Танец мотылька

Глава 1. Просыпайся

– Проснись!

Молоко перед глазами медленно расступается: вижу едва различимые силуэты и очертания. Усиленно моргаю и упираюсь взглядом в преграду бежевого цвета. Где я?

Белые стены, облущенный грязный потолок, на окнах вместо штор – какие-то тряпки.

– Вставай! – слышу настойчивый шепот возле себя.

С трудом поворачиваю шею. Не могу разобрать кто это. Силясь, настраиваюсь. Тру охладевшими пальцами слипшиеся веки.

Вижу девушку в высоком головном уборе – наверное, медсестра. На ней белоснежный халат, в руках блестит что-то тонкое и длинное. Отблеск больно режет глаза. Резкий запах спирта, хлорки и крови раздирает ноздри до слез.

Я зажмуриваюсь и пытаюсь что-то сказать, но не слышу себя. Слабый хрип вырывается изо рта.

Шорох и скрип раздражает слух. Девушка приподнимает меня и усаживает, подперев спину подушкой.

– К тебе посетитель. Приходи в себя.

Киваю, все так же не понимая, почему я здесь. В больнице.

Начинаю вспоминать, что было «до».

Я бежала на остановку, рюкзак за спиной неистово болтался и сбивал с ритма. Стоило повернуть, как пуанты, лежавшие внутри, врезались в лопатки. Не обратила внимания на боль – привычная. Увидела нужную маршрутку и помахала рукой.

Влетела в душный салон автомобиля, и за мной медленно закрылась дверь. Будто захлопнулась крышка ловушки. Было тесно, но приходилось терпеть. Я не могла опоздать.

Дальше цельная картинка дробится и лопается, как сминается пластик, если бросить его в огонь. Перед глазами мельтешат воспоминания-слайды.

Что-то больно впивается под ребро. Я смешиваюсь с людьми. Придавлена их телами и обрывками вещей.

Бурая пелена застилает глаза.

От осознания, что случилось непоправимое, резко выгибаюсь. Боль простреливает тело, срывая с губ крик больше похожий на вопль.

Девушка-медсестра с длинным черным хвостом, что свисает на плечо, наклоняясь, придерживает меня и шепчет:

– Спокойно, все хорошо, все уже хорошо. На, попей. У тебя губы потрескались, – она протягивает мне стакан и насильно прижимает холодное стекло ко рту. Зубы неприятно цокают, и мне кажется, что крошится эмаль. Я испуганно гляжу в ее глаза и, кажется, утопаю во мраке.

Отодвинуться не получается, вторая рука держит затылок. Хочу отстраниться, но только вжимаюсь в подушку. От паники во мне просыпается вулкан безнадеги. Вот-вот извергнется. Горькая жидкость льется внутрь. Часть сплевываю, но медсестра запрокидывает мою голову сильней, и я непроизвольно заглатываю остаток.

– Вот и умница, – говорит темноволосая в лицо, дохнув на меня ароматом персикового йогурта, и хлопает одобрительно по плечу. Едва касаясь, но мне становится легче.

Девушка подбивает подушки. Отклоняет меня назад, как куклу, и я взвизгиваю от пронизывающей острой боли под грудью. Дышу шумно, точно старуха. Мне страшно.

– Без паники. Ты в рубашке родилась, милая, – наконец, медсестра отходит от кровати к окну. Черные локоны свешиваются на спину и трепещут, будто ленты на сквозняке. Девушка распахивает тряпье, похожее на занавески. Пыль соскальзывает с ткани и расплывается в воздухе мелкими частичками, словно крохотными бабочками. Солнечный свет режет глаза и заставляет зажмуриться.

– Кто-то выжил? – шепчу обессиленно. По щекам медленно сползают слезы: они, как кислота, разъедают кожу. На миг перестаю дышать. Острее физической боли может быть только осознание необратимости.

Девушка неторопливо поворачивается. Замечаю какие тонкие у нее брови и темные радужки. И понимаю все по глазам.

– Еще один человек, – уточняет медсестра и протяжно выдыхает.

Закусываю губу, чтобы не закричать. А у самой сердце, кажется, вываливается из груди. Жжет и горит внутри и вот-вот вместо воздуха из легких польется лава. Соленый вкус растекается по языку. Дышу. Пытаюсь дышать.

Не место мне здесь. Почему я?

Перед глазами пролетают сотни бессвязных картинок: капли пота на крыльях носа, рукав закатанной рубашки водителя, слипшиеся волосы, грязные пакеты, объемные сумки, букет малиновых гербер, полумрак, синие верхушки сидений, блики солнца на зашторенных окнах маршрутки. Затем к картинкам прибавляется звук: шуршание колес, мерный говор пассажиров, девичий смех в конце салона.

Гул голосов резко обрывается миллисекундной гробовой тишиной. Слух взрывает высокий девичий писк. Он смешивается с визгом тормозов. Удар, и меня выбрасывает в проход. Несколько переворотов. Мир крутится в бешеном брейк-дансе, я чувствую в своей ладони чью-то руку. Яркий всплеск. И тьма.

Смотрю в потолок и быстро моргаю, чтобы прогнать видение. Помогает, но сердцебиение уже не остановить. Оно напоминает мне стрелу безысходности и обреченности, что сорвалась с натянутой тетивы и летит в цель-судьбу.

– Ну, что? Готова? – вырывает меня в реальность голос медсестры.

– К чему?

– Да посетитель пришел. Я же говорила, – девушка делает два шага в сторону. Хватает худенькими пальцами спинку кровати и глядит в мое лицо так смело и настойчиво, что на секунду кажется знакомой. Но потом я всматриваюсь и понимаю, что не знаю даже ее имени.

Киваю неуверенно: сейчас не хочется никого видеть. Я даже знаю, кто пришел. Подозреваю. Меня сковывает ледяным страхом и липкая холодная капля сбегает под ворот рубашки. Смахиваю остатки слез, теперь они кажутся мне не горячими, а наоборот – ледяными, колючими и острыми, как стекло. Остается надежда, что это родные пришли, а не мой личный враг.

Девушка еще какое-то время суетится около меня. Подтягивает к кровати подставку с капельницей, неприятно шаркая обувью. Хмурюсь. От переизбытка эмоций кожа на щеках натягивается и зудит. Все раздражает: свет, гул из коридора, шорох подошв, даже собственный стук сердца кажется мне лишним.

Хочу спрятаться в ладонях, но натыкаюсь пальцами на широкий пластырь на щеке. Изучая, веду рукой выше и ловлю еще один на лбу. Что это? Тяну себя за волосы: сбились, грязные и скомканные, похожи на затасканный коврик у порога. Медный цвет потускнел и больше напоминает обмазанные кровью нитки для вязания.

– Есть зеркало? – умоляюще гляжу на медсестру.

Она щелкает пальцем по стеклу пузатой бутылки и, прокалывая резиновую крышку, устанавливает ее верх тормашками. Вот что блестело у нее в руке: игла.

Девушка мотает головой.

– Не стоит. Не советую.

– Что там? – прощупываю бугорки на коже, нос, губы. Все на месте, но словно другое. Я – не я.

– Заживет, но сейчас лучше не смотреть. Отеки и все такое. Ты и так на взводе. Сейчас капельницу поставим. Часок полежишь, успокоишься, тогда – пожалуйста, смотри. А то мне на дежурстве не хватает только истерик. И так чуть ли не взвод отправили в морг.

Меня передергивает от ее прямоты, но я благодарна за искренность.

– Не нужно лекарства… – шепчу я. Коробит сам запах больницы, а думать о том, что по венам потечет непонятное вещество – это вообще кошмар. – Я хочу видеть врача, узнать, что мне прописали.

– Как это? – девушка склоняется надо мной и осторожно прощупывает вену на внутренней стороне локтя. Затем отпускает меня. – Ладно. Через час Зуев обещал зайти, тогда и поставлю. Ты пока поговори со следователем.

– С кем? – вырывается у меня непроизвольно. Брови удивленно ползут на лоб, стягивая швы.

– Сейчас увидишь. Все, я пока ушла. Если что – зови. Я в коридоре – услышу. Больница переполнена, прости, что тебя положили в этой каморке. Палат свободных совсем нет. Врачи на операции, так что на посту только я. Кстати, меня Лизой зовут.

Я хочу спросить связались ли с моими родными, но не успеваю. Девушка исчезает за дверью, вильнув густым хвостом, и еще какое-то время я слышу ее шаги: точные и ритмичные, напоминающие чечетку.

Долго смотрю под дверь. Солнце из коридора веером лучей заползает в палату. Или каморку. Да: повезло так повезло.

Меня вдруг подкидывает от острого осознания.