– Служу России.

После того, как все начальство разъехалось, сержант подошел ко мне.

– Что это было? – спросил он.

– Не знаю, – честно ответил я.

– Значит, ты меня не боишься, – сделал глубокомысленный вывод сержант, – в состоянии аффекта из-за страха перед полковником ты легко смог преодолеть все препятствия, а меня ты не боишься.

Было заметно, что это умозаключение его очень расстроило.

После отбоя я думал о том, что произошло сегодня. Во мне происходили изменения, благодаря которым я избавлялся от своих комплексов, от страха, погружающего мой разум в состояние панической прострации. Я мог делать все – то, что был способен делать в реальности, и на что был не способен. А главное, это ощущение куража и кайфа мне нравилось. Я чувствовал себя человеком, которого уважают и с которым считаются. Уже засыпая, я понял, что мне бы хотелось, чтобы это состояние всегда было со мной.

Я хотел быть таким, как все, и чтобы меня уважали.

Тогда я еще боялся пойти своей дорогой.

10

После принятия присяги, нас отправили в боевые части. Я, конечно, знал, что служба в армии не сахар, что существует дедовщина и другие унизительные заморочки, но, чтобы всё было так грустно, не ожидал. Молодой солдат, коим я стал, должен всем и все. Защита Родины для него начинается с казарменных полов и заканчивается на очке. И все делается в соответствии с уставом: я застегнут на все пуговицы и крючки, туго затянут ремнем, мой подворотничок кристально белоснежен, а сапоги всегда блестят. Я вытягиваюсь по стойке смирно и отдаю честь всем, кто по званию от ефрейтора и выше. Я бегом выполняю приказы всех, начиная от рядовых-старослужащих и заканчивая любым офицером части. Через день я хожу в наряд, всегда в первых рядах на всех подсобных работах. Я хорошо смазанная боевая машина по выполнению всех армейских работ, на моих хрупких плечах держится вся мощь армии. Только благодаря мне и нескольким пришедшим вместе со мной молодым солдатам, наша часть может функционировать в условиях почти абсолютной чистоты.

Здесь у меня появилось желание написать письмо отцу, но не было времени. В свободные минуты я подшивал воротнички дедам, гладил их форму и делал то, что они могли бы сделать сами, но «дедушка устал от службы, ему надо отдохнуть, а ты молодой крепкий воин должен помочь ему». Я пытался мысленно после отбоя написать письмо, но после слов «здравствуй, папа», засыпал.

В наряде, когда после отбоя я натирал пол в казарме, снова попытался занять мозги писанием письма. Но только я погрузился в свое письмо, как меня оторвали от него.

– Эй, воин, иди сюда, – позвал меня один из дедов, – говорят, ты перетрахал всех баб на гражданке.

– Ну, не так чтобы всех, – попытался уклониться я.

– Да, ладно, не прибедняйся. Расскажи нам, а то, видишь, мы уснуть не можем.

Я подумал, что сидеть и выдумывать лучше, чем втираться в пол, поэтому, задумчиво глядя в темноту казармы, приступил к рассказу. Вначале дело пошло со скрипом, – Катька была какая-то вялая. Потом я, погрузившись в свои фантазии, разошелся. Оставил эту холодную рыбу (лежит, как бревно, и не шевелится) и снял такую телку. Одно только описание холеного тела заставило дедов привстать. Ноги от ушей, ягодицы двигаются в короткой юбочке, из узенькой легкой майки грудь вываливается, и набухшие соски торчат сквозь тонкую ткань. В глазах – похоть, смотрит так, как-будто год мужика не видела. Естественно, я сделал так, что она сама ко мне подошла, просто посмотрел на неё, и она моя.