Россия в постели

Глава IV

Первые победы, или применение метода

С невинностью недавней лежа,

Еще не потерявшей стыд,

Не раз на холостом я ложе

Румянец чувствовал ланит —

Рукой медлительной рубашку

Не торопясь я поднимал,

Трепал атласистую ляжку

И шевелюру разбирал,

Колебля тихо покрывало,

Впивал я запах пиздяной,

Елда же между тем вставала,

Кивая важно головой.

Г. Державин

Едва став мужчиной, я стал по-иному смотреть на женщин.

Каждое двуногое существо в юбке с хорошей фигуркой было теперь дичью, пахнувшей половой течкой, и нужно было только выбрать объект, достойный моего жадного полового инстинкта.

Оперившийся птенец с еще неокрепшими ястребиными когтями, но с познавшим свою силу Младшим Братом, я взорлил над нашим городом, выискивая свою первую профессиональную добычу.

Конечно, мне хотелось чего-то необычного, экзотического, а точнее — мне хотелось трахнуть артистку. Какую-нибудь красивую артистку, чтобы реализовать двухлетние солдатские сны.

И как— то вечером, покружив по городским улицам, я заглянул в нашу городскую оперетту. Не помню, что там шло -какая-нибудь «Марица» или «Баядерка», помню только, что зал был пуст на три четверти, сцена бездарна и актеры безголосы, и я уже собрался тихо двинуться к выходу, когда по ходу оперетты наступил номер солистки балета.

На сцену выпорхнула роскошная полуголая блондинка, не хрупкая, чуть полноватая для балерины, но — молодая, белокожая, с голым животиком. Наверно, она и танцевала-то не Бог весть как, хотя, помнится, зал проводил ее хорошими аплодисментами, да не в этом дело — вы же понимаете, что мои коготки уже распрямились, ноздри молодого охотника раздулись и живот подобрался, как перед прыжком.

Моя бы воля, я бы взорлил прямо в этом зале и трахнул бы ее — полуголую, с крепкими кулачками грудей — трахнул бы ее прямо во время ее танца, на сцене.

Но пришлось сдержаться, пришлось дождаться конца спектакля и дежурить под дверью служебного выхода и за пару рублей «расколоть» старуху-билетершу и выяснить у нее, что моя будущая златокудрая жертва — Нина Стрельникова, разведена, не замужем, имеет двухлетнего сына и живет с родителями недалеко от центра — папа какой-то военный, а мама — домохозяйка,

Боже, сколько у нас в России брошенок с детьми, молодых, прелестных, загнанных бытом, растящих детей от любимых и нелюбимых козлов, вроде меня, грешного!

Я не стал приставать к Нине у служебного подъезда оперетты, я понимал, что это будет вульгарно и пошло. Тем паче она вышла с подругой. Я просто пошел за ними следом, держась на расстоянии, дождался, когда на очередном углу Нина простилась с подругой и поспешила к троллейбусу. Тут наступила пора действовать.

Я подошел к ней и сказал:

— Здравствуйте!

Она, конечно, молчала, сделала вид, что не хочет вступать в разговор с каким-то уличным приставалой, и даже ускорила шаг.

— Извините, — сказал я, — может, я обознался Вы очень похожи на Нину Стрельникову. Или это ваша сестра?

Тут пришел ее черед удивляться. Она не была знаменитой актрисой и знала, что у нее нет такой славы, чтобы ее узнавали на улице. Она остановилась и спросила:

— Откуда вы меня знаете?

— Я не уверен… — играл я смущение. — Просто мне кажется, что мы с вами или, может, с вашей сестрой были в какой-то компании. Но если я ошибся — извините… — я сделал ложное движение, будто собираюсь уйти, но именно это и заставило ее удержать меня.

— Постойте, у меня нет сестры, а Нина — это я…

Нужно ли говорить, что я поехал проводить ее до дома, но мы еще долго гуляли вокруг ее квартала.

Помню, мы присели в скверике, я взял ее руку и стал «гадать» по линиям мягкой доверчивой ладони. Пристально вглядываясь в эти линии (я в них, конечно, ничего не понимал), я медленно, с паузами говорил:

— Вы были замужем, мне кажется. Да, я вижу, вы были замужем, но недолго… Отец ваш не то милиционер, не то какой-то военный. Во всяком случае, он носит форму, это я тут вижу… А мама… нет, про маму тут ничего определенного, она, скорей всего, жива, но не работает… Да! Вот еще. У вас есть ребенок, ему не больше трех лет. Только тут не видно — девочка или мальчик…

Поразить женщину! Это первый залог победы. Неважно чем поразить — талантом, силой, наглостью или даже пошлостью и цинизмом, но поразите ее при знакомстве и — она ваша.

Нужно ли говорить, что на следующий же день я привел эту Нину в квартиру моего школьного приятеля?

О, это была замечательная схватка!

«Молодой ястреб терзал свою первую сладкую жертву с вожделением и ненасытной жадностью», — так написали бы в каком-нибудь женском романе.

Я же скажу проще: все, что я знал, чему обучила меня моя Верховная Учительница, — весь арсенал приемов, положений и изысков я с юношеской неопытностью бросил в бой — не для того, чтобы поразить Нину, нет, а для того, чтобы перед этой, все-таки уже опытной (была замужем) женщиной не уронить свой мужской престиж, не выглядеть неумелым и неопытным юнцом. Но очень скоро я понял, что балерина и мать ребенка не знает и половины того, что знаю я.

Два— три положения -одно снизу и пару сверху — вот и все, чему научила ее супружеская жизнь. И тут я понял, каким владею оружием. При каждом новом положении Ниночка опасливо вскрикивала, но очень скоро ее тренированное балетное тело научилось без страха слушаться приказа моих рук, и всему, что делала когда-то Ирка, я теперь обучал Нину.

Нужно сказать, что ей было далеко до Иркиной изысканности в сексе, но зато в ней было то, что всегда приносит удовольствие мужчине, — неопытность.

Я, двадцатилетний учитель, поддерживал под своими чреслами ее бело-матовые ягодицы и говорил:

— Тихо! Не спеши! Медленно! Вот так! Еще медленней! А теперь вверх! Да. А теперь опускайся, но не спеша…

Мой умелый матерый Брат уже не дергался вверх навстречу ее розово-байковой щели, он стоял твердокаменно и мощно, как Александрийский столп, как образцовый воин на боевом посту. А она, балетная солистка нашей оперетты, сидя на нем, исполняла танец живота. Да, танец живота и танец Баядерки, и еще какие-то танцы из оперетт она исполняла надо мной под музыку грампластинок, насаживаясь на Брата, вертясь на нем и взлетая над ним и снова погружая его в мягкую теплынь, в розовую нежность.

Я уже в это время хищными руками мял ее белую торчащую грудь или совал свои пальцы ей в рот, заставляя сосать их, облизывать, приучая ее тем самым к будущему минету.

Потом затихшая, изумленная, обалдевшая от того «растления», которому она, провинциальная тихая девочка, вдруг поддалась, она лежала, спрятав от меня в подушку лицо, не желая разговаривать со мной, стыдясь своего беспутства.

А я, насмешливый и голый, покуривал в постели и ждал очередного прилива сил, и гладил ее по слабо отталкивающим мою руку бедрам. Ее белое, кремовато-белое тело, ее льняные волосы, которыми во время наших антрактов я часто оборачивал своего Брата, ее зеленые, просящие снисхождения глаза возбуждали меня чрезвычайно, и после десяти-пятнадцатиминутной паузы я набрасывался на нее снова, вернее — вновь набрасывал ее на себя.

Да, Ирка научила меня беречь силы, моя учительница, моя Верховная Учительница навек внушила мне, что высшее мужское удовольствие — отнюдь не кончить, а видеть, как тает над тобой (или под тобой) женщина, как дрожит в экстазе ее тело, как стонет и кричит она в момент оргазма — до слез, до судорог, и как потом — медленно опадают ее плечи и клонится куда-то пустое, истомленное, благодарное и покорное тело.

В этом победа!

Не в том, чтобы трахнуть, ввести свой член в женское тело и кончить, это еще не победа, это так, полукайф, но вот увидеть, почувствовать членом и телом, что все ее тело сдалось и пало, опустошенное, и гладить его, вздрагивающее, и — не спешить, а, не вынимая, дать ей чуть отлежаться, и возбудить снова, и вновь довести до экстаза, до стона, до крика и опустошения, и так — по нескольку раз кряду — о, мы с Нинкой очень скоро достигли в этом большого прогресса.