Страница 7 из 13
В то же время гарар, когда он присутствует в транзакции, так сказать, в остаточном виде, некоторыми направлениями фикха, например маликитами, признаётся допустимым в том случае, если такое структурирование отношений сторон контракта, которое будет полностью исключать гарар, приведёт к неполучению общественно полезного результата. Классическим примером подобной ситуации считается случай, описанный аш-Шатиби[19].
Жители некоей местности в арабской Гранаде подрядили пастуха с условием, что он будет присматривать за их козами. Составленное из небольших частных поголовий единое стадо давало молоко, которое шло на выработку сыра. Понятно, что качество и количество молока от разных животных было разным. Однако прибыль от продажи конечного продукта делилась из расчёта простой пропорции, поскольку ведение отдельных «счетов» по каждому инвестору (контракт рассматривается как вложение натурального капитала в виде молочных животных) технически представлялось невозможным. Между тем, в случае отказа от «коллективизации» стада терялся бы положительный экономический эффект от укрупнения производства. Наконец, дробление козьего поголовья сказалось бы не только на доходах индивидуальных владельцев, но и воспрепятствовало бы изготовлению товарных излишков сыра. Это значит, рынок недополучил бы пользующийся потребительским спросом продукт. То есть имел бы место отрицательный «макрорезультат», и интересы общества были бы ущемлены. Стоит добавить, что идея общественного интереса (маслаха) является одной из важных исламских правовых концепций. Сегодня она широко применяется для обоснования халяльности (дозволенности) многих решений, важных для функционирования отрасли исламских финансов (скажем, при создании системы страхования вкладов).
К понятию «гарар» тесно примыкает понятие «мейсир». Буквально это означает «азартная игра». В экономическом же смысле понимается как доход, возникший из случайного стечения обстоятельств, не заработанный, полученный не в результате приложения ресурсов, создающего новую ценность. Мейсир – это результат того, что принято называть игрой с нулевой суммой: выигрыш одного – лишь положительный эквивалент проигрыша другого; плюс и минус схлопываются, давая на выходе ноль, ничто. Разумеется, это ноль с точки зрения национальной или глобальной экономики в целом, поскольку никакого настоящего прибавления общественного богатства не происходит.
Именно такой эффект производит спекуляция в виде, например, биржевой игры. Ну конечно же, мало какие явления играют в мире исключительно негативную роль. Деятельность спекулянтов, например, добавляет рынку ликвидности, снимает часть ценовых рисков с производителя. Но это не отменяет того обстоятельства, что доход спекулянта суть «плата за страх» и, по-видимому, превышает справедливый эквивалент этой платы и общественной полезности выполняемых им функций. Аналогично, хотя определённые последствия спекулятивного поведения косвенно влияют на увеличение ВВП, они же зачастую поднимают его кривую существенно выше кривой потенциального выпуска, формируя «пузыри», которые неизбежно лопаются, нанося экономике колоссальный урон.
Характерно, что Дж. Сорос в одной из своих статей приходит к весьма показательному умозаключению: «Я сделал состояние на мировых финансовых рынках и тем не менее сегодня опасаюсь, что бесконтрольный капитализм и распространение рыночных ценностей на все сферы жизни ставят под угрозу будущее нашего открытого и демократического общества…
Сегодня главный враг открытого общества – уже не коммунистическая, но капиталистическая угроза» [26]. В других своих публикациях конца 1990-х годов известнейший из глобальных спекулянтов, по сути дела, признал, что глобализовавшиеся финансовые рынки, обретшие самостоятельность от реальной, то есть производительной части экономики, получили беспрецедентную власть над последней.
Показательно, что потенциальную опасность этого ещё до Сороса увидел Дж. М. Кейнс, который писал: «Если мне позволят применить термин “спекуляция” для обозначения действий, имеющих целью прогноз психологии рынка, и термин “предпринимательство” для обозначения действий, имеющих целью прогноз ожидаемого дохода от имущества за весь срок его службы, то отнюдь не всегда спекуляция преобладает над предпринимательством. Однако по мере того, как совершенствуется организация рынков инвестиций, опасность преобладания спекуляции возрастает. На одном из величайших мировых рынков инвестиций, а именно нью-йоркском, влияние спекуляции (в вышеуказанном смысле) огромно. Даже за пределами финансовой сферы американцы подвержены чрезмерной склонности к разгадыванию того, что думает средний обыватель о мнении среднего обывателя; и эта национальная слабость получает возмездие на фондовой бирже. Говорят, что американец редко помещает деньги «ради дохода», как это всё ещё делают многие англичане. Он неохотно инвестирует капитал, если не рассчитывает на увеличение его стоимости. Это лишь другой способ выражения того факта, что, расходуя деньги на инвестицию, американец связывает свои надежды не столько с её ожидаемым доходом, сколько с благоприятными изменениями в совокупности психологических предположений, на основе которых формируется рыночная оценка. Иными словами, он выступает как спекулянт в отмеченном выше смысле. Спекулянты не приносят вреда, если они остаются пузырями на поверхности ровного потока предпринимательства. Однако положение становится серьёзным, когда предпринимательство превращается в пузырь в водовороте спекуляции. Когда расширение производственного капитала в стране становится побочным продуктом деятельности игорного дома, трудно ожидать хороших результатов. Если смотреть на Уолл-стрит как на институт, социальное назначение которого заключается в том, чтобы направлять новые инвестиции по каналам, обеспечивающим наибольший доход в смысле будущей выгоды, то его достижения никак нельзя отнести к разряду выдающихся триумфов капитализма, основанного на laissez-faire. Это и не удивительно, если лучшие головы Уолл-стрита, насколько я могу судить, заняты в действительности совсем другим делом.
Эти тенденции представляют едва ли не неизбежный результат существования успешно организованных рынков “ликвидных” инвестиций. Обычно все согласны с тем, что игорные дома должны быть труднодоступным и дорогим удовольствием. Может быть, то же самое верно и в отношении фондовых бирж…
Зрелище современных рынков инвестиций нередко наводило меня на мысль, что если бы сделать инвестирование капитала, подобно браку, долгосрочным и нерасторжимым актом, прерываемым разве что смертью или какими-либо другими вескими причинами, то это могло бы явиться полезным лекарством от наших современных болезней. Ибо это вынудило бы инвестора обратить свой взор на долгосрочные перспективы, и только на них. <…>
Единственным радикальным средством против кризиса доверия, приносящего столько бед экономике современного мира, было бы оставить индивидууму лишь выбор между потреблением своего дохода и заказом на производство конкретного капитального имущества, которое, пусть даже на довольно зыбких основаниях, представляется индивидууму наиболее многообещающим из доступных ему помещений капитала» [27].
Цитата столь красочна, что не было никаких сил её сократить. Однако справедливости ради придётся упомянуть и то, что автор этих слов в более поздний период своей жизни сам оказался в рядах спекулянтов, управляя двумя фондами в интересах своего работодателя, Королевского колледжа, отметившись при этом крайне рискованной стратегией. Впрочем, этот эпизод из биографии Кейнса не отменяет отрицательного отношения ислама к спекулятивному поведению и спекулятивному доходу.
Наконец, третий постулат вводит запрет на любые операции, в которых присутствует или может присутствовать риба.
В лингвистическом плане арабское слово «риба» восходит к корню «ра-ба-ва», обозначающему в большей части глагольных форм такие действия, как «расти», «возрастать», «увеличиваться», «превышать». Соответственно, «риба» буквально означает «приращение», «превышение». Оговоримся, что хотя по-арабски «риба» – это «он», мы будем применять русский шаблон (пусть он и не универсален) определения рода лексической единицы.
19
Абу Исхак бен Муса аш-Шатиби – философ, теолог, литератор. Жил в XIV в. в Андалусии (Испания), в ту пору находившейся под властью арабов.