Tier

Когда мне исполнилось четырнадцать, отец стал проявлять ко мне интерес иного рода. Хлопал по попе, проводил рукой по груди, когда никто не видел, даже пытался совать пальцы в промежность сквозь одежду… И при этом говорил, что если я хоть кому-то расскажу об этом, даже матери — мне не жить… — Моника всхлипнула и продолжила дрожащим от сдерживаемых слез голосом: — А однажды ночью он пришел ко мне. Встал у кровати и вытащил свой член. У меня был включен светильник, и я разглядела его: большой, багровый, со вздувшимися венами… И меня пронзило такое отвращение, что меня вырвало на собственного отца-педофила… Он меня за это избил так, что я лежала в больнице. Во мне что-то тренькнуло, и я стала пугаться мужчин, избегать их. Вместо этого я вновь заинтересовалась Библией и Священными Писаниями. Как там все было просто: не убий, не укради, не прелюбодействуй… Особенно последнее. После тех впечатлений у меня стали вызывать отвращение отношения между мужчинами и женщинами – все, включая поцелуйчики и заканчивая Днем Святого Валентина.

Голос Райан вновь выровнялся, и она продолжила:

— Вот я и стала, какой стала — мужененавистницей с повернутостью на религиозной почве. Но, как ни странно, никто из окружающих меня людей не видел этой моей стороны. Во мне как бы уживались два человека: псих и милая мышка-девственница, которая никому не дает повода залезть к себе в трусы или под майку. И вот мою нормальную сторону все считали странной, надо мной начали смеяться сверстники, и я еще глубже уходила в себя и в Библию. А потом произошел тот случай, и мой папенька отправился в тюрьму. А мать сбежала в монастырь, даже не попрощавшись со мной, словно позабыв, что я ее дочь.

А потом я услышала и увидела Их… — глаза Моники засветились от счастья. — По телевизору крутили клип Rosenrot, и я была словно очарована. Раньше мать запрещала мне слушать что-либо, кроме церковных песнопений, и тогда, познав и такую сторону жизни, я заинтересовалась этими мужчинами. Я прочитала абсолютно все о них, просмотрела все клипы и концерты, прослушала все песни, выучив многие наизусть. Особенно мне запала в душу песня Tier — она так напоминала мою жизнь… В некотором смысле Rammstein излечили меня. Они стали для меня моими личными богами, я была готова молиться на их плакат, как на распятие. Они были для меня всем.

А потом я встретила тебя, и мне пришла в голову идея собрать группу, чтобы исполнять перед всеми песни моих любимых музыкантов. Остальное ты знаешь.

Девушка немного помолчала, побарабанив пальцами по подлокотникам, а затем, словно вынырнув из собственных раздумий, продолжила:

— А потом они наяву появились в моей жизни. Живые, настоящие… Мои божества. Но лучше бы они не приезжали. Джей Пи осквернила Тилля. Сандра — Рихарда. А потом и ты, Ули! Вы трахались с моими кумирами!!! Вы занимались с ними тем, что было мне глубоко противно, вы испортили то, что я ценила выше жизни… Джей Пи я убила быстро, вот этой катаной. Она всегда раздражала меня своей манерностью, своей распущенностью, своей греховностью. Она — прелюбодеяние во плоти, и я не жалела, что избавилась от нее. Более того, меня совесть мучила ровно настолько, как если бы я просто прихлопнула муху. А вот убийство Сандры… Она была мне в какой-то степени дорога, но я убила и ее, воспользовавшись ее доверием ко мне. Надо же, Ули, она показала мне свой пистолет! И место, где его хранила. И я застрелила ее. А потом, чтобы скрыть все следы, быстро протерла пистолет, бросила его на стол и разбила себе затылок, ударившись, что есть сил, о стену. Остальное — дело техники. Вы нашли меня, охали-ахали, не зная, что тот труп на стуле — моя работа.

И вот этим убийством я окончательно развалила свою жизнь. Я не подумала, что Сандра — хозяйка этого гаража, и что с ее смертью нас выкинут восвояси; не подумала, что мы не сможем выступать без лид-гитаристки; что не сможем даже зайти в клуб или лаунж-кафе, не то что бы играть там. Я потеряла семью, потеряла группу. Все, что у меня осталось — это ты, Ули. И ты предала меня, ты переспала с одним из моих кумиров. Конечно, Библия говорит: «Не сотвори себе кумира». А я сотворила, и теперь расплачиваюсь за это кровью…

Шмидт сидела, не веря своим ушам. Даже боль, причиняемая затекшими руками, отошла на задний план после исповеди Райан. Она даже представить себе не могла, насколько глубок душевный омут девушки, которую она считала лучшей подругой.

Моника же сидела, опустив голову. Когда же она подняла ее, серые глаза сверкнули стальной решимостью:

— Я знаю, как можно выйти из этого тупика. Сначала я убью тебя, затем — себя. Так я отомщу за твой грех и сама покину этот грешный мир.

С этими словами она грациозно поднялась с места, крепко держа катану, и двинулась по направлению к сжавшейся в комок Ульрике. Шатенка лишь закрыла глаза, подумав напоследок, что, по крайней мере, ее смерть будет быстрой…

…Громкий удар, от которого входная дверь была снесена с петель, топот множества обутых в тяжелые сапоги ног, крики, вскрик Моники. Шмидт открыла глаза, и ей в глаза ударил яркий свет фонаря.

— Она жива, развяжите ее! — произнес чей-то грубый голос, и Ули, прежде чем почувствовать прикосновения заботливых рук к себе, снова погрузилась в дремотную тьму обморока.

========== Эпилог ==========

Небо над взлетно-посадочной полосой догорало под лучами уходящего за горизонт солнца, окрашивая его в пурпурные и золотистые цвета. Осенью эта окраска послужила бы явной приметой надвигающейся непогоды, но во Флориде и знать не знали, что такое слякоть и изморозь. Дул теплый ветерок с побережья, несущий вглубь континента соленый аромат океана. Жара уже спала, и запах плавящегося под ногами асфальта был уже не так отчетливо слышен, как еще пару часов назад.

Из здания аэропорта к огромной железной белой птице шли семеро, уходя, как многие пошутили бы, в закат. Все, как один, в черном — то ли пафоса ради, то ли из-за удобства. Высокий и худой лысый мужчина в солнцезащитных очках, шедший крайний слева, разговаривал по телефону, полностью отрешившись от реальности. Рядом с ним шел атлетического вида брюнет, перекинув через плечо джинсовый пиджак и рассматривая чуть облупившийся лак на левой руке. Чуть выбиваясь вперед из ровного ряда друзей, подставляя лицо в очках прощальным лучам, шел третий участник этого разношерстного коллектива. На его лице играла блаженная улыбка, которая, кстати, никак не вязалась с печальным лицом его соседа, создавая явный контраст. Этот мужчина шел автоматически, почти не задумываясь, куда он идет и зачем. Руки засунуты в карман брюк, голова опущена. Даже сережка в левом ухе при ходьбе издавала какой-то печальный звон.

— Бедный Пауль, мне так его жаль, — тихо произнесла девушка, шедшая справа от печального вида мужчины. Ее возлюбленный, высокий брюнет, ободряюще сжал ее ладонь в своей и прошептал в ответ:

— Его можно понять. Не всякий раз девушка, которая тебе нравится, оказывается убийцей-психопаткой.

— Я все слышу, — раздалось недовольное бурчание Ландерса, и мужчина недовольно зыркнул на своего коллегу из-под нахмуренных бровей.

Ульрика прижалась плечом к Кристофу и смущенно кашлянула, опустив взгляд. Тилль, шедший крайним справа, отметил ее неловкость и добродушно пробасил, успокаивая всех:

— Зато все закончилось. Отдых, правда, немного не удался…

— Немного? — Рихард вопросительно поднял брови. — Вот уж позволю себе не согласиться!

— Ну, кто старое помянет, тому и глаз вон, — встрял в полилог Оливер, выключая мобильный и пряча его в карман пиджака.

— Да, тебе легко говорить, ты не видел свою девушку в луже крови и умирающей в больничной палате среди кучи проводков, — взвился Круспе, лихо взмахнул над головой своим пиджаком. Немного не рассчитав амплитуду размаха, мужчина буквально отвесил пиджаком подзатыльник Флаке.

— Ай, осторожно!

— Упс, пардон, старина, — витиевато извинился Цвен, а затем снова повернулся к Олли: — Твоя скрытность спасла малышку Джули от страшной смерти, это большой тебе плюс.