Доверие

Так велика была потребность Томаса всем поделиться с Робертом, что он сел за письмо, исписывал страницу за страницей, и ему казалось, будто они разговаривают.

«Я думаю, если уж твой Рихард справится, то мне и вовсе легко будет. В ученье я обогнал Рихарда, и к тому же я много его моложе, он ведь твой ровесник. Я имею в виду, что обогнал его по предметам, которые мы теперь учим, вообще-то он, конечно, знает больше меня. Может, он и не так отстал, как ты в свое время, когда я должен был тебя спрашивать. Знаю, Роберт, ты не обидишься, что пишу об этом. Ты теперь ушел далеко вперед, стал тем, кем хотел стать. Очень хочу поскорее тебя увидеть».

На той же неделе пришло письмо от Роберта. Раньше он никогда не писал, и Томас решил, что это ответное письмо. Роберт, словно угадав желание Томаса свидеться с ним, приглашал его на заводской праздник. Завод имени Фите Шульце отмечал свое трехлетие. К тому же в производственной школе предстоит первый выпуск. В трудные июньские дни ребята не оплошали и сумели отстоять свой завод. Он, Роберт, договорился с Томасом об устройстве настоящего праздника, им всем необходима разрядка после трудных дней, веселый праздник с танцами и музыкой, джаз они пригласят из города, и он будет играть, что кому угодно. Если Томас выедет в субботу в обед, то как раз поспеет к вечеру на праздник. «Не раздумывай долго, Томас, приезжай!»

Моего письма, решил Томас, он еще не получал, когда писал свое. Оно уже давно опущено. Но Роберт все умеет угадывать. Можно подумать, он по-прежнему спит в той кровати, что опустела 17 июня, когда Вебер исчез безвозвратно, укрылся, верно, в квартире своего папаши. Занятие он себе на Западе найдет, плохим рабочим его ведь не назовешь. Я не мог его перевоспитать, куда мне, ни его, ни Янауша. Хейнц — это на моей совести, а Вебер — тут я не виноват.

В воскресенье, когда я наконец увижу Роберта, сразу же спрошу, что у них было. Говорят, они не бастовали, ни в одном цехе работу не бросили. Может ли это быть? Неужто так все гладко у них прошло?

Роберт мне все расскажет. Странно, что в письме он не упоминает о Лине. Вряд ли он написал ей отдельно. Наверно, кто-нибудь сказал ему, что мы рассорились. Иначе откуда он знает? Ах да, от меня же. Я сам как-то в двух словах сообщил ему, что с Линой у меня все кончено. Неужто я сам? Мне надо было кому-то душу излить, а никого рядом не было. Его тоже не было. Но мне казалось, будто он меня слушает. Да что там — пустые бредни. Я писал ему о том, о сем, может, и об этом. Сам теперь не помню. Или он все-таки пригласил Лину?

Тони он сказал:

— В воскресенье я еду к Роберту. Он меня пригласил. Не знаешь случайно, может, и Лину тоже?

— Да что ты? — удивилась Тони. — Не такой он дурак. Не станет он вас вместе приглашать. Наша молодежная группа завтра едет на пароходе. И Лина с нами. Она организовала эту прогулку.

Даже улыбка не промелькнула на ее губах. Она только лукаво взглянула на Томаса.

4

В конце лета 1953 года должно было быть созвано совещание, на котором директор Бентгейм и его сын представляли собственный завод, а вице-президент Вейс и главный инженер Уилкокс — «Stanton Engineering Corporation». Они хотели договориться о новых эффективных формах сотрудничества в связи с изменившимися обстоятельствами. Приглашены были также специалисты, такие, как советник юстиции Шпрангер из Берлина и директор Бодэн, представитель крупного монтажного предприятия, с которым Бентгейму приходилось встречаться во французской зоне.

Совещание предполагалось провести на вилле «Мелани» у коммерции советника Кастрициуса.

В трех машинах они выехали из Хадерсфельда, где Бентгейм, Вейс и Уилкокс вели предварительные переговоры. В пути острый взгляд вице-президента подметил, что во многих местах, даже и сейчас, через восемь лет после войны, еще не убраны кучи щебня, громоздятся плохо замаскированные руины. Он не проронил ни слова. Но когда они проехали новый мост через Рейн, сказал старику Бентгейму:

— Как жаль, что трудолюбие вашего народа обнаруживается не повсеместно, а лишь на строительстве крупных объектов.

Уилкокс, сотрудник Вейса, в последний раз проезжал по этой дороге со своей бывшей женой Элен. Теперь он уже без горечи, без страдания вспоминал о тех днях, скорее с известным торжеством. Его поверенный в конце концов выследил Элен: в ближайшее время она будет сопровождать археолога Гросса, у которого теперь служит, в Гватемалу. Он добыл эти сведения у издателя Барклея; Гросс и Элен уже однажды ездили туда на несколько дней якобы для подготовительной работы и ночевали в экзотической гостинице, каких иностранцы обычно избегают. Вскоре после этого развод был получен. Теперь Уилкокс мог посвататься к племяннице вице-президента, которая, как он считал, давно уже нравилась ему. Вейсу нечего было возразить против этого союза. Если он некогда и советовал своему сотруднику выбрать девушку из семьи старых переселенцев, пусть даже бедную, то теперь ему отнюдь не казалось, что новая, желательная ему, Вейсу, женитьба Уилкокса противоречит этому совету. Он сам выбился из низов, что тоже говорило в пользу племянницы, давно умевшей выбирать платья, драгоценности, курорты и даже слова соответственно своему нынешнему положению в обществе.

Шофер Бентгейма так часто возил людей на разные совещания на виллу «Мелани», что, кажется, и во сне нашел бы дорогу. Свернув с прибрежного шоссе на боковое, он доехал до маленькой бухточки, расположенной точно против острова, на котором стоял крошечный белый домик. Узкую косу продолжали мостки, возле них, как всегда, были привязаны три нарядные, почти новые лодки.

Шофер опешил. Ему вдруг показалось, что на этот раз он ошибся дорогой. Он остановил машину. Развернулся. Все три машины встали на косе. Старик Бентгейм накинулся на него:

— В чем дело?

— Наверно, заплутался, — смущенно пробормотал шофер.

Бодэн, часто бывавший здесь в гостях — его отец был другом юности старого Кастрициуса, — выпрыгнул из машины.

— Здесь должна быть вилла! — воскликнул он.

— Но ее нет, — отвечал пригорюнившийся шофер.

— В чем же все-таки дело? — спросил и вице-президент Вейс.

Он ждал, сидя в машине, Уилкокс побежал к Бентгеймам. Оба они, как и Бодэн, в изумлении смотрели на голую взрытую землю там, где полагалось стоять вилле «Мелани». Старик Бентгейм резко приказал шоферу:

— Едем дальше. Вы действительно заблудились.

— Нет-нет, — с отчаянием в голосе ответил шофер, — я правильно ехал, она здесь стояла.

В этой сумятице откуда-то вдруг вынырнул Хельмут фон Клемм. Эуген Бентгейм — он сразу понял, что шофер ехал правильно, но здесь произошло нечто непостижимое, — глядя на него, думал: его-то зачем отец вызвал? В это же самое время старик Бентгейм думал: зачем этот тип понадобился Эугену?

Хельмут фон Клемм, наблюдая, стоял в кругу растерянных, ошеломленных, ничего не понимающих участников совещания.

— Коммерции советник Кастрициус вчера скончался. Уже поэтому совещание не могло бы состояться у него. Фирма, к которой после его смерти перешло это землевладение, согласно воле покойного, распорядилась немедленно снести дом.

— Невозможно! — крикнул Эуген. — Моя невестка первой узнала бы об этом. Но она была в отличном настроении, когда мы уезжали.

Хельмут фон Клемм пристально смотрел ему в глаза. Хотя их взгляды скрестились лишь на мгновение, каждый ощутил острую ненависть другого. И Эуген понял: Хельмут фон Клемм говорит правду, даже когда он тихо добавил:

— Ваша невестка, фрау Нора, не первой узнала об этом.

— Вздор! — вмешался Шпрангер. — Уж я-то бы все узнал своевременно.

Хельмут полоснул Шпрангера взглядом своих тусклых, злобных глаз.

— Поезжайте в Таунус, ваш друг лежит там на смертном одре.

Вице-президент Вейс крикнул из машины:

— Уилкокс, объясните мне, что произошло?

Уилкокс смог сказать только то, что сам понял сейчас.

— Господин Кастрициус вчера скончался. Фирма, которой он завещал это землевладение, не знала о предстоящем совещании. И проявила чрезмерное усердие.