Танец мотылька

Я не успела на кастинг! Столько готовилась, и все в тартарары. И это ужасней, чем сама авария и гибель людей. Да, я – эгоистка. И танцы для меня – все.

Отодвигаю горловину сорочки и смотрю под одежду. Туловище перебинтовано, грудь в синяках и кровоподтеках. Нет-нет-нет! Это не может сломать меня. Я все равно буду танцевать! Хоть все ноги переломайте – все равно! Буду ползать на карачках, но пуанты не брошу. Ни за что!

Сцепляю зубы и мычу от злости на себя. Как всегда, не уследила за временем. Отвратительная привычка. Боже, что я сделала не так? За что такое наказание? Не за опоздания ведь? Но для себя решаю, что задержалась так в последний раз.

Откидываю одеяло и осматриваю ноги: куча ссадин, царапин и синяков, но с виду целые. Прощупываю колени: даже не больно. Фух! Отлегло. Валюсь на подушку, морщась от прострелов под грудью.

Слышу шаги. Укрываюсь, подтягивая одеяло чуть ли не на подбородок. Страшно.

Свет на полу преломляется, затем дверь медленно выступает вперед.

Не дышу. Стук сердца врывается в виски гонгом. Только не он! Только не он!

В комнату заходит седовласый мужчина. Одет просто: классические брюки кирпичного цвета и светлая рубашка с короткими рукавами. Жара продолжается. Это здесь холодно, как в могиле, а на улице – лето в самом разгаре.

Я облегченно выдыхаю. Не он.

– Виктория Крылова?

Не хочу отвечать, но киваю. Что ему нужно?

Мужчина проходит вперед, отстукивая каблуками по полу ровный штрих: раз-два, раз-два – марш. Перебрасывает из руки в руку кожаную папку.

– Меня зовут Пестов Николай Владимирович. Я расследую, – он запинается, приседает на приготовленный Лизой стул и раскрывает бумаги, – аварию на проспекте Мира.

Смотрю на него и понимаю, что сейчас прозвучат те самые вопросы, от которых не убежать. Стынет кровь в жилах. Сглатываю горечь, будто отвар полыни. Лучше бы позволила медсестре вколоть прозрачную гадость. Может, не так болело бы в груди, может, все это воспринималось бы легче? Каморка, и без того маленькая, сдавливает меня, сужается, а ее стены, будто кренятся, готовые рухнуть. Сжимаюсь еще больше. Резь ползет по ладоням: кажется, я проколола ногтями кожу.

– Я быстро, чтобы вас не мучить. Всего несколько вопросов. Вы понимаете, о чем мы говорим?

Кивок.

Осторожно вдыхаю. Воздух колючий, похожий на едкий дым у костра, что разъедает глаза и заставляет отойти в сторону. А сейчас мне скрыться некуда, есть только один выход: узнать все и принять правду.

– Хорошо. Помните хоть что-то?

Еще кивок.

Можно ли помнить то, что заставляет тебя выть от боли? Можно ли вспомнить то, что кажется невесомым далеким счастьем?

– Рассказать сможете?

Нет! Закрываю глаза. Кровавые скриншоты врываются в память. Усиленно мотаю головой: «Нет-нет-нет!».

– Ладно, попробуем иначе. Где вы сели в маршрутку?

– На перекрестке Южной улицы и переулка… не помню название, – голос совсем не мой, хриплый, сухой.

– Это ваши вещи? – он протягивает фотокарточку, и я вижу залитые кровью балетные туфли.

– Мои.

Следователь трет подбородок, прилично заросший седой щетиной.

– То есть вы сели и…

Я смотрю на него и недоумеваю. Что он хочет? Что мне сказать, если помню все отрывками? Кусками, вырванными сознанием из сумасшествия.

– Помню лишь, как нас понесло, и машину начало крутить. Потом меня придавило людьми, и я отключилась, – выдохнула, будто выплюнула гадость, что скопилась внутри. Может хватит?

Николай Владимирович прищуривается и чмыхает носом. Прячет фото, достает еще стопку.

– Можете глянуть? Вдруг кого-то узнаете.

Вдавливаю спину в подушку до хруста позвонков.

– Вряд ли. Я даже не успела оплатить проезд. Как там можно было кого-то рассмотреть?

Рука следователя застывает в воздухе. Он трясет снимками.

– А все же гляньте. Мало ли.

Беру и без интереса листаю, по одной откладываю в сторону. Всех этих людей уже нет в живых. Меня ломает от душевной боли, грудь стягивает невидимыми тисками. Стараюсь дышать.

– Вы были с мужем?

– Я не замужем, – автоматом отвечаю и задерживаю взгляд на одной фотографии.

На ней пожилой мужчина. Нахожу в его взгляде что-то едва уловимое: близкое и знакомое. Встряхиваю головой. Некогда локоны, а сейчас засаленные бурые трубочки, трясутся на плечах.

Пестов прочищает горло, шуршит бумагами, затем протягивает мне руку.

– Ваши документы говорят о другом, – он передает в раскрытом виде паспорт, а я все еще смотрю на фото незнакомого человека. Кто он? Почему у меня стойкое ощущение неправильности, какой-то ущербности ситуации, нелогичности и обмана? Почему мне кажется, будто я его где-то видела? Кто этот незнакомец на фото? Может, один из папиных знакомых по работе? Или кто-то из преподавателей университета, где мы часто проводили репетиции?

Наконец, вытаращиваюсь на протянутую следователем страницу, еще не до конца понимая, о чем он говорит. Меня больше занимает то, что память упрямо сопротивляется и не отвечает мне. Кто этот человек на фото?

– Виктория, вы уверены, что все помните?

– Конечно, – и здесь я натыкаюсь взглядом на слегка размытую печать: «Зарегистрирован брак с…»

Меня корчит от судороги в бедре. В горле комом застывают непонимание и ужас. Я отталкиваю руку следователя и мямлю, что это ошибка.

– Это не мой. Я не замужем, я же сказала.

Николай Владимирович демонстративно переворачивает страницы и тычет пальцем в лицевую.

Хочется отпихнуть его, но застываю. На меня глядит рыжая, скорее, с медными волосами, девушка. Я.

Опускаю взгляд, шарю глазами по бумаге. Крылова Виктория Сергеевна, 1986 год рождения, дата – совпадает с моей и ниже… моя подпись.

Отбрасываю в сторону фотку незнакомца, выдергиваю документ из пальцев следователя и судорожно листаю к штампу о браке.

Читаю вслух:

– Зарегистрирован брак с Вольным Марком Власовичем, пятое августа две тысячи тринадцатый год. Что? Три года назад? Ересь! Этого просто не может быть, – я истерически смеюсь. Гляжу на мужчину, и моя улыбка сникает, наткнувшись на его тяжелый взгляд. Ну, разыграли! Хорошо. Что дальше? Какой в этом смысл? Но Николай Владимирович не отводит взгляд, серьезно смотрит на меня и качает головой, словно ставит диагноз – «слабоумие». Глотаю слюну и выдавливаю, – просто, я… такое бы запомнила.

– Конечно, но сейчас, видимо, не все так просто.

– Как это? – меня мутит. Хочется сложится пополам, скрутиться под одеялком и очнуться в своей квартире. Ведь это же сон?

– Вика, у меня последний вопрос, – жестко чеканит Николай Владимирович.

Я готовлюсь к очередному моральному удару.

Не хочу больше вопросов, ничего не хочу. Хочу в зал, хочу надеть пуанты и танцевать. Пока не сотру чертовы пальцы в кровь, пока голень не сведет так, что идти домой придется, согнувшись, как старуха. Пока тело не выплеснет столько пота, что, кажется, стоит коснуться, и рассыплюсь в труху от потери влаги. Хочу домой, хочу в ту жизнь: привычную и теплую. К родным и близким. Они так нужны сейчас. Где они? Верните их!..

Ну, кроме одного персонажа. Его не надо.

В палату врывается несколько человек. Все в белом. Один из них – краснощекий врач средних лет – уверенно проходит к кровати, приветствует следователя аккуратным поклоном головы. Остальные – те, что моложе – остаются позади.

– Я еще минутку, – Николай вытягивает указательный палец вверх, имитируя единицу, и поворачивается ко мне. Стальные глаза из-под седых бровей прожигают насквозь, и мне становится не по себе. – Вы помните, куда вы направлялись?

– Да, на кастинг-отбор в мюзикл «Танец мотылька». Слышали?

– Нет, но теперь услышу. Благодарю за беседу, я еще навещу вас. Возможно, завтра, – мужчина быстро сгреб снимки с постели и откланялся.

Паспорт так и остался у меня в руке. Как доказательство моего помешательства. Неизлечимого помутнения рассудка.