Страница 7 из 93
Капитан висел на левой руке тяжеленным мешком, хотя продолжал метко садить из своего автомата. Ему удалось срезать пулеметчика у ограды. А за ней должна проходить та самая дорога с вожделенной дренажной канавой. Там Косареву и Тупило будет легче прикрывать отступление.
Однако в десяти метрах сзади, как будто из облачка теплого пара, возник воин с саблей. Да что там возник — вырос как диковинный цветок из одной точки. С помощью своих тепловизоров Василий хорошо видел клинок — тот был похож на язык пламени, только не колыхался, не дрожал.
— Этот приставучий гад за мной увязался, — севшим голосом шепнул капитан. — Ладно, поквитаемся. Ты беги, Василий.
— Да сдался он вам, сейчас я этому настырному яйца отстрелю.
— Все, вали отсюда. Это я тебе приказал. Но помни, теперь мое задание становится твоим. Ты парень не дурак и рано или поздно сообразишь, что к чему.
Конечно же, плюет на смерть командир. Да и не знает он, что это такое: может, вечнозеленая лужайка, где преставившиеся гуляют под ручку со святыми… первый круг, второй… миллион второй.., может, бесконечное построение полка с награждением отличившихся и неугомонным рявканьем: «Служу Советскому Союзу», может… А вот враг-паскуда вполне знакОм капитану Лялину: ну подойди только ближе, кадык выдерну и пасть порву.
Даже не со страха, а от осознания своей новой не слишком понятной роли Василий бросился к ограде сада, оставив командира наедине с воином сказочного вида и сказочного образа действий.
Когда лейтенант Рютин перелезал через ограду, то заодно наблюдал страшную сцену.
Воин наносит клинком кроящий удар, однако в руке у капитана Лялина — граната. Сабля входит в тело сибиряка, отваливая ему руку с плечом вместе, из скривившегося рта вылетает теплая струйка… И почти одновременно — взрыв, летят ошметья, уносится чья-то кисть с торчащей костью и сабля.
В этот миг ее холодное сияние было настолько сильным, что его бы заметили и за пятьдесят километров. У Василия появилось желание вернуться и поискать чуднОй клинок. Впрочем, желание было не слишком острым, и он быстро превозмог его, тем более что трассирующая очередь гукнула рядом с левым ухом, заставив поджаться все члены тела.
Василий спрыгнул вниз и за оградой стало ясно, что он крепко лажанулся в этой суматохе, не помогла и компьютерная карта.
Благодаря отменной топографической тупости, оказался он не возле дороги, а на соседнем дворе. Тут еще раздался отдаленный взрыв, это Мухаметшин и Кальнишевский вовремя, но совершенно бесполезно взорвали противоселевую стенку на повороте дороги.
Здесь же, как будто, никто не стрелял, но зато весь двор густо зарос виноградом. Василий вскоре потерял всякую ориентацию, он бился в переплетениях лозы, словно муха в тенетах паука. Когда желание бороться уже стало иссякать и осталось сдернуть чеку с гранаты, чтобы не даться врагам в виде пригодном для издевательств, послышался прерывистый шепот:
— Эй, парень. Я слышал ты матюками сыпал. Никак русак?
Василий едва не откликнулся автоматной очередью, но тут сообразил, что голос-то без кавказского акцента.
— Судя по обстоятельствам, я — русак. А ты?
— Я из Ростова. Петр Прошкин. Вначале работником тут был, а потом не отпустили. Стал пахать уже не за деньги, а за то, чтоб морду не били… Я тебя выведу.
Добровольный помощник выглядел не только тощим и кособоким, даже в инфракрасном диапазоне было заметно, что пропечен он солнцем и пропахан работой до глубоких морщин, что свежие фингалы оснащают его физиономию. Выбирать особенно не приходилось. Раб тоже не ждал, он ухватил Василия за рукав и потащил сквозь заросли, потом провел мимо каких-то злопахнущих чанов, втолкнул в дверь сарая, вывел через другую и подвел к месту в заборе, где была сломана жердина.
— Отсюда прямая дорога в лес.
Василий глянул вдаль — похоже на то.
— Давай со со мной, мужик.
— Да куда я такой скудный приду? Родне одно расстройство. Да если я раньше не особо им приятен был, то, что уж говорить сейчас… Петр Прошкин я. Прощай.
Василий почувствовал, что не может потратить на уговоры ни одной лишней секунды, иначе просто сердце вылетит изо рта и само припустит по дороге. Мужик-то не тертый-жеванный, а протертый-пережеванный, ему уже и не вздохнуть по-человечески — развалится.
Василий выбрался тогда целым и невредимым. Конечно, сыграла свою роль и бешеная пальба, поднятая сотоварищами. В девяносто первом джигиты еще не так были привычны к ночным дракам. Однако Косарев так и не вышел из боя. А при подрыве противоселевой стенки на повороте дороги осколком камня резануло переводчика Кальнишевского, и горцы, догнав его по кровавом следу, покромсали кинжалами. Об этом позднее, при встрече у рухнувшего мостика, рассказал Мухаметшин, который все видел, но не имел права вернуться. Как казалось тогда Василию, три человека погибли ни за что, а если добавить еще ту старуху, то и все четыре. Впоследствии он не любил ни рассказывать, ни даже вспоминать этот эпизод за его бессмысленность и непонятность, пусть и хотел порой блеснуть перед какой-нибудь дамочкой.
Еще он боялся, что за старуху ему придется ответить перед какой-то высшей или низшей силой, собственно из-за этого он и начал набираться экстраморфина регулярно.
Зарубка 2. (там же) «Удар третьей рукой»
Василий переправился через озеро даже не на плоту, а на полусгнившей коряге. На большее у него не хватило бы последних сил и желаний. Во время «паромной» переправы ноги пассажира оставались в воде. Это было удобно, потому что пассажир по совместительству являлся и двигателем. Можно было грести в самом нужном направлении. С другой стороны организм не справился с переохлаждением и быстро пал в объятия простуды. Так что в Камышинском Василий Самуилович появился с температурой, весь в соплях, нос работал, как неисправный кран.
Дядя Егор встретил его еще на тропе, ведущей мимо деревни, и сразу признал, несмотря на то, что не виделись они с тех пор как у Васеньки прорезались клыки. Ехал Е.Рютин на телеге с лошадью, так что доставил на хату с ветерком и уложил поближе к растопленной печке, из-за которой высовывали свои рыжеватые мордочки нелегалы-грызуны.
Дядя не только признал племянника, но и стал потчевать всякими отварами да наварами, из которых особенно запомнился суп из молодых мухоморов и кислой капусты под водку. Из-за такого лечения-кормления Василий вообще света белого не видел. У него сразу поплыло перед глазами и показалось, что температура тела подскочила минимум до ста градусов. Затем все залило вдруг ярким светом, и больной почувствовал, что испаряется. Однако моральных мучений никаких: полностью выложился на дистанции, показал себя настоящим спортсменом и джентльменом.
К утру температура исчезла, почти полностью: и лишняя, и необходимая. Василий не только охладел, но вдобавок высох; само собой, от соплей и следа не осталось, также как от слюней и других внутренних жидкостей. Больной, в целом, тоже как будто съежился. Даже кожа потемнела и заморщинилась.
— Это поправимо. Много — не мало, — изрек дядя Егор и притащил ведро кваса, который был тут же выпит. Из-за этого бывший больной раздулся и покрылся отеками.
— Понятно, что оказался ты здесь не от хорошей жизни, поэтому привередничать не будешь, — приговорил дядя Егор. — И меня сюда кривая да нелегкая вывела. Батяня мой срок тянул под Красноярском. Освободился в 56 без права проживания в крупных городах, вот и осел по дороге к Уралу. Камышинское тогда побольше чем сейчас раз в пять было: и ссыльные, и местные тут ютились. Но затем, кто смылся, кто помер. И зря, кстати. Здесь тоже хорошая жизнь обнаруживается безо всякого телескопа. Выпить — всегда пожалуйста. Выйти с голым задом в огород — выходи, и никто выговора не сделает. Бабы — вот тебе нате, от пятидесяти до девяноста лет, любых размеров, и даже жаниться не обязательно. Так что тебе не придется здесь кручиниться.
Первые два дня кручиниться в натуре не пришлось. Рыбалка, грибочки, охота на призрак зайца, деревенские жирные харчи. Вечером яблочные вино и самогон на сон грядущий. Была, правда, странность одна, причем малоприятная.