Венок Альянса

Шин Афал пила чай маленькими, нервными глотками, то и дело отирая ладонью набегающие слёзы.

– Я не знаю, как говорить об этом… И стыдно, и страшно, и язык немеет, стоит только подумать…

– Обижаешь, подруга. Не ты ли учила меня принимать себя, учила отличать, в наших стремлениях изменить себя, истинное от ложного? Учила, что смелость начинается там, где не боишься быть честным относительно себя? Обещаю, никому не выдам твоих секретов, как ты не выдала моих.

– Это не мой секрет… И я не знаю, секрет ли. Если я не знала об этом – так, может, потому лишь, что не оказалась достойна доверия… Детство безнадёжно ушло, и Дэвид, душу которого я видела когда-то, словно она лежала у меня на ладони… Нет больше того Дэвида, и я не знаю, что остаётся мне в жизни, на что мне надеяться, во что верить…

– Да чем тебя умудрился обидеть Дэвид?

– Не знаю, меня ли он обидел, или самого себя… Да, я так радовалась, узнав, что он определился с кастой, и мне казалось, что теперь всё будет хорошо… Ну, во всяком случае, уже не будет этого напряжения, этой двусмысленности, а со всем остальным мы как-то да справимся. Почему мне так казалось, а? Твои рассказы, Штхейн, я слушала, как историю о другом мире, и подумать не могла, что и меня это может коснуться. Я думала, главная моя проблема - что сердце Дэвида не отвечает моим надеждам, почти уже угасшим. Я умею признавать ошибки, и если Вселенная говорит мне, что это моя ошибка, а не его - значит, это так и есть. И мне стало легче… почти стало. Я говорила тебе, что в нашем мире, при нашем вдумчивом и внимательном отношении… к подобным вопросам… такое просто не может быть… Как же я ошибалась… Как же жестоко Вселенная явила мне мою ошибку…

– Не понимаю, Шин… Дэвид…

– Я помню, Рузанна говорила: «Кажется, им никто и не нужен кроме друг друга…». Я тогда ответила, что это ведь естественно между братьями, пусть и не родными по крови… Но то, что я видела, не было естественным, совсем не было. Как же так могло получиться с ними… Да, я виновата, конечно, что всё не могла найти слов для решительного объяснения, так боялась ломать этот хрустальный замок доверия без слов из нашего детства… Боялась быть отвергнутой уже в новом качестве… Может быть, и лучше так, конечно – пусть больно, и страшно, но он избавлен от сложности объяснения мне… И я теперь избавлена от этих сложностей, и могу – и должна – сказать себе, что и не было моей любви.

Штхиукка почесала голову.

– Ты имеешь в виду, они с принцем… Что ты застала их за чем-то двусмысленным?

Шин Афал подняла на неё большие, полные слёз глаза.

– Двусмысленное – это то, у чего есть два смысла. Я б рада была узнать, какой ещё смысл может быть у того, что я видела, но кажется, нет его, другого смысла.

– Ну, не сказать, чтоб что-то такое… Давно можно было предположить… Но мне так подумалось, слишком уж у них всё как-то… невинно и неявно. Бывает, что крепкую и нежную дружбу можно принять за что-то большее ввиду испорченности собственного восприятия, так тоже нельзя.

Минбарка до боли крепко стиснула руку дрази.

– Штхейн… Мы много говорили о том, как и почему это бывает с мужчинами твоего мира… Но почему же с ними, с ними-то почему?

– Ну… Я не знаю, по правде, всё ли так просто… Велико искушение, в нашем случае, считать, что наши гомосексуалисты – следствие ошибки Ведающих, и наши геи - это нереализованные женщины, а наши лесби – соответственно… Но так ли это – мы в точности знать не можем. Не много ли ошибок, всё же, учитывая, что Ведающие – стары и мудры, и всю жизнь посвящают тому, чтоб по мельчайшим признакам определять, кому быть мужчиной, кому женщиной? Большинство-то вполне довольны! И… по мне судить нельзя обо всех, женщины, которые любят женщин, могут и не тяготиться своим полом как таковым, только тем ущербом в правах, который они имеют, они не отрицают своей женской привлекательности, что не мешает им ценить женскую привлекательность своих подруг, в другой женщине они любят, можно сказать, не свою противоположность, а своё подобие… Так же и мужчины-гомосексуалисты – не все женоподобны и манерны, многие мои друзья, ты слышала, были воинами, они восхищались мужскими качествами, они были сильны, отважны, стойки, как и подобает мужчине, они не избрали бы, даже предложи им это, сменить своё тело на женское. Я не знаю, что и как сложилось у Дэвида и принца, ты знаешь их дольше, чем я… Я не знаю, рождаются ли такими или становятся, ведь все осознают в разное время, кто-то – в раннем детстве, кто-то – уже имея семью и детей, и не моё дело знать это, моё дело – чтобы и таким жить можно было… Не всем можно помочь, по крайней мере, тем способом, как ты помогала мне.

– Но ведь…

– Ты хотела бы помочь, я понимаю. И хотела бы получить возможный ответ, в чём причина. Но… дело даже не в том, что, если ты спросишь меня, я скажу, что ничего страшного не происходит. Я… тебя я тоже понимаю, поверь. И скорее, скажу, что тебе не нужно впадать в отчаянье. Может быть… всё ещё не так окончательно и бесповоротно. В жизни любого, пока он молод, много исканий, попыток, проб и ошибок… Не всегда первая любовь – она же и последняя, если сейчас они… вместе, это не значит, что они вместе навсегда.

Погасший взгляд девушки рассеянно бродил по узорам плитки на полу.

– Но ведь… то же самое можно и мне сказать, верно? Что мне просто нужно успокоиться, принять это и… принять любовь Ранвила, например…

Дрази нервно сплетала и расплетала пальцы.

– У вас… не принято добиваться, или принято впадать в крайности в подобных ситуациях? Мне казалось, из твоих рассказов…

– Добиваться… Не знаю, само по себе это, может быть… Может быть, и следовало бы делать сейчас, но… мне никогда не казалось, что добиваться – в этом есть какой-то смысл. Если тебя не приняли, не оценили за то время, за которое принял и оценил ты… Что ещё я могу предложить, чего он обо мне не знает? Если всего, что есть я, всё равно мало для любви… Значит, это моё чувство – ошибка, заблуждение, если нет ответа – значит, это не истинно, значит, просто должно чему-то научить… Но пока я не способна постичь этот урок, пока мне просто больно, и я чувствую себя отвергнутой, ничтожной…

– Ну, вот только так не говори, перестань.

– Я понимаю, что отчаянье, уныние – это худшее, чему сейчас можно поддаться, но… когда мы любим, мы как бы смотрим на себя глазами любимого. И сейчас… я не вижу себя в этих глазах, ничего не вижу, что поддержало и окрылило бы меня, всё бессмысленно, что я делала и могла бы делать, что я могу и что мечтаю мочь, меня просто нет…

Штхиукка взяла её руки в свои.

– Тогда воспользуйся пока моими глазами. Понимаю, это будет совсем не то, но… Можно, и даже полезно, наверное, иногда взглянуть и глазами того, кто любит тебя. Поверь, эти глаза тоже зорки, и их не слепит никакая непогода, и не смыкает ночь… В обоих наших мирах я не могу представить девушки прекрасней, чище и добрее тебя, а ведь я многих знаю. Но прекраснейшие женщины моего мира не трогали моего сердца так, как трогаешь ты. Быть может, и не встреть я тебя, в моей жизни было бы немало счастья… Ведь можно всю жизнь прожить на берегу тихого лесного ручья или шумного говорливого притока. Но когда встречаешь реку прекрасную, полноводную, раскинувшуюся среди плодородных берегов чистейшим зеркалом, отражающим небо, уже не можешь думать о том, что видел прежде, и готов вечно любоваться на эти синие просторы, и все рассветы и закаты видеть только на этой реке, и посвящать ей все песни… Ты столь прекрасна, чиста и пленительна, что, пожалуй, способна убедить меня в том, что я тоже женщина – чтобы таким образом отчасти отражать твой свет, чтобы, как камыш или рыба в глубине, быть частью этой реки…

Глаза Шин Афал были похожи на две бездны ни с чем не сравнимого шока.

– Штхейн…

– Помнишь, Андрес говорил тогда, про цветок сейхтши: «Неизвестно, что из него вырастет». Так и с чувствами иногда. Не знаешь, какими они станут, во что видоизменятся. С первой встречи, с первого разговора ты стала мне очень дорога, Шин Афал, но лишь теперь я в полной мере понимаю, насколько. Я знаю, видеть себя твоими глазами – счастье, откровение…