Смерть под Рождество

— Слушаю тебя, Гейл, — сказала Джилл скучающим голосом.

— Слушай меня внимательно, Джилл. Твоей маме я сказала, что мне нужно, чтобы ты посидела с Кэти Пру, но это неправда. Мне просто нужно с тобой поговорить. Для этого нам надо встретиться.

— Зачем? — настороженно вырвалось у Джилл.

— Я все тебе объясню при встрече. Учти, это очень важно.

Несколько долгих секунд в трубке была тишина. Наконец Джилл ответила:

— Хорошо. Мы встретимся в церкви.

У Гейл перехватило дыхание.

— Но ты же знаешь…

— Извини, Гейл. Если ты хочешь встретиться со мной, то это будет там. Служба уже закончена, нам никто не помешает. Я приду через пятнадцать минут.

В ухо Гейл ударил гудок отбоя. Она повесила трубку дрожащей рукой.

Церковь была на другом конце Главной улицы. Для того, чтобы добраться туда, надо пройти чуть ли не через весь центр Фезербриджа, мимо всех магазинов (правда, сегодня они все закрыты), мимо гостиницы (там дежурят полицейские) и мимо стеклянных дверей полицейского участка… Наверное, придется тащить Кэти Пру переулками.

А может быть, все-таки пойти в полицию? Большую часть жизни Гейл доверяла полицейским. Во времена ее детства это были очень добрые дяди, способные защитить ее от всего плохого. Так продолжалось очень долго и после детства. Но сейчас она стала окончательно взрослой. Гейл вспомнила, как Бейлор что-то шептал Мауре и как та сразу нахмурилась. Вспомнила угрюмое лицо Хэлфорда. Все эти маленькие факты сложились сейчас перед ней, как стекляшки мозаики, только в очень мрачную картину.

У Тома тогда тоже не было выбора. Он тоже, наверное, пробирался к церкви переулками, и впереди его ждало полное освобождение. Но то положение Тома и теперешнее Гейл и сравнивать, конечно, нельзя. Разница была огромная. Во-первых, ребенок, а во-вторых, Гейл ни в чем не чувствовала себя виноватой и у нее не было никакого желания приносить себя в жертву.

Она взяла Кэти Пру за руку.

— Все в порядке, детка. Пошли. У нас есть дела.

Они пересекли Главную улицу и стали переулками пробираться на восток. По дороге Кэти Пру что-то лопотала про детектива Рамсден и про какую-то игру, но Гейл не слушала. Ей надо было сосредоточиться.

— Мама, нам еще долго идти? Я устала.

— Не очень. Потерпи.

— Давай споем. Начинай.

— Нет, детка. Маме надо подумать.

— Маме надо спеть. Начинай.

— Нет, Кэти Пру. Не сейчас.

— Сейчас! Я устала.

Гейл присела на корточки и прижала Кэти Пру к себе.

— Я сейчас не могу. Понимаешь? Хочу, но не могу. И тебе это надо понять. Иди рядом тихо. Если хочешь, пой, но про себя, и не разговаривай со мной, пока я не скажу.

Гейл отпустила девочку и встала. Сейчас, как никогда, надо держать себя в руках.

Они продолжали идти. Молча. На улицах было тихо и даже для воскресного вечера необычно безлюдно. За все время они не встретили ни одного прохожего. Гейл очень волновалась и ускорила шаг.

Ей казалось, что еще идти и идти, но неожиданно возник угол церковной ограды. Они обошли церковь сзади и вошли на кладбище с противоположной стороны.

Кэти Пру закашлялась. Гейл тревожно оглянулась и поправила на дочке капюшон.

— Послушай, доченька. Сейчас мы войдем в церковь. Я хочу, чтобы ты села на скамейку и тихо посидела. Очень тихо. Там есть какие-то книжечки — полистай их, поиграй с ними, но только тихо.

Девочка грустно кивнула. Гейл заглянула ей в лицо — темные глазки по-взрослому серьезны, губки сжаты. Она взяла ребенка за руку и повела в церковь. Сердце ее колотилось, так что отдавало в виски.

Большая деревянная дверь была тяжелее, чем она помнила. Гейл толкнула ее. И то, что она нервничала, не могло не сказаться — ноготь указательного пальца зацепился за железную обшивку двери и сломался. Из-под него выступила кровь. Она зажала этот палец ладонью другой руки и начала давить дверь плечом, пока та медленно не отворилась.

Такой она церковь не помнила. В ее памяти сохранился мрачный интерьер с паутиной в каждом углу. Сейчас здесь все сияло.

Гейл сразу представила торопливые шаги вдоль рядов, выстрел, звон разбитого стекла.

Она быстро проводила дочку на скамейку, ближайшую к двери. Кэти Пру усаживалась неохотно. Гейл пришлось даже повысить голос.

— Кэтлин Пруденс! Делай, что я тебе сказала. Сейчас не до капризов.

Тон был такой, что девочка немедленно повиновалась.

— Зачем так кричать на ребенка, Гейл? — Из тени в проход между рядами выступила Джилл. — Я немного удивлена, что ты привела ее сюда.

Гейл медленно пошла к ней. Каждый шаг больно отдавался в груди.

— А с кем я могла ее оставить? — произнесла она, остановившись на полпути. — Кому мне здесь можно доверять?

Джилл засмеялась каким-то противным смехом.

— Себя должна благодарить за это, свою семью. Доверие теперь в Фезербридже — редкая вещь, и все благодаря твоему мужу. А то немногое, какое еще оставалось к тебе, ты успешно промотала. Мне очень тебя жаль.

Джилл сделала шаг вперед. То состояние, в каком она сейчас находилась, делало ее еще более привлекательной, чем всегда. Обычно чуть затуманенные серые глаза сияли, нежная кожа лица, о которой Тимбрук однажды сказал, что она ароматизирована лимонным соком, теперь блестела розоватым глянцем. Волосы собраны сзади в большой пушистый хвост, и эта прическа выглядела изящнее, чем у ее матери. Одета Джилл была в теплую меховую куртку с капюшоном и брюки под цвет куртки. На ногах тяжелые ботинки, на руках перчатки. Выглядела она очень внушительно.

— Тебе меня жалко, Джилл? В это трудно поверить.

— Конечно, мне тебя жалко. — Слова легко слетали с ее губ. — Мы с папой обсуждали это. Ты свою жизнь загубила. Так ведь? Зачем ты, собственно, осталась в Фезербридже? Вряд ли кто-нибудь может ответить на этот вопрос. Робкое предположение можно сделать: ты осталась из-за Кэти Пру. Но в таком случае ты совершенно бездарно загубила и ее жизнь тоже. — Она засунула руки в карманы куртки, не снимая перчаток. — Но насчет того, почему ты осталась, это, как я уже сказала, только робкое предположение.

Сердце Гейл стучало так сильно, что она почти слышала свой пульс.

— Значит, ты и Оррин обсуждали это. И сочли, стало быть, ее загубленной. Так кто же из вас двоих принял решение меня подставить?

Лицо Джилл окаменело.

— Объясни, что ты сказала.

— Да ладно тебе, Джилл. Ты прекрасно поняла, что я сказала. К тому же я не сказала, а спросила: кому из вас — тебе или твоему отцу — пришла счастливая идея повесить на меня убийство Лизы?

— Ах, какая патетика! — спокойно парировала Джилл. — Никто тебя не подставлял, никто ничего на тебя не вешал. Случилось то, что должно было случиться. А что еще ожидать от террористки?

Гейл услышала, как Кэти Пру постукивает ножкой по скамейке. Звук этот неприятно отдавался в ее ушах.

— Я не террористка, — ответила она.

— Ах вот как! Нет? — Джилл раскраснелась, повернулась к алтарю и, широко расставив ноги, поднялась на одну ступеньку. — Вот здесь, — объявила она и снова посмотрела на Гейл. — Я думаю, что это было именно здесь. — Она приставила указательный палец к губам и изобразила нажатие курка. — И нет витража. И нет Тома. Но он ушел, а сообщница осталась. Конечно, беременная. Очень удачно. Мне все время хотелось знать: вы это специально все так задумали? Но так или иначе это сработало. Тебе удалось завоевать симпатии жителей Фезербриджа и одновременно отвести все подозрения полиции. Но теперь, Гейл, пришло время, и мы тебя раскусили.

Волнение, с каким она входила в церковь, сейчас вдруг покинуло Гейл. Ее охватила ярость, холодная ярость.

— Я не террористка, — твердо повторила она. — И не надейся, что я возьму на себя убийство, которое совершил твой отец.

В первый раз на лице Джилл промелькнула тревога. Ее глаза сузились.

— Ты больна, Гейл.

Гейл глубоко вздохнула.

— Я помогу тебе, Джилл. В самом деле помогу. Давай сейчас найдем детектива Рамсден. Она такая симпатичная, она все поймет. Мы расскажем ей, как все было: ты сделала то, что должна была сделать любящая дочь для отца. Никто тебя не будет осуждать. Даже я.