Венок Альянса

Винтари не прерывал. Сложно представить себе, что чувствует человек, получивший от судьбы ещё одну, вот такую, пощёчину.

– Я всё думал… Все эти дни и месяцы там думал - кто он, какой он, ведь они ж не дождались нас, ведь улетели, последний шанс я упустил. Да может, и хорошо - ну что я сказал бы ему? «Здравствуй, я твой брат, извини, что только сейчас, всю жизнь занимался чем угодно, только не тебя искал»? А вот теперь что бы сказал? «Хорошо, что мать не дожила, не узнала»… Жаль только, что я дожил, узнал, чего стоили все её поиски, звонки, запросы, потраченные деньги, выплаканные глаза, её вера… Что думать теперь - как же жаль, что мы не удовлетворились неточными вариантами с давно погибшими нелегалами – пусть бы не знал я точно, кто это из них? Может, и хорошо, что мне ни слова ему уже не сказать. Не нашёл бы я слов. До трёх лет его Бобом Харроу звали. А потом у него всё отняли – и имя, и свободу, и достоинство человеческое.

– Не всё до конца отняли, - покачал головой Винтари, - что-то человек, в самой тяжёлой борьбе с самим собой, бывает способен отстоять. Пусть и погибнув в этом сражении – но погибнув, сжимая древко стяга, водруженного над захваченной цитаделью врага.

Джек перевёл взгляд на него.

– Вы… вы сказали, что беседовали с мисс Карнеску. Не знаю, правильно ли вас просить… Да и должна ли она прямо вас послушать… Я бы тоже хотел с нею поговорить. Она ведь была близка с ним. Видимо, это моё проклятье такое - всегда опаздывать.

– Думаю, говорить, что вы везде опоздали, неправильно, покуда вы ещё живы. Может, таким образом жизнь просто пощадила вас и его. Всё же, действительно, то, что испытывали бы вы, стоя лицом к лицу, когда узнали бы правду, мало назвать неловкостью. Не знаю, утешитесь ли вы тем, что он не умирал несчастным человеком. А ваша жизнь в любом случае не закончена с вашим поиском.

========== Часть 6. СЕЙХТШИ. Гл. 5. Об ушедших ==========

К дому Маркуса и Сьюзен Наташа Зотова шла, можно сказать, на автопилоте, глубоко погружённая в свои мысли. Да, кое-что это значит – три года выброшены из жизни… И теперь как-то нужно наверстать, уложить в голове всё то, что они, в своём безумном полёте через время, пропустили, тех людей, которых они потеряли за то время, когда, казалось, только закрыли и открыли глаза…

Больше нет президента. Понятно, что это должно было однажды случиться, но точно не сейчас, точно не так, в порядке устаревшей новости… О нём чаще говорят не «умер», а «ушёл», видимо, и те, кто живут с этой новостью месяцы, поверить и принять - не могут. Есть люди, которых немыслимо хоронить. Ни сейчас, ни через 20, 30 лет. Словно вдруг рухнула стена, которая казалась нерушимой основой, и невозможно даже представить, как жить без неё. Кто-то может представить другого президента у Альянса, другого руководителя всего, что было таким немыслимым трудом выстроено… А она, увы, пока нет.

Больше нет Сьюзен. Не в таком смысле, конечно, она жива… Но ведь и президента никто не видел мёртвым. Так что в сущности, сопоставимо - она отбыла в неведомый, далёкий мир, и вернётся ли когда-нибудь? Этого никто не обещал. И это ещё одна рухнувшая, казавшаяся незыблемой константа - то, что Сьюзен и Маркус смогли расстаться. Они были, пожалуй, лучшим образцом по-настоящему счастливой семьи. Такой, каких, кажется, на свете не бывает. Не так, как у президента и Деленн, отношения которых казались чем-то неземным, ожившей легендой, а нечто ближе, человечнее… Как подумаешь, сколько раз ещё мог расколоться и опрокинуться мир за эти три года, что ещё придётся как-то уложить в своей голове, хочется просто скрыться от всего, ничего не слышать, ничего не знать. И, кто бы что ни говорил, действительно - или она сумеет принять и понять мир новым, или уходить из анлашок, а куда, к чему… Не хочется и думать.

И поэтому, как ни немыслимо и больно, она идёт к бывшей квартире Маркуса и Сьюзен. Увидеть её без тех, кто там жил. Да, там остался Уильям… Но его она, в общем-то, тоже не знала. Это уже совсем другая семья, и перспектива увидеть живого дилгара - это уже даже не самое удивительное, в общем ряду.

Открыл, по всей видимости, именно он, Ганя. Всплывшее в сознании имя тоже резануло, не то чтоб больно, но чувствительно. Сьюзен очень редко говорила о своём брате, зато уж если говорила - это оставалось в памяти навсегда. А теперь это имя носит ребёнок с узкими вертикальными зрачками. Он довольно хорошо говорит на земном, от чего впечатление ещё более странное…

Уильяма она увидела в зале, сидящего на ковре на полу с кубиками. Судя по напряжённому, сосредоточенному лицу ребёнка, что-то у него с этими кубиками не получалось.

«Сейчас уже можно смотреть и сравнивать, на кого из них он больше похож. А вместо этого думаешь, что правы были те, кто говорил, что невозможно совместить анлашок и семью. И как об этом не думать теперь…»

– Нет, Уильям, это не дилгарские значки, - проговорил необычный ребёнок, заметив, что малыш пытается складывать слова с помощью минбарских дополнительных символов, - только похожи, не они. Дилгарских кубиков вообще нет, в природе…

Уильям поднял расстроенный взгляд, в котором ясно читалось «ну так сделай, кто тут старший брат-то?». Наташа подошла к ребёнку и случайно бросила взгляд за приоткрытую ширму в соседнюю комнату, где темноволосая женщина, покачивая колыбельку, вполголоса напевала.

Занималися знамёна

Кумачом последних ран,

Шли лихие эскадроны

Приамурских партизан…

Выговор у женщины был откровенно не земной, кажется, не все слова в песне она понимала. Значит, это и есть Лаиса, центаврианка, воспитывающая теперь маленького Уильяма…

– Э… Необычная колыбельная…

Женщина повернулась, улыбаясь, приложила палец к губам, потом пояснила шёпотом:

– Традиционная колыбельная семьи Ивановых. Ганя выучил её от Сьюзен, научил меня…

– Ганя? - гостья растерянно посмотрела на дилгарёнка.

– Я счёл своим долгом выучить её, - с достоинством пояснил тот, - мать Сьюзен пела эту колыбельную Уильяму, как когда-то пели ей в детстве.

Наташа растерянно присела на низкий диванчик. Она помнила его, Софья и Талечка сидели на нём и кидались друг в друга маленькими воздушными шариками, когда она в последний раз была здесь в гостях. Что же сейчас так сдавливает сердце - необходимость привыкнуть, что они больше не выйдут ей навстречу, или вот это, эта песня? Есть то, что незнакомая центаврианка знает о Сьюзен, а она не знает, и не смогла бы узнать, если б не эти инопланетяне…

Лаиса вышла в зал, притворив дверь.

– Ганя, принесёшь гостье чаю? О, ты уже…

Наташа поймала себя на том, что отчаянно комкает руки.

– Вы, наверное, хотите сейчас спросить, с каким вопросом я к вам… А я сама не знаю. Я с «Белой звезды-60», видите ли… Мы вернулись, как мы считали, очень быстро, а оказалось, что три года выброшены из жизни. Три года и очень много того, что было мне дорого… Я даже не знаю, много ли осталось. Мне надо как-то привыкнуть к этому, но я не знаю, можно ли к такому привыкнуть.

– Сьюзен была, вероятно, вашей подругой?

– Не знаю, подругой ли… Я б сказала, что скорее она была мне как мать, но она всё же слишком молода, чтоб быть мне матерью. Правильнее, как старшая сестра. Просто я сама русская, не знаю, понятно ли это вам… Центавриане ведь уже куда меньше делятся на национальности, чем земляне. Она очень поддерживала меня… Нет, не то чтоб у меня в жизни случилось что-то очень уж плохое, чтоб мне нужна была поддержка, это я сама такой человек…

– Успокойтесь, прошу, вы ни в чём не должны передо мной оправдываться. Любому человеку нужна поддержка…

Наташа приняла из рук дилгарёнка чашку и какое-то время просто рассеянно всматривалась в медно-золотистую жидкость.

– Я просто восхищалась ими, Сьюзен и Маркусом. Все говорят, что это невозможно, совместить рейнджерское служение и семью. Я так счастлива была за них, что им это удалось. Нет, я сама не мечтала так… Я была именно рада за них. Сьюзен - великий человек. И Маркус тоже… Здесь так многое напоминает о них, о тех временах, которые для меня совсем недавние, а теперь оказывается, что они прошли давно и безвозвратно… И в то же время столько нового. И не просто другие люди пришли на место тех, кого я знала… Те, кого я знала, тоже стали другими людьми. И эта песня… я знаю её, она что угодно, но только не колыбельная… Но это не важно, конечно. Мне так грустно, что я не увижу их… прежними… Мы потерялись во времени на три года. И я всё ещё не уверена, что нашлись.