Игра с отчаянием

Минато раздражённо выдохнул.

— Я не хочу ссориться с тобой, Санада-семпай, — отчётливо произнёс он, — как и с кем-либо ещё тут. Разве неясно, что Тау добивается именно того, чтобы мы все разругались и начали убивать друг друга? Разве ты не понимаешь, что, вступая с кем-то в пустые перебранки, лишь веселишь её и пляшешь под её дудку?! — на этой фразе его голос прозвучал как никогда громко и сурово.

Со стороны послышалась тихая усмешка. Скрипнул стул, застучали каблуки, и спустя мгновение рядом с Минато оказалась Эрика. Она снисходительно улыбалась ему, как несмышлёному ребёнку. Минато напряжённо молчал, ожидая её слов. Тогда Эрика вновь усмехнулась и заговорила:

— Знаете, Арисато-сан, вы вроде и не глупец, как ваши друзья, а говорите такие бесполезные вещи. Ну разве непонятно, что в игре на выживание можно полагаться только на себя? Неужели, вы читали только третьесортные триллеры, Ариса-а-ато-са-а-ан? — с неприкрытой издёвкой протянула она, и её улыбка стала шире, жутко искривив лицо Супер Детектива.

Минато враждебно взглянул на неё, закусив губу, чтобы не сказать ничего лишнего, но его кулаки непроизвольно сжались, выдавая весь тот гнев, который бурлил в его сердце. Эрику это явно веселило. Она рассмеялась своим звонким смехом с издевательскими нотками. Наблюдающей за всем этим Кёко вдруг подумалось, что, издеваясь сейчас над Минато, Эрика пытается хоть на ком-то отыграться за последние слова Марти, брошенные в её адрес. “Как же это жалко!” — с отвращением подумала Ирису и отвернулась.

Звук голоса Эрики отдалялся, и в сочетании с звуком шагов это дало Кёко понять, что та уходит. Ирису было облегчённо вздохнула — Эрика раздражала её и создавала слишком много суеты — но внезапно послышался звук бьющегося стекла. Кёко резко повернулась: похоже, кто-то толкнул стойку, и это отразилось на стаканах, до этого составляющих конструкцию наподобие башни. Теперь же нескольких верхних не хватало — некоторые упали на пол, но один из них… Кёко пришла в ужас, когда поняла, что случилось.

Один из стаканов очень неудачно разлетелся на осколки, так что одним из них задело Сатоши. Супер Художник болезненно морщился, держась за левое ухо, по его руке стекала узкая струйка крови.

“Левое ухо…” — пронеслось в голове Кёко, и она резко вздрогнула. Вся эта картина напомнила ей одну давнюю историю, которую ей стоило больших трудов забыть. Вновь всплывали в памяти жуткие моменты. Уродливый багрянец на фоне невинного белого, кошка, облизывающая останки… Кёко почувствовала, что к горлу подкатывает ком, и резко закрыла рот руками, с трудом удерживая рвоту.

Как ни странно, первой на травму Сатоши среагировала Марибель. Кёко и не поняла, как эта девушка оказалась рядом с художником и стала виться вокруг него, суетливо предлагая помощь. От её действий и парни обратили внимание на Сатоши. Всеобщее беспокойство явно тяготило его. С мученическим видом он отмахивался от них, словно от назойливых мух.

Внезапно Марибель застыла на месте, уставившись на руку Художника. Из-за того, что он держал рукой пораненное ухо, рукав его кофты чуть сполз вниз, обнажив запястье. Присмотревшись, Супер Мечтательница заметила порезы. Бледная рука художника была исполосана множеством тёмно-алых линий. Очевидно было, что они были нанесены узким лезвием. Не в силах оторвать взгляда от этих ран, Марибель нервно сглотнула и сдавленно произнесла:

— Ууджима-сан, эти порезы на вашей руке…

Сатоши резко повернулся к ней и злобно взглянул на неё, отчего девушка опешила и не закончила фразы. Ууджима оглядел остальных: как и Супер Мечтательница, они оторопели, столпившись вокруг него и не зная, что сказать. В этот момент терпению Супер Художника пришёл конец. Всё ещё держась за ухо, Сатоши с раздражённым видом быстро поднялся с места и, не забыв прихватить свой блокнот, оттолкнул ближайшего к нему человека и быстро зашагал вон из столовой.

— Как же вы все меня достали! — вырвался у него сердитый возглас.

Дверь столовой уже захлопнулась за ним, а те, кто ещё минуту назад хотел ему помочь, всё ещё ошарашенно глядели ему вслед, опешив от его резкости. Все настолько были удивлены этой сценой, что никто из не обратил внимания на Кёко. А было на что: полным ненависти взглядом девушка глядела на них четверых, сжимая и без того бледные кулаки до совершенного побеления костяшек пальцев. Её красные глаза буравили каждого грозным взглядом. Она просто не понимала, как можно быть такими идиотами, чтобы не понять, что их назойливость раздражает Ууджи. В голове Кёко вертелась всего одна мысль, назойливо повторяющаяся, как заевшая пластинка.

“Сдохните…”

***

Сатоши чуть приоткрыл дверь и заглянул в образовавшуюся щель: столовая была пуста. “Вот и славно”, — подумал он, заходя внутрь. Он сел на привычное место, положил блокнот перед собой и раскрыл нужную страницу. В углу листа с его, несомненно, лучшей работой теперь красовалось маленькое багровое пятно. Сатоши ухмыльнулся сам себе и невольно потянулся к левому уху. Сейчас место ранения было кое-как заклеено пластырем, но прикосновения к нему всё ещё отдавались небольшой болью. Супер Художнику доставляло пугающее удовольствие её чувствовать. Может быть, стоило получше обработать рану, да и в ней могли остаться мелкие осколки, но Сатоши совершенно не хотелось это кому-либо доверять.

Художник взял было в руки карандаш и даже провёл линию, которая должна была олицетворять верёвку, прикреплённую к лапе “кошачьей” версии Амели, на его рисунке, но быстро почувствовал, что карандаш не желает служить ему так, как нужно, и отложил свой инструмент. Некоторое время он бессмысленным взглядом смотрел на собственное творение. Наконец, он поставил локти на стол и спустя несколько мгновений колебаний засучил рукава. Сатоши внимательно взглянул на собственные руки: ровные полосы давних порезов пересекали их в многочисленных местах, от запястий и до локтей.

Впервые Ууджима попробовал нанести себе увечья в возрасте тринадцати лет. Тогда он наконец-то осознал, что именно из-за своих действий он больше не увидит ту милую одинокую девочку, всегда избегавшую своих одноклассников. Чувство вины заставило его взять в руки канцелярский нож и провести им по собственной коже. Но когда Сатоши наблюдал, как на неглубоком порезе собираются бусинки крови, он неожиданно для себя осознал, что ему нравится это чувство. Со временем это превратилось в необходимость, какую-то болезненную зависимость: порезов становилось всё больше, нож всё глубже вонзался в кожу… Сатоши никогда не ставил себе цели умереть — напротив, ему нравилось жить с этой остро-щекотливой болью, с чувством близости смерти; словно ты стоишь на краю пропасти и смотришь вниз, но и не думаешь о том, чтобы спрыгнуть, лишь наслаждаясь головокружением.

Впрочем, с тех пор как он начал рисовать кошек, порезы на руках Сатоши стали появляться всё реже, а с появлением в его жизни Ирису Кёко он и вовсе позабыл об этом опасном “увлечении”. Теперь он с усмешкой смотрел на давно засохшие раны, как на пережиток прошлого. Творчество и “муза” прекрасно заполняли пустоты в жизни художника, намного лучше увечий.

Пока Сатоши размышлял о жизни, разглядывая собственные руки, он совсем выпал из реальности. Именно поэтому он не сразу заметил, что его карандаш скатился по столу и упал на пол. Наконец, обратив внимание на пропажу своего главного инструмента, Сатоши замотал головой, стараясь найти карандаш. Ему пришлось залезть под стол, чтобы обнаружить искомый предмет почти на противоположной стороне. Сатоши взял карандаш и уже собрался было вернуться к рисованию, но неожиданно его взгляд зацепился за серебристый предмет под одним из стульев. “Столовой прибор?” — подумал он, но, приглядевшись, осознал, что перед ним ключ. Сатоши подполз ближе и аккуратно взял предмет в руки; ключ звякнул, ударившись о металлическую табличку с именем, иероглифы на ней блеснули. “Ключ от комнаты!” — догадался художник и прочитал имя. На его лице появилась ухмылка.

Сатоши выбрался из-под стола, поднялся на ноги и убрал ключ в карман кофты. “Таким прекрасным шансом просто нельзя не воспользоваться”, — подумал он, с трудом сдерживая улыбку. Улыбку, которую любой, несомненно, счёл бы жуткой.