Доверие

Как-то само собой вышло, что Вебер, спокойный и рассудительный в обычное время, в тревожные дни сумел подчинить себе целую группу людей. Они следовали его советам. Но он и теперь ничего из себя не строил. Только давал понять, что нередко наведывается к отцу. Отец Вебера, крепкий и хитрый старик, то и дело встречался с товарищами по партии.

Отцу Вебера, социал-демократу, с помощью разных уловок — справки о болезни, переезд с квартиры на квартиру — удалось уберечь сына от гитлерюгенда. От войны ему уберечь сына не удалось.

По воскресеньям кто-нибудь с цементного завода — там работала жена Вебера — подвозил Вебера на машине в Западный Берлин. Обратно он приезжал с разными советами и указаниями, а в последнее время и прямыми распоряжениями. Он понимал, чего ждут от них товарищи по партии в Западном Берлине, в Западной Германии, на Западе вообще. А Запад ведь ширь нескончаемая, и раз земля кругла, что каждому известно еще со школьной скамьи, то, значит, когда-нибудь где-нибудь он должен слиться с Востоком — потому, к примеру, японцы и попали в Пирл-Харбор.

От таких расплывчатых и общих рассуждений спокойный, суховатый Вебер перешел к рассуждениям более ясным и общепонятным. В западных странах рабочий класс-де в тяжкой борьбе отвоевал себе известные права. К примеру: забастовка стала с трудом добытым, порой в кровопролитных боях против предпринимателей, завоеванным и утвержденным правом рабочего класса. Подобные речи молодежь, новички слушали затаив дыхание, да и старики тоже — давно с ними так не разговаривали. Если же кто-нибудь вставлял, что у нас, мол, нет верхов и низов, Вебер отделывался ехидной улыбкой.

Порой Вебер с друзьями заходил к Хейнеру, но очень редко, почему-то их стесняло присутствие Эллы, хотя она рано ложилась и не обращала внимания, кто сидит с ее мужем на кухне. Она стала вялой, сонной и думала только о ребенке, который вот-вот родится.

Она не вскакивала, как бывало, если уж легла в постель. Лежала, как мешок с соломой. И тотчас засыпала крепким сном.

Все-таки для их сборищ домишко на садовом участке Бернгарда казался Веберу куда надежнее, чем кухня Хейнера. Приглашали они только тех, кого Вебер считал человеком верным. Томаса Хельгера он таким отнюдь не считал. Даром что своими глупыми выходками парень изрядно подпортил себе репутацию. Томас оставался предан всей этой бестолковщине — так называл Вебер положение на их заводе и во всей стране. Вебер зорче наблюдал за Томасом, своим соседом, чем Томас за Вебером… Он прежде всего задавал себе вопрос: на кого в бригаде можно положиться? На Шульца? На Пауля Клемке? На Фрица? На Боднера? Уж конечно, не на Эрнста Крюгера. Тот раз и навсегда предался новой партии. И на Ирму Хехт нельзя. Она с редкостным проворством выполняет все мельчайшие, мудренейшие задания. Ей скоро на пенсию. Боится потерять свои жалкие гроши.

Шульц поранил руку, и Вернер помчался в город к слесарю Вальнеру договориться с ним на следующую смену. Потом еще раз забежал к Эндерсам. Рядом с его кроватью лежала тщательно отглаженная спецовка.

— Хорошо, Вебер, что вы зашли. Вас Янауш спрашивал, — сказала фрау Эндерс.

— Янауш?

— Да, он велел передать, что пошел к каналу.

Она поглядела ему в глаза, но ничего не прочла в них.

С Янаушем, собственно, никто не ладил. Хотя должное ему отдавали и добродушно посмеивались, когда он ворчал. Жить с ним в ладу было трудно. Вебер не переоценивал Янауша. Но отец Вебера — и этого было достаточно — знал Янауша с давних пор по какой-то партийной конференции. И еще, что являлось решающим для Вебера, по нелегальным собраниям в гитлеровские времена. Да, Янауша любить трудновато. Но зато он человек надежный. А надежным Вебер считал всякого, кто упорно противился новому государству.

Территория завода со стороны канала была только кое-как отгорожена. Это вызывало всеобщее недовольство. Часть ограды с колючей проволокой валялась на земле. Во время смены вахтер обычно стоял у бокового входа, в конце тропинки. Старая пристань, теперь заброшенная, была расположена на крошечном треугольнике земли между рекой и каналом. Так уж повелось, что заводские из здешних мест и посторонние, не работавшие на заводе, но кому, к примеру, надо было поскорее попасть в Кримчу, деревню на другой стороне канала, пользовались тропинкой, проходившей по заводской территории.

Янауш ждал у канала возле тропинки на вытоптанной земле; завидев Вебера, он вопреки своему обыкновению быстро пошел ему навстречу. Вебер, ожидавший, что тот сообщит ему что-то важное, в свою очередь ускорил шаги. Два-три человека оглянулись. Янауш взял себя в руки — владеть собой он научился еще в гитлеровские времена — и стал показывать Веберу лодку, словно из-за этого пришел сюда, пока на них не перестали обращать внимание. Тогда хриплым от волнения голосом он прошептал:

— Что-то такое случилось в Берлине. По радио передавали призывы ко всем заводам. Ты слышал радио? Нет? Как же так? Включи немедленно. Твоя смена еще не началась. Лучше совсем не ходи на завод.

— Нет, я сегодня радио еще не слушал, — ответил Вебер. — Да и где мне прикажешь слушать? У Эндерсов, где я теперь живу? Старики там заразились от молодежи. Эта девчонка, Тони, только и твердит, что ей вдолбили в школе, а Томас Хельгер, мой сосед по комнате, что-то там нашкодил и, видно, хочет снова стать пай-мальчиком у СЕПГ. Того и гляди донесет, стоит мне поймать РИАС[2].

— Ладно, — сказал Янауш, — идем со мной. У меня никто не помешает.

— Что ж, если условия подходящие. Надо ведь не просто слушать, но точно все записать.

— А почему бы и нет? — сказал Янауш. — Ко мне никто не ходит.

Янауш жил на улице, большая часть которой пострадала от войны. Развалины домов переднего ряда убрали. Задний флигель, где была квартира Янауша, война пощадила. Правда, чужой человек, глянув вдоль разбомбленной улицы, вряд ли отличил бы ветхий, облупившийся флигель от развалин. Квартира у Янауша была просторная, во всяком случае, могла быть просторной. Одна комната стала лишней, сын Янауша погиб на фронте, невестка, которая с самого начала не ладила с сыном, давно подалась на Запад. Внук, садовник, последовал за ней. Янауш после этого удара окончательно отгородился от людей. Хотя втайне, возможно, и желал их близости.

Потому и голоса, рвущиеся из приемника, обретали для Янауша особый смысл, ему казалось, что кто-то наконец вспомнил и позаботился о нем.

От претензий на свободную комнату, которые могли предъявить соседние семьи, а то и жилищный отдел, Янауш себя обезопасил. Собрав весь хлам, он свалил его в опустевшую комнату, потом, считая, что не все еще сделано, ночью проломил в нескольких местах стену со стороны развалин, теперь в случае прихода товарищей из жилотдела он мог доказать, что стена в аварийном состоянии.

Ночью, когда он уродовал стену, его жена крадучись обошла весь дом, проверила, не проснулся ли кто от шума, спят ли жильцы.

Никто не обратил на них внимания, а Янауш вскоре забыл собственную нахальную затею и в открытую ворчал на нерадивость жилищного отдела — у него-де часть квартиры вот-вот развалится. Стена, можно сказать, кусками осыпается.

Вебер с секунду поискал среди развалин обитаемый дом. Входя в него, с трудом преодолел невольное отвращение, вызванное, разумеется, не чисто выметенным подъездом, а запахом то ли валерианки, то ли другого лекарства, которого он не терпел.

Маленькая робкая фрау Янауш завязала голову чем-то белым, а сверху еще покрылась клетчатым платком. Она тихонько открыла им дверь.

Янауш поманил Вебера своим скрюченным пальцем и, как бывало в гитлеровские времена, заполз с приемником под одеяло. Вебер расхохотался.

— Что ты там делаешь, пуганая ворона? Нынче даже громкоговорители можно слушать. Все ведь слушают.

Янауш мотнул головой и показал на потолок, там-де живет человек, которому нельзя доверять. Потом потянул Вебера за пиджак, тот, с трудом сдерживая отвращение, — в постели запах был еще резче — сунул голову под одеяло и стал слушать.