Две жизни

Эта книга в добрые назидания…

С этого они и начались.

Я помню, как незадолго до "События", а сейчас я понимаю, что это – действительно было главное событие в моей жизни, потому что тогда я ощущал, что жизнь-то по существу закончилась… Это позже я понял, что она все же продолжается, просто разделилась как бы на две части – до и после – одну счастливую – с тобой, другую – сложную – без тебя… Так вот я помню, ты сказала: "…когда человек болеет, организм четко показывает, что ему не нужно или вредно…". Я помню, как вошел в палату, только что затушив перед этим сигарету, и как ты отправила меня в санузел чистить зубы – этого запаха ты уже переносить не могла…

Вот! Что мне было трудно сделать, так это бросить курить. Сколько раз пытался – хватало только до вечера, потом внутри что-то начинало шебаршить и ломаться… На этом весь опыт и заканчивался – ааа… – в следующий раз… Ну, а здесь – совершенно нереально… Вчера в пьяном угаре и безысходности – сегодня в здравом состоянии что-то для себя решить на будущее… Уже победа, потому как таким образом возвращаешься в реальность! По сути, вылет из алкогольного штопора – настоящий шок, просто полный… как?.. Но! Случилось… Поэтому-то и говорю: "Родная, а курить бросить?" Вопрос задан – вопрос повис в воздухе…

На следующий день я не взял в рот ни одной сигареты.

Мой Рубиновый Ангел! Вот так я и привязал тебя к себе, вот так я и привязал тебя к этому миру, любимая! Пока я здесь живу… Как, собственно, привязаны все Святые в этом пронизывающем Дух и Материю Мире – нашими бедами и надеждами…

Так вот о книге… Она будет написана. И, в принципе, наверное, на этом в дальнейшем можно было бы и закончить… Закончить все… здесь… ан!.. знаю, милая! Ведь при тебе все создавалось, нет! – рождалось… Эти проекты… Они должны появиться на свет. Ведь ты была и первым моим слушателем и читателем, и первым добрым критиком, ты, ты, ты… не уйду… – все, как скажешь, любимая…

Как же мне трудно без тебя…

Ты мне наказала писать… Да нет! Пожалуй, вернее будет сказать, я вместе с тобой, или благодаря тебе почувствовал эту необходимость… Потому-то и обозначено на обложке – "книга, написанная мной и моим ангелом". Я есть – форма, ты – содержание… "Tak, to prawda…"

А КСТАТИ –

ты приняла мою некую причастность к этой национальности. Именно приняла, потому что хотя и имела польскую фамилию, принадлежностью к естественному, отдельному и уникальному пласту, который отведен каждой нации в этом мире, считала нечто большее, чем просто фамилия… Хотя, ведь ты нас сделала католиками по вероисповеданию, сказав однажды, побывав на католической мессе: "Я хочу сюда…"! После того, как с алтаря прозвучало: "Мир Господа нашего да пребудет всегда с вами… Приветствуйте друг друга с миром и любовью…" И потянулись в зале глаза и улыбки от одного к другому и от всех к каждому, и руки… Мне сейчас кажется, что возможно именно тогда ты почувствовала некие вибрации, какую-то энергию своей высокой принадлежности к Миру в этом мире. Вот и все – как просто!.. А какие проблемы были у меня, когда моя милая мамочка сказала мне: «…Как же так? Ведь мы же с тобой Там не встретимся…». Конечно же, тогда она еще не понимала по сути чего-то, хотя в ней и просыпалась настоящая вера!.. Ну, а я? Я давно уже чувствовал себя неким миротворцем, ощущавшим всю суть происходящих внутри нас – как бы Верующих людей, процессов – близких мирскому и зачастую – довольно чуждых истине… вере… Тогда я постарался мягко успокоить мамочку – мы с тобой христиане, мы с тобой во Христе, ну, или хотя бы возле Него, так как же мы можем не встретиться…

Что же касается нашего с тобой вероисповедания, милая, то ему давно уже было чуждо мирское разделение Церкви Христовой… Ну, да ладно… – вот уж где уместно известное – "Бог им судья…"

У нас был очень суровый Настоятель – отец Кшыштоф. Нашу веру он испытывал очень долго, не подпуская к статусу – католики, пока мы не повенчались в храме, поднятом из руин им самим. Но! У меня сложилось впечатление, что у отца Кшыштофа было к нам какое-то особое отношение, потому и состоялись, по всей видимости, эти временные "оковы" для нас. Тогда же однажды мне удалось буквально на мгновения как бы сбросить оковы и с него, оковы должностной необходимости – нет, я имею в виду не обязанности должностного лица, а именно это очень тяжелое понятие и бремя – "должен…". Просто я ему рассказал случаи, произошедшие со мной в Церкви. В моей повести "Вирус ненависти" об этом рассказывает священник, как о событиях, случившихся с ним самим. Недолго думая, вставим этот отрывок сюда:

– Однажды я стоял в жуткой душевной тоске в Церкви и почувствовал,как кто-то ощутимо-реально погладил меня по голове… Я стал чаще ходить в Церковь. Другим толчком послужил случай, когда я стоял перед иконой Николая Чудотворца, и что-то такое мощное на меня нахлынуло, что я не мог оторваться от Его глаз, наверное, не менее получаса. Я стоял и плакал – и слезы эти были такими благодатными – будто очищали мою душу. Мне кажется, что даже наши, часто, увы, беспардонные бабки свечницыни разу меня не потревожили. А однажды, я стоял в Церкви справа, недалеко от алтаря. Шла служба, но тогда я еще не до конца вникал в ее смысл и закрыл глаза, молясь о чем-то своем – и странным образом для меня ничто не изменилось – как будто я продолжал все видеть: и священника, который вел службу, и дьякона рядом с ним, и головы стоящих впереди прихожан. Только справа от меня, прямо перед иконой Иверской Божьей Матери – как будто открылся проход – я увидел свет от распахнувшейся за поворотом двери и услышал чьи-то голоса. Из прохода появился Он, за Ним шли люди в белом. Все было настолько реально, что я до сих пор помню каждую мелочь… Я помню, например то, что увидел тогда не привычную по иконам белую тогу, а несколько другое белоснежное одеяние и как деталь его – нечто похожее на спадающие складками шаровары, обвязанные вокруг ног – у щиколоток. Я очень хорошо это рассмотрел, потому, что в этот момент опустил глаза к его ногам. Он был бос – и надо было видеть красоту этих ног, когда Он шел. Он повернул лицо налево, ко мне, что-то говоря идущему за ним человеку, сделав при этом плавное движение рукой – и было в том столько изящества… Какая красивая рука… А само лицо – оно было просто чудесным в мягкой открытой улыбке… Кожа… – это была бархатная кожа младенца. А нежный румянец на щеках… Именно тогда я понял, почему за ним так шли люди. Это не только его удивительное Слово, но и сама внешность – столь чистая, прекрасная и… непорочная, что в своем вечном и таком неизбывном стремлении к внешней и внутренней чистоте и красоте, люди видели и чувствовали в Нем его Божественную Необыкновенность…

– Я пошел за Ним… – просто закончил священник».

Отец Кшыштоф слушал очень внимательно, затем грустно улыбнулся и сказал: "Но, ведь не все пошли…", а на мое, вполне осознанное заявление, что нам всем не хватает веры, согласно кивнул головой… Вот так… – лжи или лицемерия он тогда бы не принял… Так вот и получается – действительно считал, что веры не хватает и ему… Это ему-то ее не хватало! При всем подвижничестве в возрождении храма, в его строжайшем монашестве… Ах, с каким восхищением мы все смотрели на молодую красавицу-монахиню, приехавшую как-то на время в наш приход. А затем, с еще большим восхищением или… жалостью, смотрели на нее, узнав, что она постриглась в монахини из-за неразделенной любви к нашему Кшыштофу. Да и правильно ли здесь будет сказать «неразделенной», потому как от такой чистоты, красоты и нежности вряд ли отказался бы какой мужчина, просто он, посвятив свою жизнь Служению, нашел в себе силы отказаться от этой любви. И по сути это ужасно, в нашем-то понимании… Но! To jest Krzysztof… И вот здесь… не знаю… в праве ли, но! Должен, да, конечно же, должен, и опять же в назидание…

Прости, наш добрый суровый отец – тебе-то, я знаю, это не так уж и важно,озвучены ли твои проблемы публично…