Дар памяти

Решительно стряхиваю всю эту чепуху и поднимаюсь наверх. Звоню. Стук моего сердца почти заглушает его шаги.

Он открывает, не спрашивая, кто. Открывает, секунду скользит по мне взглядом и – делает приглашающий жест. Он в черной линялой футболке с коротким рукавом, в фартуке, со спутанными волосами, так привычен, так прост.

Вхожу. Запахи его квартиры, его самого обрушиваются на меня. С кухни тянет мясом и крепким настоем трав. А ведь он готовил и для меня…

Ромулу тщательно, чересчур долго закрывает дверь. Я оборачиваюсь к нему. Молчим.

А потом он делает шаг так, чтобы встать напротив, скрещивает руки на груди и восклицает, одновременно требовательно и отчаянно, в очередной раз одним только своим видом обрушивая весь мой мир:

Скажи мне что-нибудь, чтобы меня разубедить! Пожалуйста, скажи мне что-нибудь, Северус, чтобы разубедить меня!

Следующая глава ожидается примерно через месяц, так как сначала нужно написать миди-боковушку к серии - джен про Тонкс и расследование смерти Мэри.

========== Глава 100. Черно-белый лебедь. ==========

В гостиной Ромулу не глядя посылает в мою сторону продавленное кресло, сам садится в дальнее, как в первый день знакомства. Повсюду бардак: стол, ковер, верх шкафа – все завалено вещами и маггловскимибумагами. На полу между нами лежит опрокинутая ваза с сухими колючками – Ромулу даже не подумал поднять ее, просто переступил.

Он обхватывает себя руками:

Ну?

Что ты хочешь узнать? – спрашиваю я. Сердце дрожит, словно пойманная медуза – кусок желе на столе у повара.

Ромулу молчит. Долго. Не меньше пяти минут. Я за это время двадцать раз успеваю почувствовать удушье и вспомнить, что вообще-то болен. Но пить зелья при нем сейчас – это словно демонстрировать «вот, смотри, до чего ты меня довел». Глупо и стыдно. Неожиданно я начинаю чувствовать злость. Снова оправдываться! Но когда я решаю уже встать и просто уйти, предоставив потом заканчивать дело Ричарду, Ромулу заговаривает.

Тогда, на набережной, ты сказал, что соврал… что ты никого не убивал… но ты был с ними, с пожирателями… даже если не правая рука… но ты же не мог не… ты же не мог?

Он отворачивается с досадой, и это жалкое оборванное «не мог» вдруг говорит мне про него все. Мерлин, да он же и вправду в меня влюблен. Он несколько дней не мог отойти от потрясения и все равно цеплялся памятью за мои слова про вранье, все равно пытался оправдать хоть как-то, поверить мне, а не кому-то другому. И тем труднее было ему это сделать, что я сам перед Мартой оговорил себя, и он не знал, верить тому, что видел, или тому, что слышал, и все равно надеялся, что я вернусь и скажу что-нибудь подтверждающее его веру в меня. И его решимость то таяла, то возрастала, а сейчас опять истаяла, и ему страшно до чертиков, что я сейчас ее опровергну. А я схожу с ума, потому что не знаю, что делать. Потому что вот он, близко, только протяни руку – и стоит даже не соврать, а просто умолчать некоторые факты, подтвердить его собственные желания, и он весь будет моим. А я этого хочу так, будто в жизни никогда не желал ничего сильнее. Будто это самое главное сейчас и вообще. Будто это что-то исправит, изменит в моей жизни навсегда. Может быть, то, что разрушилось, когда я столкнулся с Поттером, приехав в Хогвартс. И вопрос только в том, до каких же пределов Ромулу будет таким слепым. Как долго он сможет оправдывать меня. И в какой момент наконец увидит, что сделал в своем воображении красавицу из чудовища. А ведь он совсем не глуп, должен же он это увидеть когда-нибудь. Так почему бы не сейчас…

Я не расскажу, я покажу, - говорю я. И собственное спокойствие пугает меня. Я всегда был мастером разрушать собственную жизнь, вот и сейчас – решился и как отрезало, никакой жалости ни к себе, ни к нему. Я никогда не буду больше ждать, пока меня бросят.

И я показываю, напрямую, как бывало с Альбусом, только чуть больше усилий, все-таки Ромулу не легиллимент. Не всю стычку в Лютном, на это времени нет, у меня сегодня дежурство, но ключевые сцены, и Вим Дедуко, все из того, что могло бы заинтересовать его до появления Риты.

Когда я заканчиваю, он абсолютно безэмоционален. Не то чтобы я ожидал, что он прикажет мне убираться, но по его лицу ничего нельзя прочесть. И это пугает.

То есть, ты знал, что твое заклинание их убьет, - наконец уточняет он, и у меня от его спокойствия мурашки по коже. Такого я его еще не видел. И я вдруг понимаю – он мог бы убить меня. На дуэли, в схватке – мог бы.

Да. Я знал, что оно их может убить, - смотрю ему прямо в глаза.

Он кивает.

И так же раньше? Ты… люди умирали раньше после?.. ты зельевар, значит, если ты был пожирателем, наверняка темные зелья, яды… еще что-нибудь.

Кажется, я ошибся, и он смотрел на все это куда более трезво, чем я предположил. В этот момент я понимаю, насколько недооценил его, не разглядел за юношеской порывистостью чего-то более серьезного. И эта рассудительность, это спокойствие, даже холодность вдруг самым непостижимым образом дает мне надежду. И что-то ломается во мне, и я верю… начинаю верить, что он поймет. Поймет даже то, что я сам не до конца понимаю.

И я рассказываю. Я действительно вдруг рассказываю все, по крайней мере то, что можно рассказать. Про то, как бредил идеями Лорда и ненавидел отца, про то, как интересно было с Люциусом, про то, как я гордился, что меня выделяли, и про то, насколько мне было плевать на остальных. И как Лили пыталась спасти меня, но не преуспела. Как я варил яды для Лорда, как позволил заклеймить себя. Как вовсю делал пожирательскую карьеру, а потом случилось пророчество. Как погибла Лили, а я не смог сделать ничего, чтобы ее спасти.

Рассказываю и понимаю – как глупо было надеяться, что он поймет. Это все невозможно понять. Чтобы понять такое, нужно простить, а такие вещи не прощаются.

А он слушает внимательно, с ровным выражением лица, не перебивая. А я, между тем, опускаю глаза все ниже. Закончив же рассказ, вообще встаю и отхожу к окну. Я не могу, не могу его видеть. Хуже, чем перед Лордом гневающимся стоять, честное слово.

За окном – темная улица, редкие глаза неразбитых фонарей и в кои-то веки клубы наползающего невесть откуда тумана. А за спиной – молчание размером со всю ночную громаду Хогвартса, и мне кажется, что никакая сила не заставит сейчас меня обернуться.

Северус, - говорит вдруг Ромулу, вставая и постукивая пальцами по стулу.

Я смотрю на него, совершенно не понимая. А он обходит стол и подходит ко мне. Все ближе, а потом подступает вплотную и обнимает меня. И я в ступоре, я еще не отошел после того, что вывалил на него, а он прижимается все сильнее и говорит, пряча лицо мне в мантию:

Как же я рад, что ты вернулся.

И я тогда решаюсь и осторожно касаюсь ладонью его спины. Футболка мокрая. А я все еще поверить не могу, что вот он - в моих руках. Что после всего услышанного он позволяет телесный контакт.

А он, выпутавшись из моих рук, бросив на меня короткий взгляд и на секунду спрятав лицо в ладонях, говорит вдруг, отводя глаза в сторону:

Возьми меня.

И я вновь не сразу осознаю, что он говорит. Я все еще слишком там, в том, что я делал и чему нет оправдания, и я просто не могу понять, как он может… Ну не может же он настолько меня оправдывать?! И вдруг я понимаю – ему нет нужды меня оправдывать. Понимаю, что так тоже бывает. Что он не влюблен – любит. А для любви виновность или невиновность неважна.

Это не укладывается в моей голове. Ни это, ни то, что он просит взять его. Прямо здесь, сейчас. До дежурства остается час, но даже не в этом дело. Я просто не готов. Потому что вдруг понимаю – это что-то, что гораздо больше всего, чем когда-либо было. Слишком всерьез. Это не то что с Фелиппе - просто отвлечься. Это не то что с Альбусом - быть с ним, стараться продлить это изо всех сил, но все это время знать, что настанет день, когда все будет кончено, знать, что это никогда не превратится в нечто законченное и полноценное. Ромулу будет принадлежать мне, но и я буду принадлежать ему. Это как разрушение, потеря себя, взамен которой можно приобрести нечто большее. И это страшно. Потому что сРомулу – это навсегда.