Элемент Водоворота

- Орочимару-сама? – тихо позвал Кабуто, пытаясь выяснить, спит ли его господин.

Змеиный саннин лежал абсолютно неподвижно, с закрытыми глазами, черные прямые волосы разметались по подушке. Только тяжелое хриплое дыхание давало уверенность, что он еще жив. Стараясь ступать как можно тише, Кабуто подошел к кровати и быстрым привычным взглядом скользнул по приборам, затем машинально взглянул на часы. Подходило время принимать очередную порцию лекарств.

Это тело протянуло гораздо меньше, чем они рассчитывали, хотя по всем параметрам было не самым слабым. Может быть, техника продления жизни при помощи донорских тел не так универсальна, как казалось раньше. Осталось совсем мало времени. Харкающий кашель прервал размышления Кабуто. В мгновение ока оказавшись у постели хозяина, ирьёнин протянул полотенце, бережно поддерживая Орочимару в сидячем положении. Откашлявшись, саннин кивнул в знак благодарности, вернул Кабуто окрашенное кровью полотенце и откинулся на заботливо подложенные подушки.

- Орочимару-сама, вам необходимо поесть, чтобы принять лекарство, – Кабуто тяжело вздохнул и отвернулся, предвкушая очередную порцию недовольства больного хозяина.

Однако Орочимару промолчал, терпеливо наблюдая, как на его коленях появился поднос с небольшой пиалой бульона и маленькой порцией риса. От вида пищи подступила тошнота. Переборов отвращение, саннин сделал несколько глотков бульона и поставил плошку на поднос, проверяя, примет ли организм пищу. К счастью, отторжения не произошло, он сделал еще несколько глотков, усилием воли допил до конца, к рису не притронулся и закрыл глаза, намекая, что трапеза окончена. Поднос незаметно исчез, уступив место бесконечным склянкам и баночкам, шприцам и пипеткам.

Что бы он делал без Кабуто? Только он всегда был рядом, терпеливо переносил вспышки гнева и ярости, с пониманием относился к сумасбродным идеям, лечил, ухаживал, увещевал, уговаривал, с готовностью выполнял всю грязную работу и, к удивлению самого Орочимару, готов был отдать за него жизнь. При этом никогда не жаловался, только тяжело вздыхал, всегда сохранял хладнокровие и, несмотря ни на что, надежду. Нечто среднее между феей-домработницей, правой рукой и ангелом-хранителем. Разве что колыбельные на ночь не пел, хотя это, наверное, только потому, что не хотел рисковать здоровьем, ведь характер у хозяина не из легких.

Орочимару скривился то ли от собственного сарказма, то ли от боли, пронзившей тело при попытке самостоятельно принять лекарство. Саннин зарычал в бессильной ярости, ощущение беспомощности выводило его из себя. Но получился только сдавленный хрип, спровоцировавший очередной приступ удушающего кашля. Верный Кабуто снова был рядом. Вытер кровь, сделал укол, взял анализы, заставил выпить какую-то редкостную гадость с ложечки, тронул запястье, проверяя пульс, протянул влажную салфетку, чтобы освежиться и также неслышно отступил. Орочимару внезапно удивился тому, что абсолютно и безоговорочно доверяет Кабуто, ему даже в голову не пришло поинтересоваться, что именно ему вкололи и что за дрянь его заставляют пить три раза в день вот уже больше недели.

- Орочимару-сама?

Вместо ответа саннин открыл один желтоватый глаз и устало, но все же c выражением вежливого, пусть и вымученного интереса посмотрел на подчиненного. Уж чему жизнь его научила, так это не рубить сук, на котором сидишь, а ближайшие несколько дней, а если все пойдет не так гладко, то и недель, он не сможет обойтись без Кабуто.

- Простите меня, я знаю, что вы не хотите это обсуждать, но… – ирьёнин замялся, – на мой взгляд, нет смысла тянуть еще дольше.

Ну, вот опять!.. Орочимару устало закрыл глаза, приготовившись выслушать длинную тираду о том, как он себя «совершенно не бережет» и «подвергает таким испытаниям напрасно». Все хорошо в Кабуто, только временами он бывает таким редкостным занудой, что челюсти сводит. Так и подмывает заплатить за его верность и услужливость черной неблагодарностью, испепелить его какой-нибудь мудреной техникой. Хотя нет, испепелять – это не его конек, это епархия Саске.

Саннин приоткрыл глаза и принялся изучать лицо своего ирьенина: все как обычно – умные черные глаза, полные сочувствия и боли, спрятанные за запотевшими от волнения круглыми стеклами очков, прямой нос, тонкие губы, сжатые в напряженную линию. Ловкие руки что-то бесконечно переставляют, переливают и встряхивают на столике для лекарств. Орочимару вспомнил, что именно глаза и руки привлекли его внимание к этому сироте, когда тот лечил его раны в госпитале Конохи. Почувствовав взгляд хозяина и обожаемого учителя, Кабуто нервно сглотнул и поднял глаза. Секунду Орочимару, не отрываясь, изучал собственное отражение в расширенном от плохого освещения зрачке шиноби, потом вновь откинулся на подушки.

- Если хочешь, Кабуто, мы, конечно, можем обсудить сроки смены моего тела в трехсотый раз, или в триста первый… Однако, это не изменит моего решения. Мне надо продержаться только до завтрашнего утра. И ты мне в этом поможешь! – хотелось, чтобы голос звучал уверенно с небольшой долей иронии, но силы оставляли его, и получился только сдавленный хриплый шепот. Орочимару мысленно чертыхнулся.

- Я так и думал, – Кабуто склонил голову, повинуясь, и протянул саннину стакан, наполовину заполненный мутной жидкостью грязно-зеленого цвета. – Однако должен был попробовать, – добавил он через мгновение.

Борясь с очередным приступом тошноты, Орочимару принял стакан и с сомнением начал изучать содержимое. Ну, почему? Почему лекарства, которые готовит Кабуто, имеют такой непрезентабельный вид и отвратительный вкус, уж не говоря о тошнотворном запахе? Орочимару поморщился, пытаясь заставить себя поднести стакан к губам, по пути размышляя, не закатить ли истерику с битьем посуды. А что? Сейчас есть железный аргумент – он болен. Если все пойдет по плану, то такой отличной отговорки у него не возникнет еще несколько лет.

Орочимару обладал вспыльчивым и нетерпеливым характером, его то и дело тянуло устроить скандал, если что-то шло не так, как он задумал. Он не считал это недостатком, скорее пикантной особенностью, которой, как он был абсолютно уверен, обладают все величайшие гении в той или иной степени. Однако прожитые в Конохе годы не прошли бесследно, лозунг «хладнокровие – основополагающая черта шиноби» достаточно прочно укоренился к его голове. Поэтому великий саннин тратил огромное количество чакры на то, чтобы держать себя в руках, и еще большее – на ликвидацию последствий своей несдержанности. Чаще всего он призывал на помощь иронию и сарказм, которые успешно справлялись, однако учитывая извращенный ход мыслей Орочимару, частенько ставили его подчиненных перед непростым выбором: выдавить улыбку или все-таки бежать.

- Кабуто, ты не мог бы позвать Саске? – саннин с наслаждением наблюдал, как лицо шиноби озарилось радостью от одной только возможности быть полезным господину.

Проводив ирьёнина тоскливым взглядом, Орочимару начал моральную подготовку к предстоящей встрече. Учиха Саске стал самым сложным испытанием для характера легендарного саннина. Все указывало на то, что молодой шиноби, оттачивая мастерство владения кунаями и шурикенами, с не меньшим упорством работал и над умением вывести человека из себя. Кроме того, он обладал неиссякаемыми запасами снобизма, надменности и презрения, а ощущение превосходства было, вероятно, врожденным и наследственным признаком. Временами Орочимару только каким-то чудом удавалось усмирить острое желание дать этому выскочке подзатыльник. Останавливало только то, что где-то в подсознании он считал тело Саске уже своим, а мазохистом он не был. Также ситуация усугублялась странной симпатией, временами перерождавшейся в нежность, которую испытывал Орочимару к своему юному другу-гордецу.

Саске же, чувствуя слабину, с завидным постоянством и заслуживающей восхищения изобретательностью продолжал упражняться, выказывая полное пренебрежение к своему новому учителю, а временами и унижая его. Особенным развлечением было приложить Орочимару в присутствии Кабуто, который сразу же начинал задыхаться в бессильной ярости, судорожно хватая воздух ртом, а затем, заикаясь, сыпал угрозами немедленной и лютой расправы в адрес молодого Учихи, неминуемо нарываясь на окрики Орочимару. Подобные сцены не раз наводили легендарного саннина на мысль о том, что за внешним спокойствием, безразличием и сдержанностью отпрыск клана Учиха скрывал на редкость дрянной характер. Но это было не так уж важно, ведь на другой чаше весов покоились его молодое сильное тело, мощная чакра и вожделенный Шаринган, словно вишенка на торте.