Страница 27 из 28
К моему удивлению, первые экзамены сдал на «отлично», а когда зашел в деканат, Евгения Константиновна сообщила, что помнит об общежитии, но предлагает другой вариант. К ней обратился сокурсник нашего ректора профессор-физиолог Семен Ильич Гальперин (завкафедрой нормальной физиологии в Педагогическом институте им. А. И. Герцена) с просьбой посоветовать юношу, который помог бы его сыну подтянуться в учебе и сдать экзамены по химии и анатомии. Он учился на нашем курсе. Евгения Константиновна устроила встречу с Семеном Ильичом у них дома (Кировский пр., 69/71). Семен Ильич предложил мне жить у них в отдельной комнате и вместе с Володей готовиться к текущим занятиям и ликвидации задолженности. Жена Семена Ильича – профессор анатомии – попала под трамвай в Горьком и погибла. В квартире жила еще домработница. Квартира большая, комнат много – пять, легко потеряться. Я сказал Семену Ильичу, что по анатомии смогу заниматься с Володей, а вот химию сам с трудом осваиваю. Он заверил, что по химии будет репетитор, доцент (Пантелеймон) из его пединститута, он хорошо знает нашу преподавательницу химии Марию Васильевну Неустроеву (студенты звали ее МарВас). И действительно, накануне занятий по химии вечером приходил Пантик (так Володя его звал) с набором реактивов, штативом, колбами-пробирками, мы устраивались на кухне, и он подробно рассказывал о завтрашнем занятии по химии (качественный и количественный анализ). Вначале Пантик сочетал рассказ с демонстрацией переливания реактивов из пробирок в колбу, писал химические формулы и подводил к ответу по этой задаче. Затем эти действия должен был повторить Володя. И тут я удивился, что он не помнит о только что сказанном и продемонстрированном. Пантику приходилось повторять последовательность действий, а Володя механически исполнял. Мне такая репетиция понравилась.
Назавтра на занятии по химии мы одновременно получили пробирку с задачей определить содержимое. Я, не задумываясь, выполнил нужные действия и через 20 минут доложил о решении задачи Марии Васильевне. Она заглянула в конец своей тетрадки, подтвердила, что задача решена правильно и я свободен. Согруппники удивились моей прыти. В коридоре ждал Володю, чтобы пойти в кино (до следующего занятия оставалось полтора часа). Когда занятие по химии закончилось, объявили перерыв, вышел Володя и упрекнул: «Ты чего же убежал и мне не помог?» Он с задачей не справился.
После этого эпизода пришлось поменять тактику. Отрепетировав вечером задачу с Пантиком, на уроке химии с МарВас я тихо диктовал или писал инструкции Вове – что за чем, а когда он сдавал задание, быстро выполнял свою задачу и догонял его.
Старания по анатомии выучить кости, связки, мышцы и другие детали оставались безуспешными. Вова через месяц совместных занятий сказал:
– Ты не переживай, я не могу запомнить и не хочу учиться в медицинском институте.
В мае 1955 года он не сдал переносившиеся из месяца в месяц экзамены за первую зимнюю сессию, и последовало отчисление. Так пришел конец моей «профессорской» жизни в студенчестве – когда домработница приглашает на завтрак, обед и ужин, моет посуду, убирает в комнате… и ничего мне не поручает.
После приказа об отчислении Голышева Владимира Семеновича из 1-го ЛМИ я вместе с Евгенией Константиновной Четвериковой пришел к ректору, генералу Алексею Ивановичу Иванову, с вопросом об общежитии. Он сказал:
– Между нами, Голышев – тупица, а о тебе я побеспокоился и приказал коменданту поселить в общежитие № 2 на Петроградской набережной, 44.
Поселили меня в комнату двенадцатым жильцом. Кровати стояли вплотную друг к другу. Там жили сокурсники – разные по характеру, опрятности, жадности. Но в часы перед сном было весело. В комнату я возвращался после занятий в Публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина (на набережной реки Фонтанки вблизи Невского проспекта) и в читальном зале на верхнем этаже общежития (бывших гренадерских казарм).
Весеннюю сессию также сдал на «отлично».
Будучи студентом второго курса, устроился на постоянную работу санитаром психиатрической больницы им. И. М. Балинского на 5-й линии Васильевского острова. Это была старинная психиатрическая лечебница для состоятельных больных: стены обшиты матрасами, чтобы пациенты не повреждали головы и кулаки при психомоторном возбуждении, палаты небольшие – на одного-двух человек (однако советских граждан в таких палатах размещалось до трех-четырех человек). После испытательного срока в течение двух месяцев был переведен на должность медбрата в остром отделении, которым руководила Евгения Яковлевна Фратини – мудрый психиатр, пострадавшая в молодые годы от шизофреника. Однажды, в момент ухода из отделения со свитой врачей, медсестер, санитарок и санитаров, когда Евгения Яковлевна открывала ключом дверь, сзади на нее набросился мужчина и стал выдавливать глаза. Опытная санитарка одну его руку отвела в сторону, а санитар стал тянуть левую руку на себя, чем способствовал выдавливанию глаза.
Моя задача состояла в том, чтобы общаться с психическими больными и стараться дословно записывать озвучиваемые ими бредовые мысли в дневнике на каждого пациента (40 человек), а также выдавать или вводить лекарства этим больным. Ходовыми лекарствами тогда были аминазин, снотворное – амитал натрия, а при возбуждении – весьма болезненный, вводимый внутримышечно сульфазин; эпилептикам давали люминал и хлоралгидрат в клизме. При шизофрении широко применяли ЭСТ – электросудорожную терапию. После такого ятрогенного эпилептического припадка на несколько часов или суток исчезали доминирующие бредовые мысли. Дежурил чаще по ночам (с 21.00 до 8.00), а по воскресеньям – целые сутки. После выдачи больным лекарства обычно сидел в отделении на месте санитара, давая ему возможность поспать до ночного обхода дежурного врача в 1–2 часа ночи, читал литературу к предстоящим занятиям. А после такого обхода врача заходил в сестринский кабинет, запирал дверь и 3–4 часа спал на топчане. Утром сдавал дежурство сменной медсестре и уходил на занятия.
В этом отделении работал и мой сокурсник Жора Яковлев. Наши записи в дневниках врачи-психиатры хвалили и дословно переписывали в истории болезни. Хорошо к нам относились старшая медсестра Мария Ивановна и процедурная медсестра Елизавета Петровна (по секрету призналась, что легко беременела от собственного мужа и сделала уже более 38 абортов!). Психические больные к нам с Жорой относились хорошо, открыто, в отличие от наших сменщиц – опытных медсестер, которые, принимая дежурство, громко распоряжались: «этого привязать к кровати», «этого не выпускать из палаты» и т. п. Мы таких команд не давали. Возбужденным и галлюцинирующим больным вводили дополнительную дозу снотворного или аминазина через 1–1,5 часа, если не наблюдалось эффекта от первого введения. В мое дежурство ночью практически все больные отделения спали, многие храпели на разные лады.
На первых порах работы я вникал в суть бредовых высказываний больных, особенно шизофреников. Пытался понять, чем обусловлен такой ход их мыслей. Например, на мой вопрос шизофренику Василию: «Как себя чувствуете?» – он ответил: «Мой позвоночник не асфальт, чтобы на нем кататься!» Начинаю вспоминать, не прикоснулся ли я автоматически своей рукой к его спине. Такого жеста не было! А что же вызвало в мозгу больного такую нелогичную мысль для ответа?
Чем больше я вникал в суть мыслей шизофреника, тем чаще стал замечать какие-то остановки своих мыслей, стопор. И понял, что нет смысла так глубоко вникать в бред шизиков, параноиков, маниакально-депрессивных и просто психопатов со сверхценными идеями.
Забавная профессиональная история произошла со мной во время работы в психиатрической больнице им. И. М. Балинского.
Однажды доставили женщину, которая наглоталась вилок, гвоздей, ножей. Так как предметы были острыми, требовалось срочно удалять их оперативным путем. Посадили ее и меня, в качестве медицинского специализированного сопровождения, в машину «скорой помощи» и доставили в дежурившую «по скорой» городскую больницу им. Карла Маркса. Перед операцией полагалось помыть больную в ванной. Я намылил мочалку и дал больной самой помыть себе живот и ниже. Сполоснул душем и вымытую пациентку на каталке доставил в операционную. Так как я был уже студентом пятого курса, мне разрешили присутствовать на операции. Дежурный хирург поэтапно вскрыл живот, а затем желудок. И к моему удивлению и даже ужасу, перво-наперво извлек из желудка… намыленную мочалку. Держа ее корнцангом, он спросил меня: «А это откуда?» Я пролепетал: «Из ванны, но я не заметил, как она эту мочалку проглотила…» Потом были извлечены все металлические предметы. В послеоперационном периоде мне еще две ночи пришлось обеспечивать индивидуальный пост и следить, чтобы на прикроватной тумбочке любительницы «остренького» не оказалось никаких предметов, подходящих для проглатывания. Затем ее вернули в психиатрическую больницу, где лечили аминазином. Больше металлических предметов дама не глотала.