Страница 25 из 27
И снова больно и страшно возникнет перед нами знакомая картина: горящая за лесом деревня, поле, скачущая по полю одичавшая лошадь…
Однако было бы неверно, наблюдая за развернутым в романный сюжет столкновением своеволия князя Андрея Городецкого с государственным мышлением его брата Дмитрия Переяславского, только этой борьбой и ограничить содержание романа.
Взявшись за историю рождения Московской Руси, Дмитрий Балашов создавал не историю московских князей, а историю самой земли…
Хотя Андрей Городецкий, победив соперников, становится все-таки князем, но не приносит радости одержанная победа. Разрушен отцовский дом, и не Андрею, дважды предавшему свою родину, восстанавливать его. Земля уже «не хочет его».
Так, в глуховатом повторе – «земля не хочет», разрастается сила, противостоящая своеволию.
«Земля не хочет», и снова «горячий августовский ветер выдувает в отверстые настежь ворота клочья старого сена, и не слышно уже ни собачьего лая, ни ржанья коней – снова покидают дружины великих бояр город…
Еще один город, который мог бы – чуть-чуть повернись судьба – и не стал, и уже навсегда не стал! – столицею Руси Великой. Земля все еще выбирала себе град и главу и выбрала земля другой город…
Одного за другим отвергает земля князей, не понимающих ее.
Она сама «огоревывает» свою историю…
Князь и земля, которой этот князь должен служить, воля и своеволие – вот исторические и нравственные категории, исследованию которых и посвятил писатель свою эпопею «Государи московские».
В чем своеобразие романов Дмитрия Балашова?
Балашову удалось размыть романтическую дымку, которой окутаны персонажи, отделенные от нас столетиями истории… Его герои определяют и свою судьбу, и судьбу своей страны не в романтических приключениях, а в суровом реализме самой жизни.
В романе «Младший сын» композиционно сопрягаются княжеские линии с историей ратника Федора…
Если поискать ему ближайших литературных сродственников, то мы обнаружим их не в исторической, а в так называемой деревенской, строго реалистической прозе шестидесятых-семидесятых годов прошлого века. Это Иван Африканович Дрынов из повести Василия Белова «Привычное дело», это Михаил Пряслин из трилогии Федора Абрамова…
Семью столетиями разделены эти персонажи, но любовь к вечной, возделанной их руками земле и духовная мудрость, открывающаяся через эту любовь, объединяют их.
И точно так же, как у Ивана Африкановича Дрынова или Михаила Пряслина, патриотизм Федора не выпячен, а любое патриотическое движение прикрыто житейскими мотивировками и никогда не осознается отвлеченно от них.
С самого начала, когда, осматривая порушенное татарами хозяйство, Федор думает, как «огоревать и эту беду», читатель вместе с ним прикасается к сокровеннейшей тайне русской жизни, причастность к которой делает человека бесстрашным и неутомимым, стойким и мужественным в любом лихолетье.
Сопереживая Федору, читатель прикасается к истории русской души, которая одна только и оставалась светлой среди бесконечных своеволий, предательств и мятежей…
Посреди романа, посреди княжьих раздоров строит Федор свой дом.
Глава семьдесят четвертая «Младшего сына» так и начинается: «Как строят дом?»
Дом строят миром, потому что одному не поднять его…
Но если мир готов помочь, то тогда возникает искушение, а вовремя ли затеяно строительство… Ведь дом не спрячешь в сундук, не унесешь в лесную чащобу… «Дом – когда семья, земля. Когда своя земля, когда своя семь я и уж знаешь, веришь что своя и навек» (выделено нами. – Н.К.).
И как ни поворачивай, а по любому расчету выходит, что бессмысленно строиться сейчас. Ведь не пройдет и года, а придется зарывать зерно и бежать в леса, пережидая новый набег…
Но есть и другая, не подвластная никакой осторожности и расчетливости логика, которая свидетельствует, что хотя строиться бессмысленно, но еще бессмысленнее рассчитывать возродить свою землю без строительства дома…
«Нужен дом, чтобы обиходить землю, чтобы ростить хлеб». Без дома не может быть ничего. Ведь и «само слово Родина, за которое идут на смерть, начинается здесь, в избе… Все из этого корня, от дома. Своего. Сработанного своими руками. В своей (и только тогда и своей!) стране…»
Вот эта извечная альтернатива русской жизни – столкновение личных интересов со своим предназначением, своей исторической миссией. И разве не те же сомнения мучат героев романа Василия Белова «Кануны», рассуждающих, дескать, надо, надо строиться, только время-то ненадежное…
И всегда находится простой ответ-вопрос, разрешающий все сомнения… А когда оно, это время, было у нас в России надежным? И если бы ждали наши прадеды надежного времени, кем бы мы были сейчас и были ли бы вообще?
И вот вопреки здравому смыслу и строятся мужики, и вот вопреки злу и своеволию продолжается русская жизнь, продолжается родная история.
Отбросив колебания, поднимает свой дом Федор.
Потом этот дом погибнет – обыкновенная изба, выделенная писателем из бесконечных тысяч именно за общность ее судьбы с судьбой всей «дотла выгорающей в пожарах» страны. И снова отстраивается Федор, потому что это своя земля, своя жизнь и отдавать ее ни врагу, ни мерзости запустенья нельзя.
Логика истории в романе совпадает с логикой раскрытия характеров, и поэтому, когда по воле писателя Федор повезет письмо-завещание из Переяславля в Москву, это воспринимается не как авторский вымысел, а как подлинный исторический факт. Именно в руки Федора и можно передать судьбу всей страны, именно Федор, построивший свой дом, и должен передать завещание московскому князю Даниле, ибо тот понимает и чувствует, чего хочет земля, и, как дом, устраивает свое княжество.
«История никуда от нас не отворачивалась, история наша деликатно, одним только именем старинным, напоминает о себе и своих древних правилах. Не слышим, – писал С.А. Панкратов. – Вот Дмитрий Балашов и стал умным посредником между нашим беспамятством и нашим же собственным прошлым, в котором страна богатела и расширялась, обрастала деловым людом».
Посредничество это Дмитрий Михайлович осуществлял, пропуская через свои руки самые разнообразные народные умения и мастеровитость.
Еще в Петрозаводске многие гости его дома, стоящего позади Онежского завода, поражались мебели, сделанной его руками, украшенной высокохудожественной резьбой.
Неудивительно поэтому, что очень скоро Чеболакша для кандидата филологических наук, писателя Балашова утратила дачное назначение и превратилась в место, где он решается, подобно своему герою ратнику Федору, подобно тысячам и миллионам русских мужиков, поднять свой дом.
В 1973 году Дмитрий Михайлович купил за двести рублей двухэтажный дом в деревне Павловица и перевез его плотом через озеро в Чеболакшу. Здесь он и поставил его с помощью Степана Тимофеевича Михалкина.
Свой дом на чеболакшской земле…
И, конечно же, как вспоминал С.А. Панкратов, очень странно «было видеть на берегу Онежского озера невысокого мужичка в старинной русской косоворотке, плисовых шароварах и сапогах, без запинки говорящего на языке наших праотцов, – ни дать ни взять – кадры из фантастического фильма о пришельце из прошлого»…
Но если институтские сотрудники, коллеги из Союза писателей, чеболакшские соседи с определенной иронией, как некий маскарад, воспринимали русскую одежду Балашова, то его русская сельская жизнь – Балашов завел в Чеболакше настоящее, с коровой, с лошадью (купил ее у цыган), с телятами, с овцами, крестьянское хозяйство, четырнадцать, как он шутил, хвостов! – приводила всех в полнейшее изумление, и каждый стремился объяснить ее в меру своего миропонимания…
Люди попроще считали, что Балашов стремиться и саму свою жизнь «устроить по-историческому», люди посложнее объясняли, что «личный физический труд позволял Балашову пропускать через себя личную роль многих русских людей, живших задолго до него».