Доверие

— Я не понимаю тебя, Элла, — в смятении воскликнула Тони.

— И слава богу, — отвечала та, — успеешь еще понять.

— Нет. Такое не повторится. Не может больше быть, чтобы убивали того, кого любишь.

Элла ничего ей не ответила. Они вернулись к своему столику. Становилось прохладно. Посетители расходились. Правда, жена Бернгарда и разряженная таинственная незнакомка, которую привел с собой Улих, без Эллы и Тони живо нашли тему для разговора.

На обратном пути Тони и Хейнц, как признанная парочка, шли впереди.

— О чем ты сейчас думаешь? — спросил Хейнц.

Но ответ только витал на устах Тони.

Он настаивал:

— Скажи!

— Если ты думаешь, Хейнц, о том, чтобы уехать от нас, почему ты вмешиваешься во все эти разговоры? Какое тебе дело до новых норм? Ведь тебя они уже не касаются.

— Оставь, — сказал Хейнц. — Ты неправильно меня поняла. Ах, ты совсем, совсем меня не понимаешь.

4

На обратном пути Элла и Хейнер еще раз заглянули к Дросте. Элла уступила мужу, хотя была очень утомлена.

С тех пор как она уверилась, что у нее будет ребенок, ее отношение к Хейнеру полностью переменилось. Она избегала любой, даже мелкой, ссоры, словно приступы ярости, овладевавшие Хейнером, могли помешать нормальному развитию плода. И не от ума это шло, просто она была благодарна мужу. Элла была опорой Альвингера на новом предприятии, некогда электроламповом заводе Зуттнера. Тем не менее ее благодарность к Хейнеру не знала границ, ведь это от него она ждала ребенка. От Ханса, первого мужа, как она ни любила его, детей у нее не было.

Вечером она тихонько попросила Хейнера хотя бы проводить ее домой. Все за столом были удивлены мягкой ласковостью Эллы Буш — так ее все еще называли по привычке. Хейнер, вставая, сказал:

— Я сейчас вернусь.

Элла взяла его под руку. Они молча шли сквозь теплую ночь. У самых дверей она попросила:

— Пожалуйста, Хейнер, подымись со мной наверх.

— И не подумаю, — отвечал он.

— В таком случае проводи меня к Эндерсам, — спокойно сказала она, — я лягу с Лидией. — И добавила: — Не могу я терпеть, когда ты возвращаешься от Дросте, как в последний раз. Лучше мне пойти к Эндерсам, но ты, Хейнер, не бойся, причины я им не скажу, не хочу, чтобы на заводе пошли разговоры.

Хейнер понял ее намек. Надо, чтобы ничто не помешало Рихарду Хагену вновь принять его в партию, на этот раз его репутация должна была остаться незапятнанной.

К удивлению Эллы, Хейнер воскликнул:

— Плевать я хотел на твоего Рихарда Хагена, пусть убирается ко всем чертям!

Тем не менее он пошел за нею в квартиру. А когда она подняла руки, сильные, стройные белые руки, чтобы снять платок, и свет упал на ее лицо, что-то удержало его здесь, и он запер дверь. Он слегка толкнул жену, не грубо, но и не нежно, он не сводил с нее глаз. Он снова, как когда-то, с удивлением и болью ощутил ее красоту, словно не для него или ему подобных предназначенную. Правда, уже через минуту эта красота куда-то исчезла. Может быть, оттого, что Элла побледнела, она очень устала сегодня. Ему захотелось лечь с нею, она ему отказала; врач сказал, что теперь уже нельзя. Он удивился на мгновение, но оставил ее в покое. Элла быстро заснула. Хейнер еще некоторое время смотрел в темноту, потом последовал ее примеру.

Утром, уходя на работу, Элла была вялой и неповоротливой. Хейнер, угрюмый и безразличный, старался не смотреть на нее.

Вечером он сказал:

— После десяти зайдет Бернгард. Возможно, с кем-нибудь из своих друзей. Свари кофе в большом кофейнике, а я принесу водку и какую-нибудь закуску из столовой, и ложись спать. — Это звучало благожелательно, но Элла подумала: воображаю, какое здесь утром будет свинство. И зачем он их сюда приводит? Шли бы лучше все к Дросте.

Хейнер поел, вздремнул и куда-то ушел. Вернулся запыхавшийся с сигаретами, водкой, хлебом и колбасой. Принес даже пакетик кофе. Голос его звучал повелительно, когда он сказал:

— Свари-ка нам кофе, да покрепче. Можешь уже ставить на плиту. Они придут прямо с завода. А ты ложись, не стесняйся.

Элла подумала: если дальше так пойдет, он не даст мне денег на хозяйство. А мне надо вносить за колясочку. Обермюллерша из любезности согласилась получать по частям.

Она ничего не хотела говорить, но у нее вдруг вырвалось:

— На что же ты тратишь деньги, Хейнер, нам ведь надо вносить Обермюллерше.

Хейнер не разозлился, миролюбиво сказал:

— Не беспокойся. Мы разделим между собою расходы, да и стоит-то такой вечер пустяки.

Элла промолчала. В голове у нее пронеслось: они, видно, часто встречаются. Зачем? А может, и лучше, если они сидят у меня на кухне, а не в трактире у Дросте?

Она все приготовила и легла в постель. Вскоре до нее донесся знакомый голос Бернгарда. Потом голос Улиха. Ему отвечал другой, тоже не раз слышанный голос, но чей, она сейчас не могла припомнить. Хейнер на них зашикал. Они стали говорить шепотом. Очень мило с их стороны. В полусне Элла подумала: тот, что пришел последним, кажется, живет у Эндерсов. Но имя его вспомнить не могла. И заснула.

Следующим вечером в квартире у них было тихо и чисто, Хейнер в самом мирном настроении ел приготовленный Эллой вкусный и обильный ужин. Он тщетно ждал ее вопросов. И наконец начал сам:

— Ты не беспокойся, деньги у тебя будут. Или ты вообразила, что я их пропиваю?

— Нет, — отвечала Элла, — кроме того, я хоть и быстро заснула, но кое-что все-таки слышала из ваших разговоров.

— Бернгард совершенно прав, — с горячностью сказал Хейнер, наконец-то настал миг, которого он ждал, чтобы облегчить свое сердце. — То, за что мы раньше получали солидные премии, теперь объявляется нормой для всех. Мы с Бернгардом попали в нелепое положение. Нас чуть ли не подстрекателями считают. Раньше это называлось «выполнить и перевыполнить», что ж, мы со своей задачей справлялись, работа у нас в руках так и горела, а теперь эту же норму каждый должен выполнить.

— Ну и как, выполняет? — спросила Элла.

— Да, раз его заставляют. Ему ведь ничего другого не остается.

— У нас то же самое происходит, — отвечала Элла. — Конечно, на электроламповом речь идет не о непосильном труде, у нас все помельче, но вопрос так же остро поставлен. Ты же знаешь, я всегда была в хороших отношениях с нашими женщинами. А теперь они перешептываются, когда я прохожу, палец ко рту прикладывают, не надо, мол, чтобы Элла слышала, она любимица Альвингера, а он на побегушках у властей, вот что это значит, ты понимаешь? И в какой-то степени они правы. Альвингер часто говорит, что самый трудный период у нас уже позади. И нельзя нам больше бросаться деньгами, теперь надо строить настоящую, мощную промышленность.

Хейнер перебил ее:

— Кому это «нам»? Что значит «бросаться»?

— Нам? Ну, нам всем. Тебе. Бернгарду. Мне. Всем, кто живет в нашем государстве.

— Кстати о государстве. Я, например, не знаю, на что идет доход с нашего завода. Твой Альвингер хвастливо говорит «мы», а что он под этим подразумевает? Что Бернгард будет выдавать больше продукции и сможет купить себе мебель? Квартиру он наконец получил, вот и есть у него четыре голые стены. Ты любимица Альвингера, какой тебе от этого толк, что ты можешь себе купить? А уж как ты последнее время скряжничаешь. Раньше у тебя всегда бывали какие-нибудь обновки, даже в худшие времена. Ты всегда выглядела нарядной. Правда, у тебя сейчас имеется отговорка, в этом году тебе новых платьев не нужно.

Хейнер сейчас впервые намекнул на ребенка, которого они ждали.

Элла ничего не ответила, поспешила подавить даже мысль, шевельнувшуюся в ней. Ее долг — щадить своего ребенка. Она чувствовала — еще одно слово, и домашнего спокойствия как не бывало. Это взволнует меня, думала она, и повредит маленькому.

В последующие недели Хейнер уже не сидел дома со своими друзьями. Может быть, потому, что выяснил — Элла слышит больше, чем им того хотелось. Если Хейнер вовремя не приходил домой, Элла, как всегда, отправлялась к Эндерсам. Там ей все были рады. Прямая, как свечка, сидела она за столом, и горделивая улыбка не сходила с ее лица.