Страница 2 из 22
Но Федор не смирился. Сознавшись, что действительно говорил Марине про шесть сотен, он начал доказывать, будто наияснейшая повинна всего-то в излишней болтливости: по всей видимости проговорилась своему батюшке, он, и опять-таки без злого умысла, кому-то еще, в том числе и тайному королевскому осведомителю. Итог: нет вины на Марине Юрьевне, а ежели она и есть на ком, то на самом Годунове.
И вообще я чересчур придираюсь к ней. Вон в тайном католичестве ее обвинил до отъезда, а как она веселилась на православную пасху – любо-дорого посмотреть. И христосовалась охотно (и его щеки отчего-то предательски порозовели), и яйца крашеные катала, словом, резвилась вовсю. Да и за свою новую веру она всей душой радеет. Не так давно сама предложила издать новый указ, касающийся отступников от православия. А меры там предусмотрены против еретиков да ведьм весьма суровые, вплоть до огненной смерти. Когда его обсуждали, кое-кто на Малом совете предлагал в отношении их ограничиться епитимией, да церковным покаянием, а она вместе с митрополитом Гермогеном уперлась и всех переупрямила, оставив костёр в качестве меры наказания для особо злостных. Ну не смешно ли после такого подозревать ее в тайном исповедании латинства? Выходит, я и насчет ее предательства тоже дал промашку.
Он так горячо и старательно распинался, защищая Мнишковну, что стало понятно: пока у меня в руках не окажутся неоспоримые факты, не имеет смысла обвинять ее или пытаться зародить в нем сомнения. Ничему не поверит. Но не удержался, порекомендовав вначале уточнить у Марины, говорила ли она хоть кому-нибудь о выступлении моих полков. И лишь когда ему удастся добиться точного ответа, а он вне всяких сомнений окажется отрицательным, поинтересоваться, от кого тогда мог Сигизмунд получить весточку про мои «шесть хоругвей», ушедшие в Прибалтику.
Тот посопел, покряхтел, но кивнул, соглашаясь, и мигом поменял разговор, перескочив с неприятной ему темы на сообщение о своей предстоящей женитьбе. Но я и тут ухитрился попасть впросак, пошутив:
– Надеюсь, не на Любаве?
– Что ты, что ты! – замахал он на меня руками. – Я ее к тебе в Кологрив отправил, подале от злых языков. И впредь ты о ней не поминай. Да и родит когда, гляди, не проговорись перед моей невестой, что у Любавы дите от меня.
Я согласно кивнул, удивляясь, как быстро Мария Григорьевна подыскала своему сыну невесту. О том, что мой ученик сам выбрал себе суженую, мне почему-то не думалось.
– А мне твоя избранница знакома? – поинтересовался я и недоуменно посмотрел на покрасневшего как рак Федора. С чего вдруг? – Так кто она? – повторил я и услышал в ответ неожиданное:
– Марина Юрьевна.
– О, господи[1]! – невольно вырвалось у меня. – Лучше б ты женился на Любаве.
Как там говорится? Язык мой – враг мой! Сдается, в данном случае он – лютый вражина. О том, что следовало промолчать, я понял и сам. Годунов лишь подтвердил это, вспыхнув и выпалив:
– За что ты так ее ненавидишь?! – и обиженно отвернулся от меня. Лицо его превратилось в непроницаемую каменную маску. Нет, учитывая цвет, правильнее сказать, кирпичную.
«Ох, как оно у него далеко зашло, – с тоской подумал я, кляня собственную несдержанность. – И как мне быть?»
По счастью, злился Федор недолго. Приветственные крики людей, пожелания и здравицы, выкрикиваемые ими, слегка успокоили его, и через пару минут он вновь принялся вяло улыбаться народу, приходя в себя. Да и цвет лица опять вернулся к прежнему. Но на меня смотреть избегал.
– Не сердись, государь, – попросил я. – Поверь, я искренне желаю тебе счастья. Просто усомнился, что с нею ты его обретешь, потому и вырвалось.
– Заладили одно и то же! – буркнул он. – То Ксюха, то матушка, а теперь и ты. А я-то думал, ты меня поймешь. Эх! – и он досадливо махнул рукой.
– Я понимаю одно: ты влюблен, – грустно констатировал я, быстренько прикидывая: раз у него вырвалось раздраженное упоминание про сестру и маму, следовательно и они против.
Значит погорячился Федор. Назвав польскую гадюку невестой, он выдал желаемое за действительное, ибо без благословения Марии Григорьевны свадебке не бывать. Посему и мне ни к чему гнать лошадей. Да и не годится сегодняшний день для дебатов и дискуссий о государственных интересах, могущих пойти вразрез с нежными чувствами, потом потолкуем, попозже. И я, меняя тему, невинно осведомился, отчего в его свите появилось много новых людей.
Годунов оживился и принялся рассказывать, как он вместо ставшего ненужным Опекунского совета по примеру своего батюшки, создавшего Малый тайный совет, учинил аналогичный. В него он решил набрать, согласно моего совета, верных надежных людишек, а кто может быть вернее родичей, пострадавших от прежнего царя. Потому и вошли в него уйма Вельяминовых, Сабуровых и Годуновых, вызванные кто из ссылки, кто с дальнего сибирского воеводства.
Я недовольно посопел. Про страдания не спорю, хотя они и их заслужили. Коль не сумели ничего сделать, поделом. А касаемо верности…. Помнится, чуть ли не половину из них я видел подле здоровенного гиганта-шатра, раскинутого в начале прошлого лета под Серпуховым. Сбившись в жалкую кучку, они то и дело низко кланялись и слезно умоляли Басманова дозволить им одним глазком лицезреть нового государя. А пара-тройка бухнулась в ноги Петру Федоровичу. И я сильно сомневаюсь, что кто-то из них в те дни попытался замолвить словцо в защиту царственной семьи.
Или нет, сыскался один. Кажется, астраханский воевода. Да, точно, Михаил Богданович Сабуров. Этот упирался до конца, отказываясь признать Дмитрия. И когда его привезли в Серпухов, единственное, что он попросил, так это священника, желая исповедаться перед смертью.
– И что мне с ним делать, – развел руками Дмитрий. – Воевода вроде и справный, но уж больно упрям.… И тоже за твоего ученика голос подал. Как ни крути, а придется его…..
Он не договорил, вопросительно уставившись на меня. Мне стало жалко старого воеводу и я ответил:
– Можешь, конечно, но есть ли смысл плодить мучеников? Он и без того на ладан дышит, – Михаил Богданович и впрямь частенько подкашливал. – А потом, не забывай про родство. Помнится, его сестра Елена была замужем за твоим братом царевичем Иваном Ивановичем. И еще одно: тот, кто до конца верен одному, останется верным и другому.
– На себя намекаешь, – ухмыльнулся Дмитрий, но к моим словам прислушался и более того, даже назначил Сабурова воеводой в Царев-Борисов.
Но Михаил Богданович оказался исключением из правил, зато остальные…. Правильно сделал Басманов, законопатив их государевым повелением в тюрьму, а позже оттуда прямым ходом в ссылку. Годунову я комментировать их «верность» не стал, сдержался. Всему свое время. Жаль, что мой ученик неправильно меня понял, но авось не смертельно. Поясню попозже, авось поправимо.
Федор, заметив тень неудовольствия, скользнувшую по моему лицу, истолковал ее иначе и попытался меня «успокоить».
– Но ты за свое место не печалься. Чай, из ума не выжил. Ты яко был ближе всех прочих, тако и остался, – «утешил» он меня. – И о словесах твоих про постепенность и осторожность памятаю. Я и весь Опекунский совет туда включил… окромя пана Мнишека.
Последнее и впрямь отрадно слышать. Бальзамом на сердце легла и вторая новость о ясновельможном – уехал он в Речь Посполитую. Срочные дела позвали. А с ним Марина отправила и своих фрейлин. На сегодняшний день из поляков в Москве всего-ничего: пяток поваров, три ксендза, присматривающих за строительством костела, да секретарь Ян Бучинский.
Увы, но лишь эти два известия оказались приятными, а остальные….
Впрочем, вскоре нам оказалось не до разговоров – мы выехали на Пожар. Площадь перед Кремлем оказалась битком забита народом. Людей собралось как бы не побольше, чем на встрече москвичей с Дмитрием – яблоку негде упасть. Далее был, говоря языком двадцать первого века, праздничный митинг, на котором столь бурно ликовали и славили победителя, что я слегка застеснялся. И взирали на меня, словно я не разбил Ходкевича с Сапегой, а взял Константинополь, притом вместе с Иерусалимом и прочими святыми местами. Но я успокоил себя тем, что оно на благо моему ученику. Победил-то я ворогов «по повелению государя», а Годунову начинать свое правление с маленькой победоносной войнушки – самое то.
1
Чтобы соблюсти равноправие с остальными богами, включая славянских – ведь не пишем же мы Бог Перун, Бог Авось, Богиня Макошь – здесь и далее к словам бог, господь, всевышний, богородица и тому подобным автор посчитал справедливым применить правила прежнего советского правописания.