Игра с отчаянием

Робин покачал головой и в очередной раз вздохнул.

— Интересно, действительно ли ты веришь, что они твои друзья, а не просто компания для кутежей, или понимаешь, как заблуждаешься? — пробормотал он.

Марти прекрасно его услышал, но предпочёл вернуться к тактике упрямого молчания. Робин понял это и возвёл глаза к потолку.

— До чего же ты упрямый, прямо как Инь… — сокрушённо вздохнул он и, зажмурившись, вновь потёр переносицу. Затем он взглянул прямо на сына и поинтересовался: — Скажи, Марти, ты хоть чуть-чуть испытываешь угрызения совести? Просто интересно.

— За что же? — криво усмехнулся Марти, нагло посмотрев на отца в ответ.

— Ну-у… — Робин скрестил руки на груди и в наигранной озадаченности вскинул одну бровь. — Может, потому что таким безжалостным образом убиваешь нервные клетки своих родителей. Нет, конечно, со смертью своих я уже давно смирился, но вот Сати… — В его глазах появился жёсткий огонёк, а в голосе — сталь. — Ты вообще думаешь, какую боль ей причиняет твоё поведение? Если бы это действовало лишь на меня, я бы был готов принять любые издевательства от тебя, но когда дело касается моих дорогих людей, я не могу простить измывательства над ними, даже если источник — один из них.

Робин невольно сжал зубы, чтобы не сорвать гнев на сыне, и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Отношение Марти его действительно раздражало: он видел, как страдает из-за этого его жена, мать его детей, и ничего не мог с этим поделать. Максимум, что он мог сейчас сделать, это поговорить с самим Марти, но он сильно сомневался, что это даст какие-нибудь плоды. И всё же сидеть сложа руки и смотреть, как любимая женщина убивается из-за того, что двое её детей находятся в странной коме с низкими шансами пробуждения, а третий своими руками гробит свою жизнь, Робин Фебфлауэр не собирался. Именно поэтому он продолжал давить на Марти, надеясь пробудить у того хоть немного совести.

— Марти… — тихо продолжил он, опустив голову. — Пожалуйста, просто постарайся не убегать от проблем, а хоть попытаться предпринять что-нибудь для их решения. Я думаю, Уилл и Рэм были бы со мной согласны…

— Какая жалость, что перед тобой сейчас не Уилл, а всего лишь я, да?! — вдруг язвительно поинтересовался Марти.

Робин даже опешил и поднял на сына глаза: тот смотрел на него с исказившимся от гнева лицом, весь дрожа из-за ярости. Видя недоумение отца, Марти жестоко улыбнулся и, медленно поднявшись с места, спросил:

— Чего ты так удивлён? Неужели, думал, что я не вижу, кто у вас фаворит?

— Марти… — пролепетал ошарашенный Робин, но Марти вновь перебил его.

— Что? Что?! Я всегда осознавал, что я в этой семье третий лишний! С Уиллом и Рэм у вас всегда было полное взаимопонимание, потому что они так на вас похожи, а я вышел какой-то дефектный… Что, скажешь, не так? А может, всё-таки признаешь, что моё рождение было ошибкой, и сойдёмся на этом? Разве нет?!

Марти ударил обеими ладонями по столу и с разъярённым выражением лица уставился на отца, ожидая ответа. Робин просто не знал, что и сказать. Однажды Марти уже говорил ему, что чувствует себя менее окружённым вниманием, чем брат с сестрой, но он не думал, что эта эмоция перерастёт у него в нечто подобное. Робин опустил голову и с виноватым видом тихо проговорил:

— Так вот, насколько ужасно ты себя чувствовал? Прости, если у тебя сложилось такое впечатление. Правда, мне очень жаль. Ты не ошибся в том, что Уилла и Рэм мы с мамой понимали лучше — мы ведь все довольно домашние люди, а тебе постоянно нужна свобода. И мы действительно старались дать тебе свободу. Кажется, нам удалось это плохо, раз с твоей стороны это выглядело как безразличие…

Марти выслушал его и раздражённо хмыкнул.

— Это уже не важно, — резко оборвал он. — В конце концов, менять что-либо уже поздно. Ваш идеальный сын сейчас в коме, и никто пока не может это исправить, а что до дефектного… Ну, думаю, вы прекрасно проживёте без меня, — холодно заявил он и безжалостно улыбнулся. — А теперь, если ты позволишь, прощай!

Марти, наконец, оттолкнулся от стола и махнул рукой, словно на прощание, а затем, не слушая возражений, просто вышел, хлопнув дверью. Робин проводил сына полным боли взглядом. Несколько секунд он просто молча смотрел на дверь, а затем с тяжёлым вздохом отъехал на своём офисном кресле, чтобы открыть правый верхний ящик стола. Внутри не было ничего, кроме двух фотографий. Обе из них изображали счастливую пору его собственной жизни с семьёй. Вот только на левой он был запечатлён ребёнком вместе с сестрой и родителями, а на правой — уже с женой и своими детьми. И на обеих было по два человека, которых он потерял — то, что он больше не увидит своих детей, он уже чувствовал. Робин с сожалением взглянул на снимки, особенно долго задержавшись на левой фотографии.

— Я обещал, что буду относиться ко всем своим детям одинаково, но в итоге повторил твои ошибки… папа. — Он горько усмехнулся. — Жаль, что мне не удалось что-то исправить. Теперь и вправду всё бессмысленно.

С этими словами он поддел ногтем двойное дно ящика, чтобы достать оттуда предмет, который он как раз хранил для таких случаев…

Марти большими шагами пересекал коридор в направлении выхода, который был уже в зоне досягаемости, и хотел было открыть дверь, когда услышал из-за спины короткий громкий звук. Он остановился, как вкопанный, осознав, что является его источником. Всё его раздражение и бравада мигом улетучились, уступив место дурному предчувствию и подступающему к сердцу липкому страху. “Нет, быть этого не может… — в ужасе думал Марти, ощущая, как внутри у него всё холодеет. — Это просто похожий звук, ничего более… Это грохот с улицы, да? Да же?” Не в силах выдержать это ноющее чувство тревоги, Марти несколько раз сжал и разжал кулаки, а затем резко развернулся на сто восемьдесят градусов и сорвался с места, побежав к двери, из которой он пару минут назад вышел. “Пожалуйста, пусть мне показалось! Я согласен выглядеть идиотом, только пусть…” — в панике думал Марти, чувствуя подступающие к горлу слёзы.

Он распахнул дверь резко, без предупреждения. И то, что он за ней увидел, подтвердило его худшие опасения.

На столе, лицом вниз, лежал его отец. Вот только он делал это явно не ради простого отдыха: в его правой руке был зажат пистолет, а на гладкой поверхности стола, среди бумаг и писчих принадлежностей, растекалась быстро увеличивающаяся лужа крови. Кровавые брызги и красные ошмётки были и много где справа от стола: на мягком кресле, на стене, на небольшой части окна.

Марти не раз прежде слышал этот звук на тренировках Рэм по стрельбе — звук выстрела из пистолета. И теперь этот звук забрал с собой жизнь его отца.

Марти задрожал всем телом. Его охватил ужас и запоздалое раскаяние. “Ведь это именно я довёл его… Своими словами, я довёл папу…” — лихорадочно думал он, в то время как по щекам уже текли слёзы. Его зрачки сузились. Марти не отрывал отчаянного взгляда от трупа отца. Ему было тяжело стоять, поэтому он отступил назад, к стене, и прижался к ней спиной. Но это ничуть не помогло: он сполз вниз и приземлился на зад. Ему хотелось кричать, но крик застрял в горле, будто бы царапая его изнутри. Наконец, сдавленный звук всё-таки сорвался с его губ. Марти полным боли и сожаления голосом произнёс лишь одно слово:

— Папа…

***

На похоронах Робина Фебфлауэра присутствовало не так уж много человек. Он был достаточно замкнутой личностью и открывался только немногим близким, так что помянуть его захотели также довольно мало людей. В этот день выдалась крайне тоскливая погода: солнце скрывалось за тяжёлыми серыми облаками, ни на секунду не показываясь даже в маленьком просвете, и всё выглядело так, словно вот-вот начнётся один из типичных для туманного Альбиона дождей.

Марти всё время церемонии стоял поодаль, чувствуя, что не имеет права после всего приближаться к кому-либо из родных. Он избегал встречаться с кем-нибудь взглядом, видя свою вину в произошедшем. Ему было стыдно за всё, что он делал прежде: за тот разгульный образ жизни, который он вёл последние два года, за свои жестокие слова по отношению к отцу, за боль, которую он причинил близким, за эгоизм, за бессмысленные споры.