Щорс

Если можете, зайдите. Слыхать, что на жизнь дело без надежды. К сему пулеметчик Живоног».

Вот он мчится на автомобиле к кварталу, где богунцы осаждают обнаруженную ими петлюровскую банду. Вдогонку ему стреляют из окна. Щорс даже не оглядывается.

Вот он, как в Унече, ходит по складам с блокнотом в руке, переписывая захваченные трофеи.

На каком-нибудь заводе митинг, и здесь вдруг, встречаемый бурными овациями, появляется Щорс.

Вот он возле городских бань, у которых толпятся богунцы, получившие приказание размещаться по квартирам только после того, как вымоются.

На ротном собрании обсуждается поступок красноармейца, укравшего у своей квартирной хозяйки серебряную ложку. Никто не заметил, как вошел Щорс. Стоит, слушает, глаза сухо блестят. Все замолкают. Щорс говорит:

— Болтать тут нечего — этот человек будет расстрелян.

И у Щорса такой вид, что никто не решится заговорить о пощаде.

А вот Щорс в кинотеатре, где демонстрируется короткометражный фильм «Богунцы в Киеве». На экране проходят богунцы, рота за ротой, приветствуемые толпами рабочих. Богунцы кричат, топают ногами. Каждый узнает на экране самого себя.

Не разошлись еще красноармейцы из кинотеатра, а Щорс уже сидит на совещании высшего командного состава, созванном штабом армии. Сидит в задних рядах, скромно, внимательно слушает, сам не выступает, а спустя несколько часов он уже в печерских казармах поднимает на кухне бурю из-за грязных котлов.

Вот мимоходом он заглянул в штаб полка и попросил адъютанта сыграть на скрипке. Сидит и слушает несколько минут, задумчиво опустив голову. Потом подымает голову — и как весело сияют его большие серые глаза!

Другим как будто стал Щорс. Не узнать его. Вытащит из кармана вяленую воблу, ударит ею о стол, и все уже знают, что сейчас, обдирая воблу, Щорс расскажет новый, выдуманный им анекдот.

Щорс рассказывает, все хохочут. Смеется и сам Щорс, да вдруг, другой раз, закашляет и сразу как-то потускнеет.

— Ну, я пойду — разболтался тут с вами.

Кто-нибудь из новых людей, еще мало знающих Щорса, скажет:

— Отдохнуть бы вам, подлечиться надо, товарищ командир.

Щорс не выносил соболезнования.

— Не беспокойтесь, молодой человек, я продержусь еще дольше вас.

Щорс, снова уже сдержанный, подтянутый, говорит сухо. Но как ни скрывал он свою болезнь, она нет-нет да и скажется. Приходилось ложиться в постель. В такие дни он писал Фане Донцовой, с которой не встречался после выступления из Унечи:

«Немножко нездоровится, так что я немножко полеживаю, и кашель. Я, очевидно, простыл, но ничего… Я чувствую себя удовлетворительно».

Даже от Фани Донцовой он не перенес бы жалости, соболезнования.

«Жалости к человеку не должно быть. Жалость для человека ниже всего. Ниже всякого презрения», — писал он Фане.

Нежная дружба, давно уже связывавшая Щорса с девушкой-чекисткой, перешла в любовь. Он писал ей:

«Я больше чем люблю тебя. Я чувствую и испытываю родство души. Я люблю, я уважаю, я дорожу тобой. Одна надпись, вещь твоя вызывает у меня умиление».

Когда, надорвавшись на работе, Фаня Донцова тоже серьезно занемогла, Щорс ни словом не выдал своей тревоги. Но как она чувствовалась во взволнованном стиле письма!

«Живи, живи! Живи ради общего блага пролетариата, которому мы отдаем всю анергию своей жизни».

«Благо пролетариата» — эти слова Щорс очень часто употреблял в письмах к своим близким. Его личные письма часто были похожи на боевые донесения, на газетную информацию. Он скрывал от Фани свою болезнь, почти ничего не писал о ней, но когда по радио получил сообщение об убийстве Карла Либкнехта и Розы Люксембург, потрясенный, сейчас же послал ей телеграмму:

«Сообщаю тебе очень печальную весть: Карл Либкнехт и Роза Люксембург варварски убиты. Беспощадный террор мотивируется попыткой к бегству».

Отдавая все свои силы борьбе за освобождение Украины, сначала от немецких оккупантов, потом от контрреволюционных банд Петлюры, Щорс напряженно следил за событиями в Германии, за революционной борьбой в Венгрии. Он глубоко верил в силы мирового пролетариата. Сообщение об установлении в Венгрии пролетарской диктатуры вызвало в нем необычайный подъем сил.

— Богунцы, глаза на Запад! — кричал он в этот день на красноармейском митинге. — Советская Украина протянет братскую руку Советской Венгрии. Наш путь наступления к галицийским границам — путь к мировой революции!

Глава пятнадцатая

ЗАХВАТ ВИННИЦЫ

В середине февраля богунцы выступили из Киева, получив приказание наступать вместе со всей 1-й Украинской дивизией на Фастов. Наступление развивалось стремительно. Сводка сообщала: «Противник отступает в панике».

В руки богунцев попала телеграфная лента, на которой был записан разговор двух петлюровских атаманов — Оскилко и Коновальца. Оскилко сообщал: «При виде нескольких богунских казаков мои войска сотнями снимаются и разбегаются. Что делать?» Коновалец предложил произвести чистку. Оскилко спросил: «Что значит чистка?» Коновалец ответил: «Чистка — значит чистка. Расстрелять, повесить, наказать нагайками, а все лучшее оставить для боя».

Ничего не помогало. Богунцы разгромили петлюровцев под Фастовом, таращанцы — под местечком Поволочь. 1-я Украинская дивизия наступала уже на Казатин, Бердичев. В Ходаркове богунцев встретил красный партизанский отряд. Когда полк вступил в местечко, партизаны взяли «на караул». Богунцы прошли мимо них торжественным маршем. Погода стояла уже весенняя. Жители выносили на площадь столы, покрытые белыми скатертями. Для богунцев был приготовлен праздничный обед. Разрушая мосты и водокачки, петлюровцы бежали по линии железной дороги на Бердичев и Винницу. Казатин богунцы взяли без боя. Здесь Щорс получил из штаба армии приказание вступить в командование Первой Украинской советской дивизией. Как раз в эту пору год назад он вышел из Сновска в Семеновку с немногочисленным отрядом. За один год он прошел путь от командира маленького партизанского отряда до начальника дивизии.

В день вступления Щорса в командование 1-й Украинской дивизией ее части уже выдвинулись на линию Махновка — Зарудница, в районе Бердичева, и должны были наступать на Винницу.

Щорс, вызвав в штаб командиров полков, приказал Боженко наступать с таращанцами с юго-востока на западную окраину города.

— Добре, — сказал батько и, подозрительно посмотрев на Щорса, спросил: — А богунцы?

— Богунцы наступают по шляху на Калиновку и Стрижавку, — ответил Щорс.

Он рассматривал карту.

Боженко толкнул локтем своего начальника штаба:

— Подывысь, бо у мене очи болять.

Сам Боженко пренебрегал картой, потому что плохо разбирался в ней. Начальник штаба таращанцев объяснил батьке задачу. Проведя пальцем по карте прямую линию, он показал на Щорса, а сделав загогулину, кивнул на Боженко. Батько махнул рукой.

— Це не грае роли. Таращанци перши будуть у Винныци.

Щорс приказал наступать на рассвете. Но было еще темно, когда Боженко, прорвав петлюровский фронт, помчался во главе таращанской конницы в направлении Винницы, которую он жаждал захватить первым.

Перешли в наступление и богунцы. Калиновку они заняли на следующий день после учиненного здесь петлюровцами еврейского погрома. Местечко было завалено трупами и, как снегом, засыпано пухом из распоротых подушек и перин. Весенние лужи и грязь местами были окрашены кровью. По базарной площади бегал в нижнем белье старый еврей, потерявший от горя рассудок.

Узнав от населения, что петлюровские банды сейчас громят евреев в местечке Стрижавке, командир Богунского полка решил ускорить наступление. Он собрал всех конных разведчиков и во главе отряда в 180 сабель поскакал по дороге на Стрижавку — Винницу. В Стрижавке богунцы застали ту же картину, что и в Калиновке. Преследуя погромщиков, они перешли мост через реку Буг и днем ворвались в город, вырубая по дороге бегущих в панике, скидывающих на ходу синие жупаны петлюровцев. Со стороны вокзала донеслись гудки паровозов. Изменив направление, отряд поскакал на станцию. Эшелоны с петлюровским имуществом ему удалось захватить в тот момент, когда они уже трогались. Богунцам достались богатейшие трофеи. Проезжая на конях вдоль эшелонов, подсчитывая захваченные аэропланы, пушки, они вдруг заметили подходившие к городу дрезины. С дрезин соскочили люди, приняли боевой порядок и стали наступать на станцию вдоль полотна железной дороги. Впереди бежал человек в кожаной куртке, с револьвером в руке.