Страница 23 из 27
Многие исследователи отмечали внутреннее сходство Анны Николаевны Гипси с нарисованным в романе Балашова образом Марфы-посадницы. С достаточно большой определенностью можно говорить, что Анны Николаевны в образе героини романа, действительно, гораздо больше, чем самой – повторю, что достоверно о ней почти ничего не известно! – Марфы Борецкой.
И тут тоже никуда не уйти от мистики совпадений…
Когда Дмитрий Михайлович дописывал роман, страшная болезнь, в 1964 году уснувшая в теле матери, проснулась снова.
В начале осени 1970 года Анна Николаевна дочитала рукопись «Марфы-посадницы» и уехала из Чеболакши в Ленинград умирать.
Здесь, в квартире на Фурштатской улице и закончилась ее жизнь 11 ноября 1970 года.
Момент чтения Анной Николаевной перед смертью первого романа Балашова представляется важным не только Дмитрию Михайловичу – «Мама успела прочесть еще в рукописи «Марфу-посадницу»! – но и нам…
Глупо рассуждать, будто Анна Николаевна осознавала, что первый ее муж, отец Дмитрия Михайловича, в силу своих футуристических склонностей, дал сыну чужую фамилию и имя, что благодаря отцу, получил Балашов совершенно чуждое ему образование…
Еще нелепее было бы заключение, что Анна Николаевна, чтобы исправить ошибки настоящего отца, находит Дмитрию Михайловичу отчима, и тот помогает направить пасынка на путь, по которому предназначено идти ему…
Глупо, нелепо…
Но вглядываешься в уже завершенный чертеж балашовской судьбы и видишь, что именно так и было все.
Дмитрий Михайлович как бы вытаскивает из истории и свою собственную сюжетную линию жизни, и кончина Анны Николаевны Гипси очень точно встраивается в созданный чертеж…
Анна Николаевна, как мы уже говорили, заболела раком еще в 1964 году, но тогда судьба любимого Дюки еще не определилась до конца, ему – так чувствовала Анна Николаевна! – еще нужна была поддержка матери…
Она ушла из жизни только тогда, когда судьба Дмитрия Михайловича определилась окончательно.
Несомненно, что постижение русской истории совершалось в Балашове одновременно с постижением русской народной жизни.
«Он пришел к выводу, что просто понять крестьянскую жизнь – недостаточно, необходимо самому жить такой жизнью и собственным примером доказать ее правильность и превосходство над привычной суетной жизнью горожан», – говорил Лев Николаевич Гумилев.
С точки зрения ученого превращение фольклориста Д. М. Балашова в исторического романиста было обусловлено не столько логикой жизненных событий, сколько человеческими качествами Дмитрия Михайловича.
«Будучи делателем по природе своей, Д.М. Балашов и в очередной раз не смог просто удовлетвориться собственным знанием, – подчеркивал Л.Н. Гумилев. – Стремление талантливого человека поделиться своими мыслями с неведомым читателем, нарисовать для других, а не только для себя выверенную в исторических деталях картину исторического бытия – вот, наверное, та движущая сила, которой мы обязаны появлением исторических романов Дмитрия Михайловича».
Но, повторим, что это точка зрения ученого, человека, которого сам Дмитрий Михайлович считал своим учителем.
Если же мы присмотримся к реальной жизни Дмитрия Михайловича, то увидим, что в истоке его чеболакшской жизни фольклорное начало (если понимать фольклор, как отражение идеального бытия народа) выражено гораздо ярче, чем другие мотивации. Это относится и к возведению дивно украшенного резным узорочьем двухэтажного дома в Чеболакше, и русской одежде Дмитрия Михайловича, и древнерусской «говоре» на берегу Онежского озера.
Отметим тут, что после завершения романа «Марфа-посадница» Балашов не только не прерывает своих фольклорных исследований, а напротив, как бы подтверждая свои слова, что писание романов он рассматривает лишь, как средство материального обеспечения исследований в фольклористике, выводит эти исследования на новый уровень.
Действительно, в 1970 году выходит из печати сборник «Сказки Терского берега Белого моря»[76], подытоживший результаты экспедиций Д.М. Балашова в села Умба, Кузомень, Варзугу, Тетрино и Чаваньгу, а сам Дмитрий Михайлович начинает напряженную работу, которая формирует принципиально новые подходы к занятиям фольклористикой…
Замечательный знаток народной музыки Владимир Иванович Поветкин справедливо отметил, что Балашов своими высказанными вслух мыслями о подмене в масштабах страны подлинного фольклора сценической самодеятельностью способствовал возникновению в конце 1970-х годов совершенно необычных для города певческих хоров, иначе, фольклорных ансамблей.
«Первым из них в России был ансамбль, руководимый Д.В. Покровским. Группа талантливых музыкантов сначала «поняла», то есть на слух переняла от селян древние обрядовые песни. Затем показала всем, что именно из таких, не поврежденных композиторскими обработками песен выстраиваются классические вершины русского мелоса. Соотечественники были потрясены».
Еще не оценена в полной мере, как она этого заслуживает, созданная в 1974 году работа Дмитрия Михайловича Балашова «Устарел ли Гомер?», рассказывающая о высоких идеалах народной культуры.
О чисто научных работах, созданных Д.М. Балашовым в эти годы, разговор особый. Его статьи тех лет печатались и продолжают печататься в научных сборниках до сих пор, спустя десятилетие после кончины их автора.
Ну, а вершиной подвигов Д.М. Балашова на ниве фольклористики в семидесятые годы стала экспедиция в Вологодскую область, которой он руководил совместно с Юрием Марченко. Тогда, в 1975 году, на Кокшеньге и Уфтюге удалось записать русский свадебный обряд в его полном виде.
Вообще-то экспедицию в Тарногский район Вологодской области задумали в Лаборатории народного творчества Ленинградской государственной консерватории, и летом 1974 года была проведена, так сказать, предварительная рекогносцировка.
Но результаты ее оказались столь интересными, что у сотрудников возникла идея подготовить сборник. Вот тогда-то и решили привлечь для совместной работы Дмитрия Михайловича Балашова.
Осенью 1974 года он появился в Лаборатории народного творчества и, выслушав рассказ о собранных материалах по свадебной обрядности в Тарногском и Тотемском районах Вологодской области, сказал, что издавать надо и то и другое…
«Но сейчас важно определиться: либо Тарнога, либо Тотьма. Это разные традиции, и смешивать их нельзя. Основная идея – издание материала методом «кольчужного плетения», при котором одно звено цепляется за другое. И так – по всей Европейской России и дальше. В этом случае лучше чего-то «недоохватить», чем «переохватить». Не так страшно «недообследовать» какую-либо местную традицию, как «слить воедино» две-три разные».
В январе 1975 года экспедиция в Тарногский район Вологодской области приступила к работе. С этого момента, как считается, и началась работа над сборником «Русская свадьба»[77].
«Еще до отъезда, – вспоминает Юрий Иванович Марченко, – Дмитрий Михайлович предупредил, что не потерпит никаких проволочек. Поэтому по прибытии в Вологду мы посетили Отдел культуры, в тот же день самолетом отправились в Тарногский Городок, отметили командировки в Райисполкоме и к вечеру прибыли в Илезский сельсовет. Здесь мы остановились в деревне Мичуровской у Аграфены Фроловны Другашковой и, несмотря на изрядную усталость, немедленно начали работу…
Дмитрий Михайлович подробнейшим образом записывал обряд от начала до конца, вновь и вновь возвращаясь к узловым моментам, постоянно выявляя новые детали. Его интересовало все: время суток, когда происходит действие, планировка избы и то место, где совершается обряд, участники, их одежда, репертуар и многое другое. Совершенно новым для меня оказался поиск соотношения светской и церковной обрядности в свадьбе в целом, а не только в обрядности венчального дня…
76
Сказки Терского берега Белого моря. Издание подготовил Д. М. Балашов. Л., 1970.
77
Балашов Д. М., Марченко Ю. И., Калмыкова Н. И. Русская свадьба: Свадебный обряд на Верхней и Средней Кокшеньге и на Уфтюге (Тарногский район Вологодской области)