Сдвиг

— Должен тебя предупредить, что, если я не выйду на связь ровно в час дня, Наз убьют. Говорю это на случай, если у тебя вдруг возникла идиотская идея заставить Каспара застрелить меня, а не президента.

Чандлер молча смотрел на него. Если бы ненависть могла убивать, Мельхиора бы сейчас разнесло на куски. А так на его лице по-прежнему играла безмятежная улыбка. Чандлер снова попытался проникнуть в его сознание, но на его месте по-прежнему колыхалось лишь влажное облако.

— Не меня, — повторил Мельхиор, — президента!

Президента. Чандлер поднял голову. Теперь он его видел.

Лимузин с президентом как раз повернул с Хьюстон-стрит на Элм-стрит. Через минуту-другую он заедет в туннель и исчезнет, чтобы вести Америку к эре мира и терпимости, к Африке, Азии и даже, черт возьми, Луне. Он широко улыбался, а улица была залита ярким солнечным светом.

Чандлер в отчаянии охватил сознанием всех стоявших вокруг, надеясь на помощь. Но кто мог ему помочь? Если он сообщит полицейскому или агенту Секретной службы и Мельхиора арестуют, то Наз точно убьют. Если он устроит беспорядки, как на той бензоколонке в Техасе, погибнет много невинных людей.

Почему-то ему вспомнился пылающий мальчик. Хотя фигура была всего лишь порождением воображения БК и других людей, с кем ему пришлось контактировать, Чандлеру казалось, что мальчик должен знать, как поступить. Чандлер пытался вызвать его образ, но тот не приходил.

— Или сейчас, или никогда, Чандлер, — сказал Мельхиор. — Сделай это, или Наз умрет!

Не зная, как быть, и отчаянно пытаясь найти выход из тупика, Чандлер проник в сознание президента. Он почувствовал боль в руке, которой тот приветственно махал толпе, и в челюсти, на которой застыла его знаменитая улыбка. Боль пульсировала в нижней части спины пониже корсета, несмотря на все болеутоляющие средства и лекарства. Только за последнюю неделю он принимал демерол, риталин, либриум, гормон щитовидной железы, тестостерон и гаммаглобулин, а сесть сейчас в машину он согласился лишь после двух уколов прокаина, чтобы хоть как-то снять острые боли в спине.

«Господи Боже, — подумал Чандлер, — президент Соединенных Штатов нуждается в наркотиках даже больше меня!»

Улыбаясь и помахивая рукой, Джек Кеннеди вдруг вспомнил о Мэри Мейер. Странно, что именно сейчас. Он бросил виноватый взгляд на Джеки и отвернулся. Он чувствовал себя виноватым совсем не потому, что переспал с ней — они с Джеки уже давно разобрались с этой стороной их супружеской жизни, — а стыдился того, что Мэри несколько раз снабжала его марихуаной и даже ЛСД, причем в самом Белом доме. Узнай об этом Джеки, она бы закатила страшный скандал: держать в тайне его измены, его болезнь — все это отнимало у нее силы. В ЛСД Джека прельщал не галлюциногенный эффект — в ежедневных разведданных содержались вещи почище любых галлюцинаций, — а эйфория, какую он испытывал: она была самым лучшим обезболивающим. В течение двенадцати благословенных часов боль в спине превращалась в «глупую замазку»[48], с которой можно было делать все, что угодно: мять, бросать, играть. Господи, как бы сейчас это было кстати! А день только начался, и, несмотря на нестерпимую боль в спине, вместо отдыха придется сидеть на нескончаемом банкете в выставочном центре «Трейд-Март», и все ради полудюжины голосов, которые в ноябре будущего года все равно ничего не решат.

Чандлер успел схватить все это за доли секунды, глядя на президента. Значит, Джек Кеннеди был одним из «избранных», пристрастившихся к ЛСД. Кто бы мог подумать?

И тут он сообразил, что на Кеннеди в перекрестие оптического прицела смотрит Каспар. Почувствовав, как палец Каспара начал надавливать на курок, Чандлер, не зная, как поступить, мгновенно переключился на его сознание и открыл зонтик.

— Какого… — Стоявший на краю Дили-Плаза Джеймс Тейгу дернул головой, почувствовав, как что-то задело ему щеку. Одновременно раздался громкий хлопок справа.

— О нет, нет! — воскликнул Джон Коннэлли, сидевший в президентском лимузине спереди. Чандлер отлично его слышал. Он знал, что губернатор Техаса узнал звук выстрела в отличие от президента, его жены, телохранителей и водителя, который решил, что лопнула шина, и, вместо того чтобы ускорить движение, притормозил. Хорошо хоть, что Каспар промахнулся. Однако он снова целился. Чандлер мгновенно переключился на сознание Кеннеди и отчаянно закричал: «Ложись!» Президент, не раздумывая, подался вперед, но было поздно. Пуля попала Кеннеди в спину, прошла насквозь и вышла через шею чуть пониже кадыка. Каким-то чудом она не задела жизненно важные органы и ранила губернатора Коннэлли в спину и запястье.

Но Каспар не выпускал винтовки. Теперь он уже не думал ни о Мельхиоре, ни почему это делает. Сказалась военная выучка: он привычно передернул затвор и снова прицелился. Все внимание сосредоточилось на президенте и только на нем. Казалось, что между ними проложен провод высокого напряжения.

Чандлер снова в отчаянии переключился на сознание Каспара, лихорадочно ища там хоть кого-то, в кого бы он ни за что не стал стрелять. Но тот был готов стрелять во всех! Образ президента сменился Фиделем Кастро, потом Хрущевым, потом лысым мужчиной с острой бородкой, который вместе с Умником забирал его из приюта много лет назад, потом и самим Фрэнком Уиздомом — подвыпившим и агрессивным. Потом появился Мельхиор, но не таким, как сейчас, а каким был в юности — угловатым, худым и дерзким. Умеющим, в отличие от Каспара, приспосабливаться и выживать. В отличие от Ли. А уже за ним появилась нечеткая черно-белая фотография, которую Чандлеру неимоверным усилием удалось вытащить из подсознания.

— Ли, — произнес Роберт Эдвард Ли Освальд, — сынок, что ты делаешь?

— Папа? — Не веря своим глазам, Каспар прильнул к прицелу.

— Убери винтовку, — сказал Роберт Освальд. — Ну же, Ли! Разве этому тебя учила мама?

Мельхиор смотрел на удалявшийся лимузин. С десяток полицейских повытаскивали пистолеты, собравшиеся стали кричать и показывать в разные стороны. Агент Секретной службы запрыгнул на багажник президентского лимузина. Через мгновение он накроет собой президента, и шанс будет упущен.

Мельхиор придавил зонтик Чандлера одной рукой и сунул вторую в карман.

— Она беременна, — сказал Мельхиор. — И умрет не одна! — Он вытащил руку и, разжав пальцы, открыл ладонь.

Чандлер опустил взгляд. Сначала он решил, что в руке Мельхиора сгусток крови. И этот сгусток прикреплен серебряной петлей к кусочку ткани. Но потом он понял, что это рубин — рубин Наз, — а петля была кольцом, надетым… надетым…

Кольцо было надето на палец!

— Это чтобы ты знал, что я с ней сделаю, — сказал Мельхиор. — А теперь — застрели его!

Чандлер не сводил глаз с пальца. А в шестидесяти футах выше Каспар видел палец, перемазанный кровью, и знал, что этот палец — его. Он посмотрел вниз, на отца, ехавшего в лимузине.

— Ли умер, — произнес он. — Он умер вместе с тобой. — И нажал отрезанным пальцем на курок.

Чандлер почувствовал, как Каспар нажал на курок. А сознание президента вдруг померкло и исчезло из его головы, как свет в перегоревшей лампочке. В образовавшийся вакуум хлынули образы из сознания тысяч людей. Первой леди, агентов в машине, шерифов на мотоциклах и многих сотен, собравшихся поглазеть на кортеж. На всех лицах был ужас, и тут прозвучал голос Мельхиора:

— Хорошая работа, сынок. Я знал, что могу на тебя рассчитывать.

Чандлер дернулся. Он хотел наброситься на него, но внезапно голова его так закружилась, что он с трудом устоял.

— Давай-ка присядем и передохнем, — предложил Мельхиор, хотя все вокруг пустились бежать: кто за лимузином, кто подальше от выстрелов, ища любое подходящее укрытие. Кругом Чандлер видел открытые рты, а рев мотоциклов перекрывал все звуки, отчего казалось, что все исторгают безмолвные крики. На багажнике президентского лимузина Джеки ползла к чему-то похожему на окровавленный фальшивый локон.

48

Американское название жвачки для рук — пластичной игрушки, внешне похожей на пластилин или жевательную резинку большого размера.