Смерть после

Битва продлилась не больше трех минут – почти бесконечных последних для многих сотен людей, но ничтожных для циферблата истории. Контрудар египтян был сломлен, волна кавалерии отхлынула, одну четверть своей массы отдав небу и песку, другую бросив на произвол судьбы. Лишь немногие из тех, кто остался, продолжали сражаться, имея надежду – прочие бились уже не во имя победы, а с тем лишь, чтобы дороже продать свою жизнь, взять с собой в страну заката, пусть немного, вражьей боли.

Бродвуд был одним из тех, кто не отчаивался. Он успевал отбить каждый удар и сам рубил на все стороны, упорно продвигаясь сквозь океан дервишей, заставляя израненного коня идти по мертвецам. Но махдистов было слишком много, одно из их длинных копий глубоко вонзилось коню Бродвуда в шею, он встал на дыбы, замер, будто героическое изваяние и плашмя рухнул набок. Бродвуд вылетел из седла, приложился плечом о камни, вскакивая, услышал сочный, отвратительный хруст в левой лодыжке, с хрипом принял обжигающий удар боли, оттолкнул навалившегося откуда-то махдиста, выхватил из набедренной кобуры револьвер Веблей, и застрелил его.

Боль отступила, в глазах немного прояснилось, Бродвуд встал на левое колено, поднял голову и вскинул револьвер. Дервиши подступали со всех сторон, но каждый выстрел кавалериста бил точно в цель, отсекал именно ту голову махдистского войска, которая намеревалась укусить первой.

Снова загремели ружья. Одна пуля прошла росчерком, вскользь, лишь рассекла Бродвуду бровь, но другая осой впилась под ключицу, еще одна, довершая дело, опалила грудь. Бродвуд повалился набок, отстрелял оставшиеся патроны, и перекатился за круп своего еще живого, тяжело хрипящего коня.

Боль оглушала, жадно вытягивала из тела жизненные соки. Задыхаясь от тяжелой, душащей рези в груди, Бродвуд перезаряжал оружие. В барабан Веблея легла одна пуля, вторая, третья, четвертая…

Вспышка света на секунду ослепила Бродвуда – он отшатнулся – острие махдистской сабли просвистело перед самым его лицом, в миллиметре от глаз.

Веблей защелкнулся, курок раз, другой тукнул по пустой каморе – затем грянул выстрел…

Бродвуд прижался спиной к своему умирающему скакуну, почувствовал, как вздымается и опускается на последних издыханиях его израненное тело – теперь не снежно-белое, а серое в грязных бурых пятнах.

Солнце сияло невыносимо ярко. Бродвуд хотел отвернуться, но не смог, мышцы шеи будто заклинило. Свет вдруг заслонил невнятный темный силуэт, он наклонился над Бродвудом, схватил его за плечо и встряхнул.

– Че… Честер?

– Бродвуд… живой… хвала небу…

Лейтенант Честер Хатчинсон был облеплен смешанным с кровью песком, кожа на его щеке висела рваными лоскутами, но, не смотря ни на что, он усмехался.

– Я начинаю думать, что ты не так уж бессмертен, – сказал он.

– Тонко… подметил… – не выговаривая, а выдыхая каждое слово, выдавил Бродвуд.

Честер Хатчинсон еще раз усмехнулся, а потом погиб очень некрасивой смертью: нижняя часть его головы осталась на плечах, один край его рта продолжал усмехаться – в то время как другой вместе с большей частью лица унесся в вихре картечи. Хатчинсон завалился на ноги Бродвуда, окатил его брюки фонтаном карминово-красной крови, и забился в конвульсиях.

У Бродвуда закружилась голова. Кровь затекла в уши – все звуки стали далекими и мыльными. Бродвуд неожиданно понял, что его конь больше не дышит.

На фоне солнца вновь кто-то стоял. Кто-то высокий и пронзительно черный, в длинном балахоне с капюшоном. За его спиной клубились и трепетали не то крылья, не то сгущенный темный от пыли и песка воздух. В его руках переливалось белым и красным черное изогнутое оружие. Коса?..

Почему-то запахло полынью. Бродвуд подался вперед, вглядываясь во тьму под капюшоном, силясь поймать взгляд. Но не было под капюшоном ничего. Лишь могильный холод. Все кончено: Ангел Смерти пришел и за ним.

Полковник Бродвуд поднял револьвер – прежде чем нырнуть в забвение, трижды спустил курок.

Глава I

Тьма отступала, редела. Появились звуки: отдаленные голоса, приглушенный шелест дождя; следом – запахи: аромат чего-то стерильного, больничного; осязание: твердости внизу и мягкого вокруг.

Бродвуд застонал, его веки дрогнули, расширяя полосу света – по глазам ударило ярко-белым, он вновь зажмурился, машинально попытался перевернуться набок, спиной к свету, но едва пошевелившись, ощутил спазм терпкой боли вдоль позвоночника и в плечах и отказался от еще каких-либо действий.

Никакой поспешности. Спокойно, осторожно…

Бродвуд поморгал – постепенно глаза привыкли к освещению – медленно и осторожно приподнял голову и осмотрелся.

Он находился в просторной больничной палате, прошитой ярким электрическим светом. Помимо его койки из мебели здесь были две приземистые тумбочки, стол и несколько стульев с высокими спинками. В одном конце палаты имелось зашторенное окно, в другом – закрытая дверь. За окном гремел ливень, а за дверью шуршали приглушенные голоса.

Голова закружилась, Бродвуд опустился обратно на подушку, некоторое время смотрел на безмятежно-белый потолок, затем вздрогнул и попытался нащупать место ранения на груди: никакой раны уже не было, остался лишь едва различимый рубец.

Сколько прошло времени?

Как ему удалось выжить?

Где он?

– Эй! – хрипло, насколько смог громко позвал Бродвуд. – Кто-нибудь!

Разговоры за дверью смолкли. Три секунды тишины, затем – шаги. Дверь распахнулась, в палату влетели двое в медицинских фартуках. Мужчина и девушка. Мужчина – пожилой, с большими усами и крупными ноздрями – слегка очумело посмотрел на Бродвуда, обернулся к своей не менее ошарашенной коллеге – бесцветной, сутулой, с лицом, изъеденным алыми язвами какого-то кожного заболевания – и дрожащим голосом приказал:

– Позови доктора Уилкокса, Эшли. Нет, постой, прежде, телеграфируй Кроссу – только потом беги за Уилкоксом. Сперва должен узнать Кросс, поняла?

Девушка быстро кивнула и скрылась за дверью. Мужчина вновь посмотрел на Бродвуда.

– Я доктор Кайл Камминс, – сказал он, отнюдь не стремясь приблизиться к полковнику, – А вы Роберт, я знаю. Рад, что вы, наконец, очнулись.

– Да… – выдавил Бродвуд, и тяжело прокашлялся, – и я рад. Давно я здесь?

– Второй месяц, сэр.

Бродвуд медленно закрыл и открыл глаза, потер виски большим и указательным пальцем правой руки, и посмотрел на доктора Камминса прищуренным мутным взглядом.

– Второй месяц? – сдавленно проговорил он. – Сейчас конец осени?

– Начало зимы. Сегодня… э-э… кажется, пятое декабря.

– Ага, – пробормотал Бродвуд. – А я… в Англии?

Доктор Камминс кивнул.

– В самом ее сердце, сэр. В Лондоне.

Губы Бродвуда дернулись, будто нащупывая улыбку, но изобразили вместо нее нечто другое, гримасу, соседствующую в равной степени с выражением боли и отвращения.

– Почему я здесь? Почему не в Египте?

– Без понятия, – доктор Камминс покачал головой. – Вас доставили ночью, тайно. Первые три недели вас круглые сутки стерегли агенты Скотланд-Ярда. Они очень мешали, и доктор Уилкокс добился, чтобы их убрали. Э-э… скоро придет мистер Дилан Кросс, он заведует всем, что вас касается, он все вам подробно объяснит… я полагаю.

Бродвуд просипел нечто нечленораздельное, еще раз прокашлялся и проговорил уже чуть более крепким голосом:

– А война? Что сейчас происходит в Судане?

– О, война почти закончилась, – воодушевленно заявил доктор Камминс. – Судан уже наш, но, насколько мне известно, дервиши еще не сдались окончательно. Дело времени, я думаю.

– А…

– Прошу прощения, – доктор Камминс отвел взгляд. – На самом деле я не должен был отвечать на ваши вопросы, сэр, да и вообще говорить с вами. Я… э-э… и так много сказал. Это может быть опасно, понимаете? Нам настрого запретили с вами разговаривать.

– Что? – удивленно пробормотал Бродвуд. – Да какого черта?..