Картограф

Едва сдерживая порыв, чтобы не пнуть калеку, Филя выпрямился и пошел к остановке. Ухо горело - больше от досады, чем от боли.

- Куда полетел, птенчик! - крикнул нищий. - Не улетай, купи ключик. А то как избушку откроешь?

Филя замер.

- Какую еще избушку?

- Ту самую, заветную.

- Не понимаю, о чем вы.

- Нелюдь мне говорил, что ты придешь. Сказал, заплатишь щедро. Ну, гони денежки.

Филя выгреб монеты и заново пересчитал.

- Это все, что у меня есть.

- Мало! - сказал нищий. Губы разошлись в жадной ухмылке и обнажили гнилой рот.

«Толкнуть его, - подумал Филя. - Вырвать ключ, и бегом!»

Словно услышав эту мысль, нищий приподнялся на руках и попятился к стене.

- У меня больше ничего нет! - сказал Филя. - Берите это, или уйду.

- А пальто? Давай пальто, я мерзну.

Филя оглянулся. И справа, и слева люди, не время для разбоя. Может, достать скальпель, вдруг он убедит нищего?

«Не рекомендую, - шепнул в ухо Додон. - Полоснешь, он ключ проглотит. Из брюха доставать придется, мокрая работенка».

«Что ж, пальто ему отдать?» - с вызовом спросил Филя.

«Отдай! Себе купишь получше. На шелковой подкладке с бобровым воротником».

«Конечно, куплю, у меня же дома миллионы в кубышке!»

«Не мелочись. Скидывай! А то на автобус опоздаешь».

Филя нехотя снял пальто и кинул нищему. Монеты остались в кармане.

- А шарфик? - капризно сказал нищий.

«Не очень-то он и слепой», - подумал Филя. Шарф ему было жалко, его Настенька вязала. Он рывком стянул его с шеи и бросил нищему в рожу.

- Ключ!

- Пожалте, сударь, - нищий отвесил комический поклон и протянул ему ключ. Филя с отвращением принял его и завернул в носовой платок. Холод нырнул под рубашку. Филя обхватил себя руками и помчался на остановку. Нищий, довольно урча, примерял пальто. Шарф красовался у него на голове, свернутый на манер тюрбана.

«Чем платить за проезд? - подумал Филя. - Все отдал».

«Часы остались», - любезно напомнил Додон.

«Это папины!»

«Тогда пешком иди. Всего-то сорок верст».

Филя выругался самыми грязными словами, которые знал, и снял часы. Красивые черные стрелки углом расчерчивали пожелтевший циферблат. Металлический корпус, не единожды поцарапанный, хранил тепло его кожи. Когда-то отец показал, как пускать им солнечные зайчики. Это была любимая летняя забава Настеньки. Теперь и с этим придется расстаться.

Людей на остановке было немного, и все они делали вид, что Фили не видят, словно без пальто он стал прозрачным. Автобус задерживался. Суставы заломило, не помогали ни похлопывания, ни прыжки. Третий раз на улице раздетый! Это становится дурной привычкой. Когда автобус наконец подъехал, Филя был едва живой.

- Ограбили? - с сочувствием спросил водитель.

- Да! Помогите, прошу. Денег ни копейки, все в пальто осталось.

Филя зажал часы в ладони, только ремешок чуть торчал.

- Садись. Самого грабили до трусов, знаю. Тебе куда?

- В Малярово.

- Далече. Ну, да ладно! Человек человеку друг.

«Человек человеку демон», - устало подумал Филя, садясь на заднее сиденье. От печки разливалось спасительное тепло, сильно пахло бензином. Он не заметил, как задремал.

- Ау, парень! Вставай, приехали.

Филя вскочил. Вдали виднелся конек дома Зязиных. Водитель кивнул на прощание, и Филя растерянно улыбнулся, не зная, как отблагодарить. Если бы такие люди встречались ему чаще, быть может, он бы и не попался в силки Додона.

До калитки Филя бежал трусцой. Редкие прохожие оглядывались в недоумении и спешили мимо. Баба с лопатой в руках застыла, глядя на него. Филя со всей силы хлопнул калиткой, так, что с забора повалился снег. Будет теперь в Малярове разговоров на неделю!

- Что с вами случилось? - переполошилась Варвара Михайловна. - Идите сюда, к печке. Обогрейтесь.

- Хулиганы раздели, - отмахнулся Филя.

- Господи, управы на них нет! Вы в полицию звонили?

Филя поморщился.

- Нет, и не буду. Сестру не нашли, а тут пальто. Копеечное дело, перевод чернил.

- Зря вы так. У Горюновых второго дня теленка украли, и уже нашли.

- Теленок одно, а пальто другое.

Варвара Михайловна пожала плечами и принялась перетирать полотенцем мытую посуду.

- Скажите, ведь ваш муж был картографом? - осторожно спросил Филя.

Женщина вздрогнула.

- Да, - ответила она чуть холоднее, чем обычно.

- Что с ним произошло? Вы простите меня, это не праздное любопытство. Я сам картограф. Хочу знать, что меня ждет.

- Вы? - удивилась Варвара Михайловна. - Как же так? А, теперь понимаю, отчего вы седые.

Она вздохнула и поставила последнюю тарелку на стол.

- Он был хороший человек. Добрый, детей любил. Витюшу всегда носил на плечах, не давал ему ходить ножкой. Девочкам леденцы покупал - что ни день, то леденец. Баловал. И меня не обижал. Работал на заводе. Денег хватало, обуты-одеты. А потом ему станком ногу разворотило, слег.

Филя сочувственно кивал.

- Ногу, конечно, отняли, ходил на деревяшке, - продолжила она. - Взялся пить. Связался с какими-то... А однажды пришел домой страшный, по локоть в крови. Ну, говорит, мать, теперь заживем, разбогатеем. И показывает мне карту, а на ней наш двор. Я испугалась, прошу его: Василь, не надо. На завод вернись, старшой заходил, примут тебя. А он мне: давно я хотел оттуда убраться, уж не вернусь. Рисовать буду. В золото тебя одену. Девочкам женихов найдем - принцев. Витьке кабриолету куплю.

«До чего же дети в отца пошли, - невольно подумал Филя. - Те же замашки».

- Рисовал он, рисовал. Два раза от малокровия лечился. Всю кровь из себя выдавил, - Варвара Михайловна потихоньку смахнула слезу. - Только деньги куда-то девались. Думала, домик найдем получше, переедем. Куда там! Спрошу, когда же, - он злится. Исхудал, брюки так и падали. И смотрю - волос у него странный лезет. Вроде как не человечий.

- Не человечий?

- Густой, звериный. И сам как зверь. Чуть что, с кулаками. Детей не трогал, больше меня. Витя кричал: пусти маму, лез драться. Вера из дома ушла, еле вернули. Я терпела, такая, видно, у меня доля. Выгнать бы, да что люди скажут? Стыдно. А он все пуще. Один раз так избил, что я встать не могла. Как до кровати доползла, не помню. Неделю лежала, Валя хозяйство приняла.

Филя потихоньку начинал понимать Витины чувства. Отца-изувера трудно простить.

- И вот просыпаюсь я как-то ночью, - почти шепотом сказала Варвара Михайловна, - А рядом со мной медведь ворочается. Большущий, когти длинные. Я завизжала, он вскочил и к дверям. Я зову его: Вася, Васенька, вернись. А он ни в какую. Рычит, скалится. Ушел. Больше не видели. Сосед говорит, застрелили его прошлой зимой. По засеке шатался, мужика задрал.

У Фили нестерпимо зачесались чешуйки. Вот, стало быть, куда он катится! Не сегодня-завтра потеряет человеческий облик. Варвара Михайловна молча теребила передник.

- Простите, - молвил Филя. - Я не хотел.

- Что вы! Я сама... Вите тяжко, он отца очень любил. Теперь одни.

- С вашего позволения, пойду спать, - засуетился Филя. - Клонит что-то.

- Конечно, конечно! Вы устали, а я вас тут держу. Чайку не выпьете?

- Нет, спасибо.

Витя бездельничал. Лягушка сидела у него на животе и пучила зоб.

- Охолонул? - спросил Витя.

- Да уж. Без пальто вернулся.

- Так тебе и надо.

- Слушай, у меня и без того был тяжелый день. Я к Гомункулу ездил.

- И? - Витя зевнул и щелкнул легонько лягушку по носу.

- Нет больше Гомункула. Убили.

Витя вскочил.

- Кто? За что?

- Ничего не знаю. В дому кавардак, на полу кровища. Засохла в камень, день прошел, а то и больше. Может, его вообще убили сразу, как мы ушли.

- Думаешь, калмыки? Черт, выследили, сучье племя! Но почему его?

- Не калмыки это. Другой кто-то. Теперь, если что, и податься некуда.

- Не больно-то он нам и помог, - заметил Витя. - За лягушку помнишь, сколько содрал? Чай, надул кого-то, а тот его возьми и кокни.