Доверие

Они ехали по правому берегу Рейна, в сторону леса. Зловещий край. Вот и Бибрих, кафе «Замок», где кто-то во время карнавала пристрелил Отто. Нора подумала: судьба ополчилась и против моего первого жениха и против моего мужа. Оба, видно, накликали на себя беду. Одному богу известно, почему и за что. Может, судьба меня хотела покарать. Нора быстро глянула в зеркальце. Светлые глаза, красные губы. Нет, не похожа она на обреченную.

Старик Бентгейм вполголоса сказал Эугену:

— Что бы мы сейчас ни узнали, счастье, что мы вовремя послали нужных людей на свои заводы, в Хемниц, в Восточный Берлин, в Коссин, повсюду. Очень может быть, что и об эльбском заводе мы знаем больше, чем этот Шпрангер.

— Но он как-никак приехал из Берлина, — ответил Эуген.

— А за Бранденбургскими воротами он был? В Восточном Берлине? На Вильгельмштрассе? Осмелился он туда проникнуть? Боюсь, мы сможем рассказать ему больше, чем он нам.

На это Эуген ничего не ответил. Но подумал: отец оказался прав. Я считал, что это невозможно. Я вроде бы разочарован. С ума сойти. Я все еще никак не могу привыкнуть к немецкому характеру. Их затеи подчас лишены всякого смысла. Мне бы радоваться, что они не слушаются русских. Что не желают приносить жертв, которых от них требуют ради отдаленного будущего. Мне бы только радоваться. Ведь благодаря этому все добро за Эльбой опять вернется к нам, не только к отцу, но и ко мне. Как-никак я его сын. Все эти заводы принадлежат мне, отрицать не приходится.

Шофер Фриц Клет, хорошо зная местность, сократил дорогу. Поехал не по автостраде, а по узкому шоссе, отделяющему виноградники от фабрики Хехстера. Что-то чернело вдали. Так это же Таунус, а не грозовая туча. Запахло лесом. Шофер, возвещая прибытие, дал громкий сигнал, точно в почтовый рог протрубил.

Нора с детской радостью побежала по дому и по саду разыскивать отца. О последней ссоре с ним она уже забыла. Нора была не злопамятна. Наоборот, великолепно забывчива. Кастрициуса она нашла в необычном для него месте. Он полулежал среди лиственниц, в каком-то причудливом, как ей показалось, шезлонге. Дурацкая садовая мебель, дурацкие подушки всех цветов радуги. Шезлонг желтый. Все приобретено за короткое время ее отсутствия. Подобные штучки есть и в Хадерсфельде. Но здесь пестрота отдает не то карнавалом, но то едкой отцовской остротой.

— Ну, доченька, — весело сказал Кастрициус, он тоже не помнил зла. И забыл об их размолвке.

Советник юстиции Шпрангер со скрытой неприязнью холодно поклонился Норе, поцеловал ей руку.

За столом в саду Шпрангер и Бентгейм, едва поздоровавшись, забросали друг друга новостями. Главный вопрос в первые минуты не возник.

— Да, после того, что вчера случилось. Уже с самого утра…

— Да, да, на Лейпцигерштрассе.

— Не только там…

— Но из Темпельгофа пожаров не было видно.

— Ближе к центру толпы слились, сошлись к зданию министерства. У них оно называется Дом Совета Министров. Запрудили всю площадь.

— Закрутило у них там, завертело. В Магдебурге, в Галле, в Гёрлитце, бог ведает где еще.

Кастрициус и Эуген молча слушали. Из кухни принесли завтрак.

— Сузи! — воскликнула Нора.

Сузи все еще помогала в доме.

— Да не называй ты меня фрау Бентгейм. Для тебя я осталась Норой.

Нора, бывая здесь, всякий раз повторяла это. Но Сузи решительно избегала такого обращения. Между ними ничего не осталось общего. Они больше не поют вместе. Уже лет восемь, а то и девять, как на крутом повороте истории и с помощью оккупационных властей рассыпался Союз немецких девушек.

— Господи, — сказала Нора, — не трудно тебе, Сузи, носить сюда все из кухни?

Широкая улыбка осветила красивые глаза и чуть озабоченное лицо Сузи.

— Трудно? Не на велосипеде же мне сюда ездить. — Она осторожно налила всем кофе.

— Мне не надо, — сказала Нора. — Я выпью с вами в кухне. Здесь говорят об ужасно серьезных вещах.

Когда женщины вошли в дом, Сузи сказала:

— Мой муж, Густав, считает, что теперь у нас опять будет единая Германия.

— Мой свекор утверждает, что наверняка, — ответила Нора.

За столом, так же медленно, как он выбирал между семгой, сардинами и другой закуской, Бентгейм сказал:

— События, о которых мы беседуем, вероятно, достигли высшей точки.

— Русские выслали танки. Были пострадавшие. Их будет еще больше, — сказал Шпрангер.

— Боже мой, — с молодой горячностью воскликнул Бентгейм и щелчком отшвырнул свой бутерброд. — Мы же и по радио и всякими другими способами обещали нашим друзьям в зоне помощь. А вы, Шпрангер, вы точно по учебнику читаете, простите, ох, бог ты мой. Американцы уж наверняка за Бранденбургскими воротами.

— Пустое, — спокойно, без тени обиды, скорее даже забавляясь ответил Шпрангер. — Десять минут назад я говорил по телефону с Берлином. Мой агент считает, что события еще не достигли высшей точки. И что завтра-послезавтра все вообще может успокоиться.

— Невероятно! — выкрикнул Бентгейм, словно не Шпрангер, а он сам прилетел из Берлина. — Разве мы не обещали им любую помощь? Они же ее ждут.

— По крайней мере эти передачи звучали, как обещание. Все мы за последние десять лет на собственной шкуре испытали разницу между звучными обещаниями и фактами. Американцы вовсе не так глупы, они не забыли угрозы, когда война на пороге. Сейчас они не хотят воевать. Из-за восточной зоны. Русские своей зоны не отдадут.

— Да что там! Если немцы на востоке взбунтуются и устремятся в наши объятия, что тут станут делать американцы? Да и русские ничего делать не станут, насколько мне известно.

У Шпрангера наконец-то развязался язык.

— Вполне допускаю, что есть русские, которые ничего бы не стали делать. Но решают те, кто вышлет танки. А это я называю кое-что делать. Вас злит, Бентгейм, что именно кусочек, столь любезный вашему сердцу, остался у русских. Мы, однако же, договор подписали, я хочу сказать, союзники его подписали. Это не обещание, это соглашение, письменное.

— Не навечно же! — воскликнул Бентгейм.

— А что вообще вечно? На ближайшее время.

— Поскорей позвоните, пожалуйста, вашему агенту в Берлин, — повелительно сказал Бентгейм.

Шпрангер взглянул на часы.

— Через десять минут. Так мы условились.

— Эуген, мальчик мой, — попросил Кастрициус, не открывая глаз. — Дай мне чего-нибудь сладкого. Соленого я больше не хочу.

Эуген Бентгейм поспешил услужить старику. Свой зеленый стул он подвинул к желтому шезлонгу.

— Разлакомился на жирный кус? — спросил его Кастрициус. — Не из кухни нашей Гельферих, нет. Из восточной зоны — имею я в виду.

Эуген пожал плечами.

— Мы, если помните, — тихо сказал он, — уже говорили об этом, в мой прошлый приезд. Несмотря на все прорицания и предзнаменования, я, откровенно говоря, удивился, когда там началась вся эта заваруха.

— А я, — сказал Кастрициус, — вздохнул с облегчением, когда приехал Шпрангер и рассказал мне то, что сейчас рассказывает твоему отцу. Что заваруха уляжется. Без войны.

Он с удовольствием съел все, что положил ему на тарелку Эуген. Потом сказал:

— Русские, наверное, пригрозили войной. В случае, если американцы вмешаются, поспешат на помощь. Вот американцы и не вмешались. Стало быть, обе стороны, и русские и американцы, в настоящий момент чувствуют известное облегчение.

Нора сидела в кухне.

— Сузи, побудь с нами пять минут. Посиди спокойно, — попросила она. — Господа мужчины в саду обойдутся без тебя. Расскажи, что слышно дома?

Сузи сидела на табурете. Она не облокачивалась на стол, как Гельферих, в ее осанке было спокойствие и достоинство.

— Да что там дома? Ребенок, слава богу, здоров. Сегодня он у бабушки. Густав мой совсем голову потерял из-за беспорядков на Востоке.

— Знаешь, Нора, — вмешалась Гельферих, — ее Густав-то ведь красный. Надеется, будет опять одна Германия, он из этого пользу извлечет. Они-то на Востоке все это время пикнуть не смели, а Густав надеется, что они будут вместе с ним забастовки организовывать.