Повести

Через месяц первым помощником капитана он шел через Атлантику на Кубу.

И вот он плавал уже второй год. Никаких лавров первое время его плавания ему не принесло.

У каждого капитана (а в намерения нашего героя входило побывать по возможности на всех типах судов) был свой почерк, своя манера руководить, своя система. Ни одна система не может быть идеальной, он это понимал, но ему хотелось идеала. Он хотел видеть на судах иные, более строгие порядки и иные нравы, которые бы не расшатывали заграничные лавки, чеки Внешторгбанка, плавающие на судах женщины. В выполнении уставов ему всюду мерещились нарушения. Однако чаще всего — и это видел он сам — необходимое рано или поздно, но выполнялось. Валяющийся на палубе несколько дней трос в конце концов убирали на место; судовой комитет долго волынил, но рано или поздно начинал заниматься делами плохо работающего камбуза; составленный так, словно цель его — практическая невыполнимость, график отпусков приходил каким-то образом к рациональному виду. Люди зачастую не понимали, что им мешает и что надо сделать для лучшей организации труда и отдыха. И опыт военной службы опять ему помог — он-то знал, что надо делать и откуда начинать.

Придя на судно, он не хватался за все сразу. Но он шел на камбуз и удостоверялся сам, что на судне достаточно ложек, вилок, тарелок. Проверял, как работает кок. Осматривал бани, душевые, гладилки. Проверял, вовремя ли меняют белье, есть ли спортинвентарь, какие получают кинофильмы, довольны ли люди библиотекой, вовремя ли выдается инвалюта, составлен ли на судне график отпусков и всех ли этот график удовлетворяет.

И как-то наш герой встретился с капитаном Х.

Капитан Х., будучи одним из лучших судоводителей флота, тем не менее погорел на чем-то таком, что исключало для него возможность стать вдруг начальником службы мореплавания или начальником пароходства. Однако капитанский норматив и по уровню знаний и по эффективности работы был давно капитаном Х. превышен. Он уже много лет водил самые крупные суда. Руководство хотело бы, но не могло капитана повысить — и могло, но вовсе не хотело его понижать. У капитана был едкий юмор и добродушно-равнодушное отношение к экипажу того временного судна, на которое его вместе с нашим героем назначили. Каждый член экипажа был для капитана Х. только винтиком — и больше никем. Он здесь никого не любил и никого не собирался полюбить. Он плавал двадцать три года и все запасы своих привязанностей оставил на других судах. Сюда же он пришел не вживаться, а командовать.

Наш герой с первого взгляда понял, что капитан Х. не тот человек, который на представительскую валюту будет кормить семгой нужных ему самому, но бесполезных для судна людей или покупать колеса для своего автомобиля. Тут было иное понимание собственного достоинства и иное ощущение чести — близкие тому, как понимал их сам наш герой. И они, два взрослых человека, посмотрели друг другу в глаза, и наш герой вдруг понял, что единственная их цель — поделить поровну большой труд.

Может быть, тут — при встрече с капитаном Х. — наш герой особенно осознал, что это он, он — защитник всех сорока человек на судне, потому что блистательный, но равнодушный (к этому экипажу) капитан, конечно, и не подумает никого жалеть, и полетит щепа с молоденького старпома, и будет падать с ног после погрузочных авралов грузовой помощник, и не вспомнит капитан, выводя судно из очередного порта, удалось ли в этом порту хоть немного отдохнуть команде. Потому что людьми со всеми их болячками должен заниматься, по убеждению капитана Х., первый помощник. А он, капитан, будет заниматься морем, как стихией и рабочей средой. И судном, как навигационной конструкцией. И он поведет, проведет и доведет. Тут уж не извольте тревожиться.

Так наш герой понял, что другим людям нужна не только его требовательность, но и в первую очередь его доброта. То качество, о котором он вообще-то даже не знал — есть оно у него или нет… Он лежал теперь ночами и думал. Он думал о том, что у каждого из этих людей есть своя жизнь, и свои интересы, и свои характеры, и, наверно, свои убеждения. Не переделывать их на свой аршин, а попытаться понять — вот что собирался он теперь. А еще у каждого была работа, и из совокупностей этих маленьких работ состояла работа общая, большая. И чем скорее люди поймут, что эту большую работу можно сделать хорошо только в том случае, когда хорошо сделаны маленькие, тем скорее… Но тут был соблазн. Соблазн считать конечной целью какое-то достижение, пусть даже самое высокое, но конкретное, какую-то веху, километровый какой-то столб, пусть даже тысячный или миллионный. Он — сорокасемилетний человек, живший уже третьей жизнью, считать целью своей такой столб не мог. Целью людям, он уже знал это теперь, не должно было казаться какое-то новое состояние окружающего их мира: завал товаров, прекрасные дороги, изысканная еда, обслуживаемые автоматами нефтяные вышки. Целью было обновление сознания, новое понимание ранее пропущенных, как мелкое и несущественное, отношений друг с другом.

Он и раньше читал, но теперь вдруг стал читать жадно. И одни книги с равнодушием, почти с неприязнью откладывал, пробежав, потому что они были либо ни о чем, либо авторы их искусно, ведая или не ведая, что творят, подтасовывали одно под другое; но были и такие, которые он приближал к себе, как приближают людей. От чтения их вдруг замирало, а потом начинало быстрее биться сердце. Эти книги говорили ему о том, до чего он ощупью дошел сам. Он теперь знал, что их много — тех, кто думает так же, как он. Однако он не считал себя из-за этого маленьким и незаметным. На этом пути не было ни маленьких, ни незаметных. И однажды он пришел к непреложной мысли: если ты хочешь, чтобы люди вокруг тебя стали лучше, то начинать эту работу надо с самого себя.

В чужую душу не залезешь — порой не разобраться даже в своей.

Предыдущие страницы есть в чистом виде фантазия на тему: «Что вы думаете вот об этом человеке, которого вы знаете несколько дней? Представляете ли вы, что ему пришлось в жизни пережить? Знаете ли вы, какими путями шло его развитие?»

Пока не напечатано, не дам ему читать — он ведь почти наверняка скажет, что все не так. Но я так его вижу. По тому, как он относится к людям. К судну. К морю. К тем местам — далеким американским городам, где мы с ним гуляли, разговаривая о сотне разных вещей, но только не о его прошлом.

«Внимание, товарищи! Прослушайте информацию о рейсе. Сегодня понедельник, двадцать шестое июня. Судно находится в проливе Большой Бельт. За сутки пройдено четыреста тридцать две мили. Расстояние до порта Гавана четыре тысячи триста тридцать семь миль. Волнение моря — один балл. Ветер — два балла. Температура воды за бортом — двенадцать градусов. Воздух — двенадцать градусов. Благодарим за внимание».

Перед сдачей утренней вахты такое сообщение по судовой трансляции делает третий помощник. Экипаж обедает.

Третий на больших грузовиках — это такой моряк-морячина прежних времен. Он штурман-навигатор в чистом виде. Говорю не только о нашем — о третьем вообще, о его обязанностях на судне. В его ведении бинокли, компасы и множество других навигационных приборов. В его ведении лоции, карты, флаги, он первым читает бюллетени о корректуре в штурманских справочниках и вклеивает новые извещения. Он заводит судовые хронометры, дает информацию о рейсе, и вахта у третьего самая лучшая — вечерком и утречком (20—24, 8—12). Ночью третий спит, голова у него потому всегда свежая, вахты он несет абсолютно самостоятельно, мастер обычно на его вахте либо отдыхает перед ночным выходом на мостик, либо, встретив рассвет, спит после ночи. Старпом третьего не трогает, потому что нельзя же поедать всех. (Четвертого помощника, например, старпом грызть просто обязан, четвертый ему для того и дан). Жизнь у третьего помощника существенно облегчена, все обязанности его определены так, словно кто-то хотел сказать: ну, парень, решай окончательно — дальше-то будешь служить? Третий помощник — это последняя ступенька перед тем, как флот начинает снимать с человека шкуру. Переход от третьего ко второму разительный. Второй вспоминает свою службу в качестве третьего с ухмылкой снисхождения — в том смысле, что, мол, жил, не понимая, как живу, золотое было времечко. Единственное, что омрачает замечательную жизнь третьего помощника, это ведомости на выплату инвалюты, которые он должен вести и вовремя осуществлять раздачу тугриков на руки. О том, что ошибки здесь не может быть ни на копейку, не говорим. Это исключается.