Узы крови

Во время столь продолжительной тирады лицо Эстер выражало самые разнообразные и одновременно противоречивые эмоции. В начале она насторожилась, пытаясь понять, к чему ведет этот разговор. Затем, переварив первую часть послания, сразу же вопросительно вскинула брови в ожидании продолжения. Небольшая одышка у Майкла закончилась через несколько секунд, по прошествии которых он выпалил заключительную часть. Минуту королева неподвижно сидела, разглядывая собственные черты на знаменитом портрете. Отпечаток страданий.

Как бы то ни было, дочь Лукаса резко выпрямилась, буквально впиваясь глазами в потускневший взгляд мужа. Последние проблески надежды постепенно угасали: лицо Майкла не выражало абсолютно ничего. Он просто смотрел в одну точку, словно его разум был где угодно, но не в старой каморке, заполненной многочисленными предметами искусства и интерьера. Это означало, что решение окончательно и бесповоротно, что нет иного выхода, кроме того, какой он предложил, что он боролся, пытался найти иные пути, но тщетно.

– Тебе не нужен мой совет или разрешение, – это был не вопрос, утверждение. Безапелляционное, жесткое и неумолимое. Королева поднялась с сундука, глядя на мужа сверху вниз. Она не рассчитывала увидеть там сомнение – все эти мизерные надежды давно угасли, еще в тот момент, когда он вошел в помещение.

– Я хотел сначала сообщить тебе, чтобы ты не узнала это от кого-то другого, чтобы не бить в спину, – попытался объяснить лорд Львиного Утеса, но поднятая женская рука красноречиво говорила, что Эстер не нуждается в оправданиях. Тогда Майкл впервые ощутил неприятное покалывание в области сердца. Все верно, это эмоции бьют через край, еще немного, и он просто не выдержит этот сумасшедший напор. Внезапно он схватил жену за руку, ужасаясь бледности ее лица. – Мне жаль. Я прекрасно понимаю, что ты только что похоронила одного ребенка, а теперь я отбираю у тебя другого. Мне искренне жаль, но иначе они потребуют голову Никлауса.

– Достаточно, – прошептала первая леди, осознавая, что не в силах сдерживать всепожирающую пустоту, внезапно образовавшуюся внутри. Если она проявит слабость, если хотя бы одна слеза блеснет на ее мертвенно-бледных щеках, то все пропало. Эстер не позволит себе играть на чувствах собственного мужа, чьи синеватые круги под глазами ясно говорили о том, что он сделал все. Абсолютно все. Она не простит себе сомнений относительно решений законного короля, какими бы ужасными они не были. – Я поговорю с Ребеккой. Попытаюсь объяснить ей, ради чего мы так поступаем. В конце концов, рано или поздно нам бы пришлось с ней расстаться, но я не думала, что это будет так скоро и при таких обстоятельствах.

Ни один мускул не дрогнул. Даже голос. Речь была правильно поставленной, без каких-либо внешних колебаний и оговорок. Лев был поражен металлическими ноткам, обычно редко проявляющимися в столь мелодичном голосе. Это означало, что он прав, что она не сомневается в его планах и поддержит любое решение. Боевой дух расправил крылья навстречу попутному ветру, медленно взлетая ввысь. Ланнистер опустился на колени, ощущая прохладу каменного пола, и возвел глаза к лицу жены. Это молчаливое поклонение могло длиться вечно, пока дочь Лукаса все же не нашла в себе сил улыбнуться и протянуть королю руку. Он, самый могущественный человек в мире, низвергший целую династию в Ад, стоял на коленях, словно в ожидании смертного приговора.

Она понимала, что стоит ей сказать слово, и Ребекка останется здесь, в столице; стоит ей сказать слово, и он соберет несколько тысяч солдат, станет во главе небольшой армии и ринется в сторону Дорна, несмотря на явное меньшинство. Он готов пойти ради нее на убийство, цареубийство и самоубийство – на все, что только было возможно в этом необъятном мире. Да, он преклонялся, но она не могла этим воспользоваться, не могла так низко пасть, даже ценою жизни единственной дочери. Когда их руки сомкнулись в своеобразном замке, это был сигнал к тому, что пути назад нет и не будет. Решение принято. Оно фактически скреплено кровью.

– Майкл, – правитель Беленора замер на выходе из чулана, содрогнувшись всем телом. Недавняя сцена между ними вызвала бурю страстей. Он едва смог найти в себе силы, чтобы обернуться и посмотреть на собеседницу. – Я больше не хочу детей, – ошарашенный взгляд золотистых глаз говорил красноречивее любых слов. Удивление мало-помалу сменялось недопониманием. – Я понимаю, ты злишься.

– Нет. Это твое решение и я его уважаю. Ты слишком много пережила за последнюю неделю, а я заставил тебя страдать. Мне жаль, – было единственным, что он сказал перед тем, как выйти и захлопнуть за собой дверь. Когда-то давно, после рождения Хенрика, они размышляли о том, чтобы завести еще детей. Возможно, еще одну дочь, однако эта тема была спрятана в один из ящиков с глубоким дном и закрыта на ключ. Больше они никогда не разговаривали об этом, считая ненужным и несвоевременным. Теперь же это казалось отвратительным и даже мерзким, считалось за попытку воскресить умершего сына и вернуть еще не пропавшую из их жизни дочь.

Эстер еще долго смотрела на роковой портрет. Эти подлинные эмоции, хорошо спрятанные от самых зорких глаз, начинали действовать на нервы. Она больше не могла существовать в этих угнетающих четырех стенах, которые раньше приносили радость и вселяли мизерную надежду. Картина покинула свой двадцатилетний приют вместе с королевой, желавшей избавиться от всего, что напоминало о недавнем разговоре. Она поняла, что вынесла портрет из каморки лишь тогда, когда обжигающие лучи солнца впились в лицо.

Не привыкшие к свету глаза резко зажмурились, а руки стиснули позолоченную раму. Несколько слуг поспешили к первой леди, чтобы удержать ее на ногах: нездоровый цвет кожи был воспринят как болезнь. Детище давно умершего художника было по приказу отнесено в королевские покои, однако сама Эстер отказалась от какой-либо помощи. Слуги удивленно приглядывались между собой, исподлобья наблюдая за тем, как слегка пошатывающаяся королева направилась в сторону внешнего двора. Двое верных стражников осторожно следовали за ней, чтобы вовремя помочь в случае необходимости.

Тем не менее он не представился, поскольку дочь Лукаса прошла четыре лестничных проема, ни разу не споткнувшись, чтобы в итоге оказаться в одном из многочисленных дворов, украшенных разнообразными цветами и скульптурами ангелов. Именно здесь происходило празднование именин Ребекки и именно здесь она любила проводить свободное время, вдали от надоедливых братьев и общей суматохи столицы. С главного помоста открывался вид на неторопливое море, лишь изредка омрачающее собственное величие высокими волнами.

Как и было предугадано, единственная дочь Ланнистеров находилась именно там, в маленькой беседке, стоявшей на краю склона и полностью покрытой коварным плющом, чьи длинные зеленоватые корни обвили всю внешнюю часть своеобразного деревянного домика. Верный рыцарь, сплошь покрытый помятым металлом, внимательно следил за всеми непрошеными гостями, проходившими мимо территории. Его задачей было охранять принцессу от всего, что могло навредить ей. Пока ему не приходилось обнажать меч, но незнакомый молодой человек, целенаправленно шагающий в сторону беседки, вызвал немало подозрений.

– Ты утоляешь мой голодный взор. Как землю освежающая влага, – мелодичный голос Кая с легким акцентом, выдающим в нем жителя восточного региона, приятно ласкал слух. Ребекка не сразу поняла, кому принадлежит этот чудесный тембр, пока не обернулась на громкое рявканье стражника, который перегородил Аррену проход в беседку огромной алебардой, начищенной до блеска. Улыбка, больше напоминающая хитрую усмешку, казалось, никогда не сходила с этого не лишенного красоты лица. Легкая поросль над верхней губой изящно гармонировала с амплуа дерзкого и нахального юноши. – Полагаю, леди Ребекка не оценила моего душевного порыва? Впрочем, тут моя вина, я ведь совсем забыл, что она – представительница дома Ланнистеров. Тут нужно что-то в этом стиле: “С чего бы мне, – сказал тот лорд, – Склоняться пред тобой? На стяге твоем – такой же кот. Лишь только цвет другой “.