Страница 43 из 324
- Диус, Диус, что с вами? - из темноты проступило взволнованное лицо Дэвида.
- А? я говорил вслух?
Кажется, у минбарцев это считается тревожным, когда кто-то говорит во сне. Но разве он спал?
- Не только это. Вы… ведь говорили по-нарнски. Я разобрал только несколько знакомых мне слов, но это совершенно точно нарнский. Разве вы знаете…
- Дэвид, прошу, давайте выйдем на улицу. Хотя бы ненадолго… Возможно, здесь просто душновато…
Возможно, воздух становится плотным от мыслей, думал он, когда они пробирались тёмными шлюзовыми коридорами. Хорошо, что в общей, кроме них, спал только Дамир, и его они, кажется, не разбудили… Но спит ли Андо, и спит ли кто-нибудь там, в других комнатах? Остаётся надеяться, если слышат сейчас - то слышат и пожелание не выходить, не останавливать, не лезть…
Морозная свежесть после сонной теплоты дома перехватила дыхание, в нервы впились тысячи иголочек огней - звёзд над головой и сверкающих в сугробах снежинок, разбегаясь разрядами странного пьянящего восторга.
- Кто б мог подумать, что мне так понравится снег. Здесь должно быть страшно, наверное - ночь, снег, снег, снег, и кажется, что ни единой живой души на тысячи километров вокруг. А мне почему-то хорошо.
- Я рад, что вам лучше, но… не простудитесь. Если я правильно понял, вы хотели сказать это без свидетелей, однако…
Винтари накинул капюшон, но ветер скинул его снова.
- Свидетели всё равно не так уж далеко. А уйти дальше от человеческого жилья было б слишком большим безрассудством, я это всё-таки понимаю. И это не потому, что они мне неприятны или я стыжусь… Меня просто очаровывает новое… А холод помогает привести в порядок мысли. Забавная штука - память, Дэвид. Можно не помнить чего-то долгие годы, не забывая специально, а скорее перестав осознавать, держать перед собой. А потом вдруг вспомнить, как будто оно затлело от находящегося рядом огня или раскалённого предмета, и вспыхнуло. Конечно, неправильно сказать, что я знаю нарнский. Как и вы, я могу назвать значения только некоторых слов. Я понимаю смысл только в общем целых фраз, и не уверен, что смогу объяснить их грамотно, а тем более - составить какую-то новую фразу. В конце концов, это было совсем недолго в детстве, а после мне никогда не приходилось к этому возвращаться…
- В детстве?
- Ну конечно, Дэвид! Может быть, вы забыли, что я с семилетнего возраста ношу титул наследного принца? Возвышение моего отца и эта война, всё это было довольно одновременно. В тот год Центавр наводнили пленные нарны, не всех их сжигали вместе с домами, знать была практична и желала рабов… Было б странно, если б в нашем доме их не было. Если угодно, нормы этикета требовали, чтобы отец сделал матери такой подарок. Не знаю, сколько их было всего, моя память хранит смутные образы только нескольких. Но вряд ли их было так уж мало, это было б… не по-императорски. И кажется, кроме отца дарил кто-то ещё…
- Если это болезненные воспоминания, то может быть, не стоит?
- Нет, болезненного нет, скорее мне трудно подобрать слова - я никогда не говорил об этом…
Они сели на ледяную ступень, благо, пуховики защищали от холода.
- Говорю ведь, память - забавная штука. Я был недостаточно мал, чтобы забыть естественным порядком вещей, и никто специально не заставлял меня забыть. Разве что, вся последующая жизнь… такая разная и противоречивая… Знаете, после встречи с Тжи’Теном и Ше’Ланом я размышлял - если б прежде кто-то спросил меня, ненавижу ли я нарнов, я б не задумываясь ответил, что да, но если б меня спросили, как я ОТНОШУСЬ к нарнам - хороший вопрос, что я ответил бы. Взрослый центаврианин лжёт как дышит, есть такие общие светские формулы, которые повторяются без осознания, резонирование на среду. На самом деле я никогда не ненавидел, просто некому было учить меня этой ненависти. Отец был слишком занят, и вообще он был недолго, а мать… ну, у неё тоже хватало других дел, чтоб меня чему-то учить. Да, надо отдать должное матери, она не была чудовищем. Она была холодна и выдержанна в той же мере, в какой горяч и необуздан был отец, и хотя её холодность отравила моё детство куда больше, чем взрывной темперамент отца - было в этом и хорошее. Вот эти нарнские рабы в нашем доме… Я их помню плохо главным образом потому, что с ними ничего особо не было связано. Можете смеяться, но мать не знала, что с ними делать.
Лица Дэвида в темноте не видно было под капюшоном, но в его фигуре чувствовалось напряжение - тяжело говорить о таких вещах с жителем мира, в котором рабство было искоренено ещё до Валена, а слуги имеют совсем не то значение, что на Центавре.
- Она привыкла к слугам из центавриан. Большую часть, кажется, она отослала работать в наших садах на юге, или смотреть за лесным поместьем… Хотя за чем там смотреть - лес растёт сам и рыба в озере плодится тоже сама, а дом на тот момент был новеньким, ничего чинить там не приходилось. Тем же, кто был оставлен в доме, кажется, их было около двадцати, по крайней мере, столько помню я - она тем более не могла придумать занятий. Мужчин она вроде бы отправила рыть котлован под фонтан и перекладывать старую стену, они сделали это довольно быстро и остальное время подстригали кусты, до которых не успевали добраться наши садовники, или просто сидели в тени у пруда и разговаривали меж собой. Жили они в пристройке, двери которой выходили в сад, и в доме бывали очень редко. С женщинами же было ещё тяжелее. Не такова была моя мать, чтоб поручить им хоть что-то. Починить кружева на балдахине? Но ведь у этих грубых животных нет и не может быть никакого вкуса, они испортят его окончательно. Чистить серебро, вытирать пыль? О чистоте, по её мнению, они тоже не имеют понятия. Мыть пол в комнатах прислуги и помогать на кухне - не готовить, не мыть посуду, и даже не приносить продукты из погребов (принесут непременно что-то не то, да ещё и уронят по дороге), а выносить помои, топить печи и стирать вещи слуг - вот и всё, что она могла им поручить. По сути, они были слугами слуг…То есть, работой она их не перегружала - комнатки слуг маленькие, вещей у них тоже немного. Остальное время они болтались по дому или тоже сидели в саду. И она никогда не издевалась над ними. Не знаю, можете ли вы представить, как могут издеваться центавриане, и в особенности центаврианки, над нарнами, я сам едва ли могу это представить, хотя слышал после немало… Но моя мать никогда себе подобного не позволяла. Это было то, в чём её характер был противоположен отцовскому - попросту, она не терпела ничего неэстетичного. Побои, пытки - она не желала даже слышать о подобном, не то что иметь это в своём доме. Одного слугу она уволила за то, что он бил жену, а её раздражали синяки на её лице. Вокруг неё всё должно было быть красивым, она увольняла старых слуг и продавала старых рабов, если только они не имели особо ценные для хозяйства навыки, а уж какое-либо членовредительство в её мире не имело права существовать. Это одна из причин, почему мы не были вхожи в императорский дворец - она знала о милых развлечениях отца и созерцать их лично не желала. Она могла с каменным лицом выслушивать повествования о его похождениях, прекрасно понимая, что он хочет вывести её из себя, но все её родственники прекрасно знали, что при ней нельзя отдать приказа о каком-либо физическом наказании для рабов - позже, в приватном разговоре, истерика была гарантирована. Ругательств - в тех рамках приличия, которые допустимы для высокородной дамы - от неё с избытком доставалось и тем и другим слугам, и мне тоже. Она могла швырнуть в лицо плохо отглаженное платье или за не понравившийся десерт лишить ужина, иногда - поручить особо тяжёлую и неприятную работу, это было всё, что допускали её эстетические мерки. В очень крайнем случае она могла отвесить пощёчину. Пощёчина центаврианки для нарна - это очень обидно, но совершенно точно не больно. По большому счёту, дисциплина среди слуг и рабов держалась не столько на страхе перед нею - хотя её истерики не пугали, кажется, только отца, он ими развлекался - сколько на страхе, что она может уволить их или продать, а в другом доме порядки могут быть совсем иными. Назвать наш дом раем для слуг и рабов нельзя, капризы и требовательность матушки зашкаливали нередко, под настроение она могла велеть полностью поменять мебель и портьеры в комнате сей же момент, или забраковать приготовленный завтрак и поминутно поторапливать, когда готовился новый, жизнь служанок, заведовавших её нарядами, вообще была сплошным испытанием, я хорошо помню, какой скандал она устроила, когда купленное вчера платье на следующий день показалось ей уже не таким красивым - виноваты в этом были все, кроме неё… Но от нарнов она редко чего-то требовала, считая их априори не способных на что-то значительное. Вы хотите спросить, верно, почему она их не продала, тем более что и внешне они в её эстетику совершенно не укладывались? Не то чтоб она прямо не имела на это права, но этого не позволяли правила приличия. Подарок мужа как-никак, к тому же императора. Было бы странно перед людьми, если в доме императорской семьи нет рабов-нарнов, когда даже у какого-нибудь провинциального лавочника, имеющего сына-военного, хоть один такой раб да есть. К тому же, ей доставляло некое наслаждение не позволять отцу распоряжаться их жизнями, ведь теперь они ЕЁ собственность.