Красная площадь

Итак, выше была сделана попытка очертить круг важнейших структурных особенностей книг «Журналист для Брежнева» и «Красная площадь». Теперь имеет смысл сопоставить их, эти особенности, с теми принципами повествования, на которых построены книги Эдуарда Тополя и Фридриха Незнанского. Возьмем для начала романы первого автора (книги группы Б).

Действие в «Красном газе» Эдуарда Тополя начинается с описания побега из лагеря трех заключенных - события в масштабах страны, безусловно, мелкого. Автор, однако, сумел из этой довольно-таки банальной истории извлечь максимум. В развитии сюжета расследование обстоятельств побега переплетается с политическими играми представителей верховной власти. Идиотизм позиции властных структур, по существу, провоцирует восстание ненцев - местного населения, борющегося против варварской эксплуатации природных богатств их края и нивелирования под предлогом приобщения к цивилизации их национального самосознания. В результате оказывается сорванным эпохальное событие века - торжественное открытие газопровода «Уренгой - Европа».

Нечто подобное происходит и в романе «Чужое лицо». Прибывший в Москву из США, куда занесли его волны эмиграции, некто Ставинский волею судеб, а на самом деле - волею писательской фантазии, оказывается в эпицентре вооруженного противостояния двух социальных систем. И мы понимаем, что перенос действия в более высокие сферы политической жизни - далеко не случайный момент в ходе сюжетного развития. Это существеннейший элемент авторского замысла.

Эта особенность композиции романов Эдуарда Тополя - стремление не замыкаться в рамках рядового факта, отдельного эпизода, а, напротив, соединить их событиями большого масштаба, большой государственной политики - типологически близка принципам построения книг «Журналист для Брежнева» и «Красная площадь», о чем уже выше шла речь.

Нельзя не заметить сходства между романами Эдуарда Тополя и книгами группы А - в отношении включения в повествование инонационального материала и характера его изображения. И в «Журналисте для Брежнева», и в «Красном газе» быт и нравы других народов России подаются не просто как украшающий основное действие национальный орнамент. О судьбе ненцев Эдуард Тополь пишет с болью и состраданием. Их жизнь для него - тема, глубоко прочувствованная.

Главный положительный персонаж романа «Красный газ» - следователь Анна Ковина также вполне укладывается в ту типологическую схему положительных героев, о которой говорилось выше применительно к произведениям группы А: человек смелый, временами жесткий, хорошо знающий, что такое жизнь, но в то же время способный к неожиданным, неординарным поступкам. Душа ее тронута житейским прагматизмом, но тем не менее в глубине ее живет юношеская вера в силу добра и справедливости.

Близки по своей стилистике и пласты авторской речи в романах группы А и в «Красном газе». Вот, например, как описывает Эдуард Тополь поистине «марсианскую картину» построенного в далеком Уренгое газопровода, наблюдаемую Анной Ковиной из вертолета: «Километров через пятнадцать - двадцать нити газопроводов стали разбегаться в разные стороны тундры, а сама тундра побелела - чем дальше, тем белей и безжизненней, с пятнами гнилой желтизны в редких блюдцах промерзших болот и синими ледяными излуками замерзших тундровых речушек. Порой на окраине этого голого снежного блюда возникали контуры какого-нибудь поселка нефтяников, вышка бурильного станка, конуса чумов ненецкого стойбища, заиндевевший шнурок нити газопровода или бегущие по тундре оленьи нарты ненцев.

Но скоро исчезли и последние признаки цивилизации: мы летели на северо-запад, в глубь еще не освоенной тундры. И только теперь, с воздуха, можно было убедиться, на какое безумие решились беглые зеки - пешком пересечь это нечеловечески мертвое пространство, это бесконечное во все стороны горизонта дикое нагромождение ледяных торосов и снега. Даже в моем рюкзаке, в той бутылке водки, которую я прихватила с собой в командировку, вода и спирт «сепаратнулись», и в двухстах примерно граммах чистого спирта плавал теперь матовый кусок обычного льда. То есть температура тут упала еще ниже, за сорок. А каково человеку при таком морозе, да еще в буран, да еще в его ветхой, казенной зековской телогрейке и кирзовых ботинках?»

А вот еще одно описание - из «Чужого лица». Человек с «чужим лицом», Ставинский, до предела напряженный, встревоженный, возвращается поездом в Москву после выполнения полученного им задания: «Но вот он вышел на пустой, покрытый коркой утоптанного снега перрон. Наклонив голову к груди, пошел к Ленинградскому вокзалу, боясь всего - окрика, взглядов уже бездельничающих носильщиков, фигуры постового милиционера. Он шел как по минному полю, и, если бы рядом хлопнула детская хлопушка, он упал бы, как от реального выстрела в спину. Но никто не обращал на него внимания, никому не было дела до этого мужика в охотничьих сапогах и с рюкзаком на спине. Он стал таким же серым советским гражданином, как сотня других, которые на соседних платформах сходили с пригородных электричек и спешили на метро и автобусы. Совсем рядом, слева, в двухстах шагах, был Ярославский вокзал, не более многолюдный, чем Ленинградский. С автоматической камерой хранения, в которой Ставинского ждут документы и деньги. С этого вокзала поезда уходят в глубинку России - в Загорск, Кострому, Киров, и оттуда же к двенадцати платформам этого вокзала ежедневно прибывают пригородные электропоезда, привозя новые и новые тысячи людей, одетых, как и Ставинский, в куртки, телогрейки, серые пальто и шапки-ушанки. Выйдя с вокзала, эти люди - рабочие, студенты, домашние хозяйки - спешат кто на работу, а кто - и таких половина - устремляется в московские магазины в поисках мяса, колбасы, круп и овощей».

Сказанное выше, я полагаю, дает возможность однозначно ответить на вопрос: есть ли сходные художественные особенности между произведениями Эдуарда Тополя, с одной стороны, и книгами «Журналист для Брежнева» и «Красная площадь» - с другой. Ответ в данном случае может быть только один: да, сходство принципов построения произведений, положительных персонажей, стилистики - несомненное.