Страница 78 из 83
Гонцов попросил меня переночевать с Рябушкой, поговорить, поинтересоваться, что тот уже написал, подсказать, что интересует нас. И опять-таки, беседуя с ним при свете керосиновой лампы, я почувствовал: он явно набивает себе цену, надевает маску борца за идею. Да и строчил он свои показания, пожалуй, охотно, смакуя детали — вот, мол, какие мы и какие секреты знаем!..
Через несколько дней, вечерком, когда на небосклоне стали расти, громоздиться грозовые тучи, мы вышли в очередной поход. Весна в тот год выдалась без гроз и была холодноватая. Правда, первая гроза разразилась в конце апреля, при голом лесе, и пробудила у суеверных людей тревогу, это была плохая примета. Но потом, как по расписанию, во второй половине дня, тучи закрывали небо и проливались на землю мелким, почти осенним дождем. Не было даже ливней. И вот над горизонтом поднялись темные, с подпалинами, тучи, на которых внезапно проступила извилистая огненная жилка. И, хотя раскаты грома еще не доносились до нас, стало теплее.
— Дождь в дорогу — к добру, — сказал кто-то весело, игнорируя, что придется тащиться по грязи, под дождем, без надежды где-либо просушить одежду.
В этот раз мы уже несли тол — тяжелые, килограммов по пятьдесят ящики. Потому, когда стемнело совсем и до Радашковичского шоссе осталось не много, пришлось выделить дозорных и боковую охрану. Пошли с остановками — группа выжидала, а дозорные шли дальше, и один из них возвращался за остальными.
Где-то далеко грохотало, сверкали молнии, а мы шли и шли, по очереди сгибаясь под пудовыми ящиками.
Я знал, за Чучанами, в лесу, погреб-тайник. Кто его выкопал? Скорее всего сельчане или на лихой случай партизаны-подрывники для дневок… Спрятав тол под стог сена, мы отыскали этот тайник, спустились в него и, прикрыв специальной крышкой лаз, улеглись на кем-то подготовленных еловых лапках. Ноги, руки просили отдыха. И хотя гроза не пощадила нас — мы промокли, — в погребе было душно, лежать приходилось на боку, через минуту всех сморил сон.
Выбор пал на Ивана Володько и Леню Богданова — минера, присланного нам осенью с Большой земли. Им предназначалось заминировать шоссе, забраться на чердак и, выждав, когда вывезут хозяев, взорвать кортеж машин. Взрыв должен быть сильным. Не могли не сделать своего и дикие камни, которыми ребята должны были завалить толовый заряд. Всего этого, как предполагали, хватит на Готтберга и на его охрану… Ивана и Леню основательно готовил Гонцов, но им хотелось сказать собственное слово. Они лежали по обе стороны меня. Я слышал их дыхание, но так и не успел ничего сказать, провалился в небытие, хотя это желание не оставляло меня некоторое время и во сне.
Как выяснилось; гроза бушевала все утро, а дождь лил чуть ли не до полудня и, пока мы спали, обмыл лес и вволю напоил землю. Но потом, как бы наверстывая упущенное, пригрело солнышко. Между деревьями повис туман, который к вечеру спустился на землю. В дорогу мы направились уже в серой мути.
Стало беспокоить одно — не нарваться бы на засаду. Пришлось усилить разведку. С приключениями добрались до Свислочи. Петрик перевез нас на лодке, показал, как лучше по загуменью обойти деревню. Не спрашивая, зачем и куда идем, пожелал счастливой дороги — большое единение чувствуют люди в такие минуты.
До Банцаревщины и дальше шли, больше надеясь на слух, чем на глаза. И только когда достигли Крупицкого кладбища, откуда до цели оставалось совсем близко, туман поредел, — видимо, пал росой.
Обнимая Володько, Леню Богданова, жалея их и восхищаясь ими, я не выдержал:
— Такое, ребята, случается раз в жизни… Один только раз!.. Но вам повезет, как и нашим тогда, в Минске! — Будем надеяться… Надо… Чтобы повезло, — согласился Володько.
Мы простились. Нужно было торопиться — ночи становились короткими. Прислушиваясь, выждали, пока Володько и Богданов, по нашим расчетам, добрались до дома Нестеровича и с чувством облегчения повернули обратно. Нам совершенно было невдомек, что мы опоздали. Почти на сутки раньше Готтберг переехал в Борисов, чтобы оттуда руководить еще неслыханной доселе по своим размерам акцией.
Не успели мы, вконец изможденные, вернуться на базу, как нас потрясла новость — блокада!
После бурного обсуждения — оставаться на месте и, пока блокада не перекатится через нас, отсидеться в недрах Руднянского леса или отступить в болота Палика, куда блокада вряд ли дойдет, — большинство склонилось к отступлению. Точнее, было принято компромиссное решение: ядро группы — Гонцов, Хвесько, Петухов, Омелькин, я, радистки и некоторые связные направлялись на Палик, остальные же должны были искать тайники в ближайшем лесу. Наспех взялись готовить энзэ — сушить сухари, насыщать их соленым салом. Чистили оружие, проверяли боеприпасы. Командование устанавливало соответствующие связи с окружающими, отрядами, подпольным райкомом. Ребята из хозяйственного взвода копали ямы — для зимней одежды, зерна, имущества, которое неизвестно когда и как насобиралось.
Логойщина — сторона лесная, живописная. Май, дожди, пролившиеся в последние дни, сделали травы, кусты, деревья изумрудными. Они ласкали глаз и даже светились. Ожили запахи — прелой земли, молодого, клейкого листа, смолы-живицы. Шагая по дороге, переплетенной жилистыми, набрякшими корнями, видя по сторонам высокие сосны, папоротник, вереск под ними, не верилось: где-то за спиной горят деревни, льется кровь, лютует смерть. И только ноющий гул самолетов, которых вдруг стало больше в сверкающем небе, напоминал — это так. Рябушка шагал унылый, молчаливый, неся ведро с жиром, которое дали ему, чтобы занять руки. Но в нем пробудились иллюзии, и он, судя по его напускному безразличию, внутренне злорадствовал над тем, что совершалось вокруг. Убедившись в мирных наших намерениях, он вообще постепенно набирался нахальства — на ночлегах старался занять более удобное место у огня, когда садились поесть, тянулся за лучшим куском. И все это с верой на привилегии, на особое внимание к себе.
Однажды, наверное, охваченный желанием не соглашаться и перечить во всем, он даже раскрылся передо мной. В просвете между деревьями занималось зарево. Оно брезжило, росло, наливалось багрянцем.
— Вот лицо ваших хозяев, — показал я в ту сторону,
Рябушка оскалился:
— А вы что, вели бы себя иначе на их месте?
— На их месте мы вообще не могли бы быть! — возмутился я.
— Ну, как сказать… Я, между прочим, попробовал Сибири, молодой человек…
В лесах между Логойском и Плещаницами нас собралось несколько тысяч. Прояснилась и тактика гитлеровцев — они окружили большую территорию и каждый день сужали кольцо. Вилейский межрайонный центр принял решение рвать блокаду.
Под вечер мы вместе с партизанами «Штурмовой» заняли исходный рубеж — залегли на недавней лесосеке, поросшей березнячком, над которым возвышались редкие сосны — семенники. День был теплый, солнечный, и лежать на согретом мху было приятно. Верилось: все обойдется. Не очень беспокоил и Рябушка — скорее всего будет как миленький, ибо понимает: в боевых условиях не до сентиментальностей. На смертный же риск не пойдет — нет у него завтрашнего дня. Да и не той он породы. Ну, а бой? Что бой — его не миновать, и с этим нужно мириться.
Однако вскоре выяснилось: события развиваются не так, как хотелось.
Гряду облаков на небе еще подсвечивало солнце, а мы уже увидели немцев. Прямо перед нами как из-под земли выросли радист-разведчик и два автоматчика, которых вел белокурый мальчик в посконной рубашке. За спиной радиста покачивалось удилище-антенна, в руке был микрофон, в который он негромко, но с задором что-то лопотал — наверное, передавал виденное.
Полоснула пулеметная очередь. Она срезала всех четырех наповал, как коса траву. И тут же, сразу за очередью, послышались крики:
— Выключите рацию!
— А-а-а! Сергей-ейка!
— Рацию выключите!
— А-а-а!
— Куда ты! С ума сошел?
Кто-то бросился к убитым. Двое или трое, схватив вырывающегося, без шапки партизана, стали отнимать у него автомат… Но все уже было приведено в движение, и, хотя фактор неожиданности отпал, в назначенную минуту цепи поднялись.