Возвращение

— К нам сегодня придут гости? — спросила я.

— Вряд ли, — сказала она. — Джек, наверное, просто так сболтнул.

Но когда с черного хода донесся знакомый стук, мама ничуть не удивилась и кинулась открывать. Джек вошел, огляделся по сторонам, но шляпу не снял, лишь приподнял в знак приветствия. Мы жалели его, потому что он ужасно стеснялся своей лысины, люди говорили, что у Джека голова голая как коленка, и вдобавок землистого цвета. Джек вытащил из кармана жестяную коробку и широким жестом вручил мне. В жестянке, на крышке которой неслась парочка в двуколке, лежали слипшиеся грязные тянучки. Правда, если их распробовать, они, как и полагается, отдавали гвоздикой. Джек сел и пустился разглагольствовать, а сам все ближе и ближе придвигался к маме.

— Нет нужды упоминать, миссис О, как я стремился к вам, и вместе с тем, к глубочайшему моему сожалению, я опоздал, а это ли не прискорбно для человека, гордящегося своей точностью.

— Время еще раннее, Джек, — пресекла его мать.

— Акушерка, миссис О…

На лице матери изобразилось отвращение. Она невысоко ставила медицинских сестер вообще, а акушерок и вовсе низко, потому что у акушерки только и разговоров было что про потуги да про то, как у кого отходили воды.

— …расставляет силки вашему покорному слуге, миссис О, — продолжал Джек и придвинул стул слишком близко к маме. Их стулья стояли под углом друг к другу, и я подумала, придвинься он еще хоть на самую малость, колени их обязательно соприкоснутся.

— И притом не таит своих целей, — сказал Джек и шепнул маме на ухо какую-то двусмысленность, потому что мама передернула плечом и состроила обиженную мину.

— Мне нравятся женщины, которые умеют держать себя, — сказал Джек и улыбнулся застенчиво, но до того красноречиво, что мама вскочила и сказала, ей смерть как хочется яблока. Плиточный пол нашей прихожей был усыпан мелкими сморщенными темно-красными яблоками, ими пропах весь дом, даже подгнившие яблоки пахли так, что слюнки текли: до того хотелось яблочного пирога или компота. Мама принесла целое блюдо яблок, вынула из кухонного буфета ножик, очистила одно яблоко, протянула его Джеку, очистила второе и расположилась по другую сторону очага подальше от Джека.

— К слову сказать, миссис О, — Джек на минуту перестал жевать, — я приготовил для вас небольшой подарочек, соблаговолите заглянуть в таверну, когда выберется время.

— Вы меня забалуете. — Мама одарила Джека улыбкой и явно пожалела, что была с ним так строга. Она встала заварить чай, Джек тоже поднялся, бросил три яблочных семечка ей за пазуху и выскочил из кухни, на бегу бормоча что-то про сестрины обмороки.

— Посидели б еще, Джек, выпили б чайку, — сказала мама, но он уже поднял тяжелую защелку — и был таков. Мама выслала меня с фонарем вслед за ним. Я видела, как Джек идет полем, но не стала его окликать — меня коробило, что он пьет из наших чашек и вольничает с мамой. Стояли темень и тишь, слышно было, как коровы и лошади щиплют траву, из деревни доносилась мелодия «Молодца Денни» — ее наигрывали на аккордеоне. Мне было почему-то не по себе, и я даже не заметила, что за мной в дом увязались три овчарки — они скулили и клянчили хлеб, выпроводить их удалось, только оделив каждую коркой.

— Джека и след простыл, — сказала я.

— Бедолага, — сказала мама, — что его ждет дома — пустой чай с хлебом да Мэггина воркотня.

— Интересно, что бы это он хотел тебе подарить? — спросила я.

— Мне и самой интересно, — сказала мама: видно было, что ее мучает любопытство.

— А ты бы папу променяла на него? — спросила я, и тут — легок на помине — вошел отец.

Мама сказала, что бы ему прийти раньше, без него ей докучал Джек, все хотел рассказывать скабрезные истории — я ушам своим не верила.

— Вот шут гороховый, и кто его сюда звал, — сказал отец и ну орать, ну топать ногами — он всегда давал так выход дурному настроению. Ревновал. Я прочитала ревность в диком, свирепом взгляде его выпученных глаз, только тогда мне было невдомек, что это так называется.

— Дай мяса, я проголодался, — велел отец.

— Я сделала бутерброды, — подлизывалась к нему мама.

— Пошла ты со своими бутербродами, мужчину в этом доме ни во что не ставят. — Отец хватил по столу кулаком да так, что блюдо с яблоками подскочило. — Достань мне туфли, — велел он, и я вынула домашние туфли из шкафчика и швырнула к его ногам. Мне показалось, что от отца попахивает виски, но я отогнала от себя эту мысль, решила, что мне померещилось со страха, но мама тоже унюхала виски, и ночью, в кровати, мы плакали и молили бога, чтобы отец не загулял.

Назавтра, вернувшись вечером из школы, я нашла прислоненную к чайнице записку — мама велела мне вскипятить чайник, пока она съездит к Джеку за подарком. Я уселась у окна поджидать ее, и едва в воротах блеснул фонарик велосипеда, помчалась полем ей навстречу: мне не терпелось узнать, что Джек ей подарил, — воображение мое рисовало не то жоржетовый шарфик, не то шитую бисером сумочку.

— Не бегай без пальто, простынешь, — крикнула мама уже с полпути.

— Что он тебе подарил? — крикнула я в ответ.

Когда она подъехала поближе, я поняла по ее лицу, что она раздосадована. Джек преподнес ей пакетик кофе в зернах — ничего бесполезней нельзя было и придумать: мы не пили кофе и к тому же нам не в чем было его молоть.

— Долго же ты пропадала, — сказала я.

— Смотрела украшения — у Мэгги прелесть что за брошки, она их хранит наверху, в шкатулке.

— Ты и наверх поднималась? — спросила я. Мне это показалось неуместным.

— Ты бы поглядела на Джекову спальню! — Мама скорбно возвела глаза к небу, давая понять, что это за убожество. — Пол голый, кроме железной кровати, мебели никакой, на изголовье кровати четки висят, а на стуле его выходной костюм.

Мама, видно, была очень разочарована: едва мы вошли в дом, она швырнула пакет кофе в сумку, где хранилась всякая всячина — пробки, обрывки веревок, заржавленный консервный нож.

Через два дня, вернувшись из школы, я увидела у нашей двери машину и, решив, что у нас гости, прибавила шагу. Но, подойдя поближе, услышала крики и смекнула, что в наш дом пришла беда.

— Бедная ты моя, бедная. — Притянув меня к себе, мама запричитала и сказала, что к нам явился судебный исполнитель и, если мы не раздобудем денег, нас выкинут на улицу и нам придется бродяжничать. Тут в кухню вошел судебный исполнитель и попросил попить. Он маялся животом и должен был каждые два-три часа принимать таблетки. Мама предложила ему чаю, он отказался, но уйти не ушел, а морщил лоб, словно пытаясь понять, почему мы дошли до жизни такой — ведь у нас и дом, и мебель, и все как у людей. Он, по-моему, считал, что мама зря суется со своим гостеприимством, при таких малоприятных обстоятельствах оно, по меньшей мере, неуместно. Тогда-то судебный исполнитель заметил меня и, наверное, пожалел, потому что ни с того ни с сего спросил:

— А кто в твоей школе учится лучше всех?

— Я, — похвасталась я по простоте душевной.

Потом пришел сержант, мама попросила его отнять у отца револьвер, и они все втроем ушли в гостиную. Сквозь щелку в двери я видела отца — он стоял у камина с револьвером в руке, шляпа лихо сбита на затылок, на губах пена. Олицетворенная ярость, как ее изображают на картинках. Они урезонивали его, но чем больше они распинались, тем больше он бесновался. Внезапно мама кинулась вон, бросив на бегу, что мигом вернется. Вскочила на велосипед, помчалась по дороге, чуть не сразу же вернулась вместе с Джеком и вручила судебному исполнителю пачку денег в коричневом конверте. Тогда сержант подхватил отца под локотки и повел наверх, а отец, хоть и еле держался на ногах, бутылку виски с золотым ярлыком из рук не выпустил. Потом сержант ушел, а Джек остался и завел речь о юдоли скорби и терниях, уготованных нам на жизненном пути. Когда отец заснул, Джек скинул башмаки, прокрался наверх и вытащил из-под отцовской подушки револьвер. Еще он вылил чуть не все виски в кувшин, а бутылку дополнил водой. Мама перелила сбереженное виски в бутылку из-под лимонада и сказала, что виски пойдет на рождественский пирог. В кухне разило виски.