Козара

Долго они смотрели друг на друга.

Потом пленный воскликнул:

— Господи! Иван!

Тело его дрожало, плечи подпрыгивали.

— Йозо! — вскрикнул Иван.

— Все-таки я счастливчик, что на тебя здесь напал, — сказал Йозо. — Кто ты тут? Начальство?

— Почему на тебе усташская форма? — прервал его Иван.

— Ты знаешь, что мать умерла? — спросил Йозо..

— Не знаю, — сказал Иван. — Когда она умерла?

— С тех пор, как ты пропал, она не вставала с постели, — сказал Йозо. — А два месяца тому назад умерла.

Оба замолчали, опустив головы. Иван не знал, что спросить, а Йозо стоял, опустив руки, с бледной улыбкой.

— Когда ты успел стать усташем? — спросил Иван. — И не просто усташем, но и офицером. Зачем ты это сделал?

— Я был вынужден, — ответил Йозо.

— Ты с ума сошел, — сказал Иван. — Совершенно сошел с ума.

— Еще вопрос, кто сошел, — возразил Йозо. — Ты ведь знаешь, что политика меня никогда не интересовала. Я хотел быть физиком и заниматься наукой, сидел дома и занимался, а тут пришли за отцом и угнали его… в лагерь. Он в Ясеноваце. Я пробовал его выручить, но не смог. Я не мог этого выдержать. Явился к усташам, надел форму, прошел курсы, стал офицером — все это чтобы вытащить отца из лагеря.

— Ты в уме?

— Разумеется, в уме, — сказал Йозо. — Я решил вырвать его из лагеря, используя привилегии, даваемые усташской формой и офицерским чином.

— Офицерским чином?

— Не насмехайся, — сказал Йозо, — ты же прекрасно знаешь, что политикой я никогда не интересовался, а меньше всего меня привлекала армия и военная форма. Мне плевать и на армию и на форму, но я сделал все, чтобы спасти отца. Впрочем, Иван, не будь твоей политики, отца бы не угнали в лагерь. Из-за тебя он туда попал. В сущности, это ты загнал его в лагерь.

Ты загнал его в лагерь, загрохотало над головой.

Из-за тебя он туда попал, прозвучал приговор.

Если бы не твоя политика, отца бы не угнали в лагерь…

Бедный Йосип Хорват, отставной учитель, щуплый, сутулый человечек с дрожащим голосом. За всю свою жизнь он и мухи не обидел; долгие годы кочевал из села в село, учил детей, говорил о чести и порядочности, славил Степана Радича[15], обучал крестьян выращивать сахарную свеклу, прививать деревья и кормить коров так, чтобы они давали больше молока. Вечно в работе, как шахтер, с двумя детьми на шее. В довершение всего тяжело заболела жена, мать Ивана и Йозо. И в самом деле — кому мог мешать Йосип Хорват, учитель на пенсии, который под старость, наконец, вернулся в Загреб, чтобы дать отдых старым, больным костям? А может, Йозо прав, если бы Иван не ушел в партизаны, с отцом ничего бы не случилось?

— Это ты упек его в лагерь, из-за тебя он туда попал…

— Черта с два, — сказал Иван. — А кто упек в лагерь всех остальных? Их там больше ста тысяч, хотя не у всех сыновья в партизанах и не у всех политикой занимались. Кто их упек? Сыновья или предатели?

— Если бы ты остался дома, с отцом бы ничего не случилось, — повторял Йозо. — Я это знаю. Я это слышал десятки раз.

— Неужели ты веришь усташам?

— Усташи и не знают, что отец в лагере, — сказал Йозо. — Я об этом молчу, как молчу и о тебе. Об отце я говорил только с друзьями, которым доверяю, потому что если бы усташам это стало известно, не знаю, что бы со мной было.

— Хуже того, что есть, не было бы, — сказал Иван. — Худшего и быть не может.

— Почему? Никто же ничего не узнал. Я надеюсь освободить отца из Ясеноваца еще в этом месяце.

— Никого ты не спасешь, — сказал Иван мрачно.

— Это почему?

— Потому что ты осужден на смерть.

— Я? — вытаращил глаза Йозо. — Кто меня осудил?

— Молчи и не спрашивай, — ответил Иван.

Они застыли друг против друга, как два надгробных изваяния.

— Товарищ комиссар, — вбежал партизан с винтовкой. — Там один взбунтовался. Бросился на нас, и пришлось его кокнуть, а другие полезли… Вон они, перед дверями…

Иван услышал шум и голоса, схватил автомат и бросился к дверям, которые уже распахнулись под напором толпы.

— Чего вам? — крикнул он. — Чего расшумелись?

— Вы ответите за это, — сказал пленный с взлохмаченными волосами. — Я слышал стоны в лесу. Вы нас убиваете.

— Врешь! — крикнул Иван, сжимая автомат.

— Если вы убьете и меня, — продолжал лохматый, — знайте, что вы убили хорватского рабочего и коммуниста.

— Это ты коммунист, усташ окаянный? Будь ты коммунистом, не жег бы села по всей Козаре! — кричал Иван. — Будь ты коммунистом, не убивал бы козарских детей! — и он выстрелил в пленного. Тот упал. Иван направил автомат на остальных, строча по всем подряд, пока не кончились патроны.

— Разбежались, палачи, — услышал он голоса.

— Люди, держите злодеев…

— Бей кровопийц!..

Это уже был клич, поднявший на ноги всех беженцев. Лес ожил. Из него выбегали крестьяне с топорами, палками, дубинами, даже с головнями, выхваченными из костров. Они кидались вслед за беглецами, улюлюкая, как на волчьей облаве. Они перекликались друг с другом, грозились, ругались, ломились сквозь чащу и расправлялись со схваченными. Набежали и женщины с топорами. Обруч вокруг беглецов сжимался, и они падали без крика и стона.

— Народ, держи палачей!..

— Люди, бейте кровопийц!..

Обруч сжимался, беглецы падали один за другим.

Страшнее всего были женщины с топорами.

Расправа длилась недолго. Не прошло и часа, как все стихло.

На поляну выходили маленькими группами крестьяне, собирались вокруг избушки и рассказывали о том, что делалось в лесу.

Иван вернулся к избушке, уверенный, что крестьяне и крестьянки с Анджелией и несколькими бойцами сделали свое дело. Только тут он вспомнил о своем брате Йозо Хорвате, усташском поручике. Он вбежал в избушку, но тотчас вернулся — там его не было. Оглядел поляну — нет. Он вертелся во все стороны, но напрасно: Йозо нигде не было видно.

Иван подошел к убитому пленному, лежавшему подле пня, и вгляделся в него; подошел ко второму, к третьему, думая, что тут где-то среди убитых лежит и его брат. Но брата не было. Напрасно он переходил от трупа к трупу, заглядывал им в лица. Он обыскал заросли папоротника, обошел все пни, разводил ветки, ожидая увидеть брата хотя бы мертвого. Но брата нигде не было.

Он встречал только людей, вооруженных дубинами, пересказывавших случившееся. Встречал женщин с топорами, возбужденно говоривших о том, как они отомстили за свои муки, за смерть своих детей…

Брата не было ни в кустах, ни в папоротнике, ни среди убитых. Напрасно Иван пытался его отыскать хотя бы и среди убитых. Его не было ни в кустах, ни в папоротнике, ни среди убитых.

Он выбрался на вершину Ютрогушты, задыхаясь, весь в поту. Тут он остановился, перевел дух и повалился на траву рядом с бойцом, который уже успел заснуть.

— Дядя, воды у тебя нет?

— Воды нет, и я тебе сто раз говорил, что я не дядя, а командир. Слышишь?

— Слышать-то слышу, да мне пить хочется.

— Вода там, — показал он рукой на сгрудившийся у источника под дубом народ. Глаза его посверкивали исподлобья.

Но малый не боялся. Он знал, что глаза эти сердиты только на вид, и помнил совет матери: «Когда тебе будет невмоготу, хватайся за дядину полу и не выпускай, а то без него погибнешь». Это он запомнил.

— Сходи за водой, — сказал дядя. — И мне принесешь.

— Есть, — отозвался малый, ухмыльнулся, отдал честь, подняв кулак, и помчался к источнику.

— Товарищ командир, что будем с пленными делать?

— Приведите их сюда, — сказал Лазар. И добавил ему вслед: — Позови Баялицу.

Подошел парень, тоненький, хилый, но с живыми глазами, в глубине которых таилась усталость.

— Что с пленными делать? — спросил и он.

— Допросить, — ответил командир. — Раз комиссара нет, ты, как его заместитель, их и допросишь.

— Если они усташи, их надо пострелять, — сказал Баялица.

15

Степан Радич (1871–1928) — выдающийся хорватский и югославский политический деятель, основатель и руководитель мелкобуржуазной Хорватской крестьянской партии, один из руководителей демократической оппозиции великосербскому режиму короля Александра Карагеоргиевича в 20-х гг.