Страница 16 из 28
Левее от Жидовьей Долины, по склонам глубоких яров – байраков, скучились три хутора с одноименным наименованием Байраки. Первый Байрак принадлежал графу Гудовичу. Вторые два – братьям Пуздровским.
С братьями Пуздровскими Жуку предстояла полезная и поучительная встреча. Оба брата – замечательные собеседники. Они издавна носятся с идеями освобождения крестьян. Мечтают о прогрессе. Многое знают о событиях в столице, о жизни в стране; их послушать – в голове светлеет. Отец братьев в молодости состоял в масонской ложе, за что и прозвали хутор старшего брата, да и его самого Масоновыми, хотя сыновья ничего общего не имели с масонской ложей отца. Сейчас старший сын восседает в кресле предводителя дворянства. Прослыл в окрестности справедливым защитником крепостных крестьян и неукоснительным блюстителем интересов дворян.
Живет в роскошном доме, а вокруг – бедные избушки крепостных. Он давно на словах за то, чтобы отпустить их на волю, но на деле руки не поднимаются. И тоже, как Жук, слывет в окрестности добрым паном.
Меньшой брат – Пуздровский – жил намного беднее старшего. В молодые годы он рьяно вольнодумствовал, даже бродяжил где-то «в людях». Путался с нигилистами. Чуть-чуть за вольнодумство не угодил на каторгу, да старший брат заступился. Теперь он живет, как подобает крепостнику-помещику. Окрестные крестьяне его, видимо, за это «вольнодумство» прозвали «политиком», а хутор его – не Байраком, а Политическим.
До этого Пуздровский-старший и Жук встречались редко. На сей раз хозяин встретил гостя вежливо и вполне корректно. Беседа завязывалась вяло, останавливалась на пустяках, и, хотя Жук задавал наводящие вопросы, чтобы речь повести в угодном ему направлении, собеседник намеков, казалось, не замечал. Однако в дальнейшем они все ж таки разговорились по душам и беседа потекла на уровне взаимного доверия.
Пуздровский подтвердил, что болтовня Навроцкого и Корчинского не лишена основания. Проект закона об отмене крепостного права уже несколько лет подготавливался специальной комиссией. Он уже готов, но еще имеет и положительные, и какие-то отрицательные стороны, они все утрясаются.
Но достоверно, что он уже передан на подпись царю, царь тоже его изучает и, по-видимому, подпишет и обнародует не позднее января или февраля наступающего года. Этими сообщениями Жук был предельно взволнован, но тактично себя сдерживал.
При отъезде гостя хозяин заботливо проводил его до конца аллеи сада. Еще раз напомнил о государственной тайне, просил, чтобы разговор остался между ними, и они тепло распрощались, если и не единомышленниками, то уже вполне друзьями.
Застоявшиеся лошади вырвались из усадьбы на прямую дорогу, хватили вскачь, но кучер, ловко лавируя вожжами, укоротил их бег до нужного аллюра, и они понеслись рысью. Промчавшись добрых верст пять с гаком, вспотели, утихомирились и пошли шагом.
Ветерком обдувало упряжку. Легко и плавно катилась коляска. Барина убаюкивали воспоминания. Вспомнилась молодость, дни учебы в Киеве. Кольнул вопрос: а не ошибся ли он, бросив учебу? Но тут же пришло отрицание: нет! нет! Реформа пусть будет реформой! Что ни делается – все к лучшему! Только крепче держать вожжи!.. Старания – половина судьбы! И тут барин наугад, по-своему, продекламировал взбредшие на ум стихи философа Григория Сковороды:
Жуку теперь яснее представилось его будущее. Оно его и пугало, и радовало. Теперь крестьяне выйдут на волю. Земли крестьянину не дадут или дадут помалу. Куда ему, бедному, податься? Придет обратно. Но придет не к помещику-бездельнику, а к доброму хозяину. А он еще с молодости прослыл добрым. Землю малопригодную он заранее продал, прихватил хорошую, хотя пока в аренду, но она уже в руках. Она будет хорошо родить – приложить только руки. Приложатся! Лучшие работники обязательно к нему придут в наймиты, в батраки. А уж за рубль работать они будут лучше, чем крепостные на барщине.
Старший сын будет ему помощник и врач, а доктор не то, что поп, – для лечения крестьян нужен. Второй сын – помещик, инженер-механик. Свой агроном-садовод – тоже получится неплохо. Винокурню можно заиметь. На сахарный заводик можно стянуться. Или часть земли отдать исполу – разве плохо? А люди на примете есть, работяги хорошие. Это побратимы-крепостные Жука, с которыми он неспроста кумовством породнился…
На этом и завершим объективный портрет молодого барина. По его чертам мы уяснили историческую обстановку жизни людей, живших в годину крепостничества и годы, предшествовавшие отмене крепостного права. Зарисовка помогла осветить этнографию поры и места, использовать богатый материал местного фольклора и воспроизвести географию места родной Роменщины. Тех мест, откуда и
И образовалась фамилия одного рода.
О родословной можно было бы особо не распространяться, рассказать коротко, по образцу библейского Ветхого Завета: Авраам родил Исаака, Исаак – Якова и братьев его и т. д. Тогда наша родословная звучала бы так.
Петро, появившийся из «стога соломы», взял себе в жены Ирину. Жена Ирина родила ему сына Максима и дочь Анну. Максим с Анной родили сынов Федора, Протаса, Ивана и дочь Марию. Федор взял себе в жены Христину. Христина родила ему сынов Ивана первого, Ивана второго (Иванька), Константина, Андрея, Александра, Василия и дочерей Любовь, Ирину (Орышку) и Ксению.
Протас взял себе в жены Анастасию. Анастасия родила ему сына Ивана и дочерей Анну, Марию, Лукию, Марфу и Ольгу.
Ивану жена Валентина родила сына Степана и дочку Марфу. Сам Иван, как записано в церковнославянских книгах, рано «почил в бози», т. е. умер в молодости, и, как видите, оставил ограниченное потомство.
Вот по библейскому краткому образцу и вся родословная людей, родившихся в XIX веке. Самая последняя из этого поколения, Ольга Протасовна, замужем не была, прожила в Анастасьевке до 79 лет. Это все третье поколение рода.
Еще раз вернемся к зачинателям рода – простого рода, «якому не буде перевода». После отмены крепостного права Петр Дробязко навестил родные края. Но жить не остался, вернулся к себе за Дунай: там у него образовалась вторая семья, неизвестная нам ветвь рода.
Ирина, жена Петра, жила до глубокой старости и померла на хуторе Жукове. Похоронена на старом саханском кладбище. Ее невестка Анна – жена Максима Петровича – оказалась не такой, «что ни снопа связать, ни слова сказать», а хорошей и трудолюбивой хозяйкой. Была доброй и ласковой матерью детям и заботливой продолжательницей рода. Вырастила трех сынов: темно-русого, белолицего и стройного (впоследствии гусара) Федора Максимовича; чернявого, с цыганской смуглостью лица (оборотистого в деле, впоследствии армейского фельдфебеля), Протаса Максимовича; темно-русого, нежного, но хилого Ивана Максимовича и еще дочь Марусю. Забегая вперед, заметим, что Маруся прожила век бесплодной и умерла в замужестве с Засульским – сидельщиком монопольки Пучкой. Там же, в Засулье, и похоронена.
Максим, как вам уже известно, с подросткового возраста работал на барской воловне и пас гурты, а потом чумаковал. После смерти зятя Наливца он долгие годы возглавлял чумацкие валки. Характером он был смирный. С молодым барином вперекор не вступал, помня пословицу: «скачи, враже, як пан каже». С молодым барином он даже покумовался, крестил одну из его дочерей. Сам барин доводился ему молочным братом. Максим не курил, излишне не пил, не тратил на пустяки деньги. До реформы он накопил чуть ли не тысячу рублей золотом. Скопил, но деньги в кубышки не прятал, а занял барину под закладной вексель за землю на урочище Репьяховке.
Век он доживал на иждивении сына Протаса на своем уже хуторе Репьяховке возле Ромоданского шляха, за ярочком Вырвихвист. Там же он и умер в глубокой старости. Похоронен на хуторском кладбище, в первом (с востока) ряду, во второй могиле, рядом с могилой супруги Анны.