Дар памяти

Совка влетает за мной в дверь, продолжая клекотать и требовать угощения. На главной лестнице, недовольно щурясь, стоит полусонная Минерва. Она кивает, обозначая, что все в порядке, и протягивает мне печенье, которое, должно быть, носила с собой с завтрака - у нее обширная переписка. Уже который день мне кажется, что Минерва хочет что-то мне сказать. И к войнам между нашими неучами это никак не относится. Я беру печенье и долго и сосредоточенно кормлю сову, давая Минерве шанс.

Сова какого-то совершенно невообразимого цвета, серая с белыми, ржавыми и почти черными пятнами. Кажется, она примирилась со мной, во всяком случае, птица довольно ухает, садится на рукав пальто и смотрит на меня вопросительно, почти по-человечьи.

– Ответ будет позже, - тихо говорю я, поглаживая ее мягкие перья.

Спокойной ночи, Северус, - бросает Минерва, поворачивается и исчезает с глаз долой, так и не воспользовавшись моментом.

На секунду мелькает мысль, не догнать ли ее. Интуиция подсказывает, что нужно поговорить с ней, но усталость наваливается на меня, и я решаю, что это не срочно. Минерва не стала бы медлить, если бы было что-то действительно важное. Она не из тех, кто откладывает неприятные вещи или боится принимать решения. Среди Пожирателей ходили слухи, что у Темного Лорда что-то было с ней во время учебы в Хогвартсе. Но Минерва такая правильная, что я бы скорее поверил в то, что что-то было между ней и Альбусом (если бы не знал о его ориентации, конечно). Хотя, как утверждает Ричард, есть те, кто спит с представителями обоих полов.

Выпустив совку, я сворачиваю к себе в подземелья и думаю, что, может быть, я не прав и Альбус не стер Минерве память о воскресных событиях? Я принял это за аксиому, когда увидел ее в понедельник. Я ожидал, по меньшей мере, неодобрения, но она смотрела на меня точно так же, как и всегда, когда у нас не было стычек, даже положила мне что-то на тарелку, что иногда-таки делала, и вообще была достаточно беззаботна. Но сам Мерлин бы не разобрал, что там, в мозгах у Альбуса, за этими безмятежными голубыми глазами, которые он прячет за очками-половинками, и которые он позволял целовать мне, когда мы занимались – сексом, хочу сказать я в очередной раз, но почему-то выходит - любовью. Так что, может быть, и не стер. А если не стер, то что? Вот поговорю с Минервой, и тогда уже разберусь.

В подземельях - стынь несусветная, на стене вдоль лестницы – белесый налет то ли инея, то ли плесени, надо будет задать работу домовым эльфам. Кровавый Барон приветствует меня и докладывает, что в мое отсутствие происшествий не было. Кому как, а мы с ним дружим. Вот точно: похоронят меня, а на моей могиле будет написано: «Его единственным другом был Кровавый Барон». Слизеринцы его уважают, но и боятся, как бы мне чего лишнего не сболтнул. Только заглушающие не помогают: призраки свободно просачиваются сквозь стены и обычные охранные заклятья им не помеха. На комнаты преподавателей накладываются специальные «антипризрачные» заклятья, но студенческие гостиные их лишены. Другое дело, что обычно призраки занимаются тем, чем хотят. Но если попросить их понаблюдать за кем-то, они выполнят это. Впрочем, не знаю, как другие, а Кровавый Барон это делает. В пределах подземелий, по крайней мере. Сейчас такой необходимости нет. Да и раньше она возникала редко.

А там? – спрашиваю я аккуратно, добравшись до своих комнат и называя пароль Pinus Paniculatis (сосна метельчатая, входит в состав зелий бодрости и антипохмельных).

«Там» - это значит, на «той» стороне, в гостиной львятника, в крыле, где живет оборотень, и вообще везде, где шатаются эти оболтусы-гриффиндорцы. Барон залетает за мной в гостиную, склоняя голову. Он молчалив, и предпочитает разговаривать в приватной обстановке, как и я. Пока я грею себе на маленькой жаровне какао, Барон в нескольких словах обрисовывает картину жизни замка. Уизли опять придумали какую-то гадость, в результате чего коридоры в башне залиты розовыми соплями. Сжимая ладонями чашку, коротко киваю: если опробовали у себя, значит, скоро следует ждать их в подземельях. В хаффлпаффца с четвертого курса кто-то кинул приклеивающим заклятьем, и тот целых полчаса торчал на карачках в коридоре на восьмом этаже, пока его не нашла Минерва. Но что он там делал, хотел бы я знать, учитывая, что комнаты его факультета - рядом с кухней?.. Свидание, не иначе. Наверное, досталось от несчастливого соперника.

Хочется не какао, шоколада, такого же густого, какой мы с Ромулу пили в Мариотте, чувствовать насыщенный вкус, согреться каждой клеточкой тела изнутри. Но шоколад слишком бодрит, а я и так варил зелья почти всю ночь. Отвлекаюсь на воспоминания, и не слышу слова Барона, выхватывая лишь фразу: «Возможно, вам будет интересно узнать, что тот человек снова был у директора».

Я застываю. Усталость как рукой сняло. Сердце, раздувшееся во всю грудную клетку, подпрыгивает в ней словно жаба, застрявшая в колоде. Но Барон не смеется, только окидывает меня оценивающим взглядом. Он умеет, когда захочет, и громыхать цепями, и леденяще хохотать, и язвить не хуже меня самого, но мне это демонстрируется редко, только если он в очень сильном ненастроении.

Я киваю молча: что еще тут можно сказать. Хотя нет, можно:

Что вы знаете о нем, сэр Уильям?

Лишь то, что он никогда не прибывает через камин и всегда одет в темно-коричневый плащ с капюшоном. Он высокого роста, почти как вы или чуть ниже.

С трудом выталкиваю из себя слова для следующей фразы:

Как долго он был?

От ужина и до полуночи, – Барон отплывает к двери, ожидая, пока я отопру ее заклятьем. – Я сообщу вам все, что смогу выяснить.

Спасибо, - тихо говорю я.

Прежде чем вылететь в дверной проем, он вскидывает голову и выпрямляет спину, принимая тот бешеный вид, который пугает не только студентов, но и все другие привидения в замке. И оборачиваясь, говорит: «Они держались за руки, профессор».

«Держались за руки». Оставшись один, я падаю в кресло. Чашка с недопитым какао по моей рассеянности остается в воздухе, я даже не замечаю, что вызвал стихийную магию и трачу ее на поддержание никому не нужного левитационного заклятья.

Не просто держались за руки - они делали это где-то, где их могли видеть призраки. Не в кабинете. Для Альбуса это крайняя, немыслимая степень привязанности – демонстрировать отношения при посторонних. Держались за руки. Со мной такого никогда… Мерлин Великий, какая пропасть между мной и этим!..

Несколько минут я тупо обвожу глазами свою гостиную. Четыре книжных шкафа (в одном из них на самом видном месте книги про чистокровные семейства и прочая дребедень, прямо-таки вопящая о моей лояльности собственному факультету) вдоль стен, двухместный диван темно-зеленой кожи (когда-нибудь, если буду свободен, не оставлю себе ни одной вещи этого оттенка), маленький столик и два зеленых же кресла. На каминной полке стоят часы и колдография озера Лох-Шил: Альбус прятал меня как-то в этой местности в перерывах между разбирательствами, когда аврорат нашел очередные «неопровержимые» доказательства моей виновности. Посередине гостиной - большой стол с инкрустированной крышкой, со стопками книг и журналов. В конце ноября мы занимались любовью прямо здесь, и Альбус сидел на этом антикварном великолепии (журналы я все-таки сбросил на пол) голой задницей, а я вжимался в него всем телом перед тем, как опуститься на колени и взять в рот его сочащийся влагой великолепный член.

Конечно, наедине он иногда брал меня за руку. В кабинете, после того, как затыкал портреты, или в гостиной, прежде чем увести в спальню и усадить на огромную кровать с шелковыми простынями гриффиндорской расцветки – алый гимн безвкусице под балдахином с толстыми золотыми кистями. Впрочем, как-то я подслушал беседу своих студенток, вычитавших в «Ведьмополитене», что красный – стимулирует половую функцию.

В первый раз Альбус взял меня за руку в тот самый день, когда все, наконец, между нами произошло. Днем он будто случайно оказался впереди меня в пустом коридоре во время «окна» между парами, на секунду притормозил и спросил в самое ухо: