Страница 7 из 40
– Я хочу как лучше, – сказал Агатов. – Сконтактироваться. – Он сделал все, чтобы любезно улыбнуться.
Железная лестница отзвенела под его шагами.
– Вот и разберись, – озадаченно сказал Крылов, как будто кто-то мог услышать его.
Он печально посмотрел на свои недавно отпаренные брюки – на коленях уже вздулись пузыри… Погасив свет, он уселся на приступку и стал ждать. Но солнечный луч исчез, и прежнее настроение не возвращалось. Необходимость что-то решать злила его. Он не желал ничего решать. В любом случае, соглашаясь или отказываясь, он что-то терял. Но в том-то и дело, что, решая, всегда что-то теряешь.
Не хотелось спускаться вниз и сидеть сейчас рядом с Агатовым. Он словно обжегся, прикоснувшись к обнаженной душе этого человека. На какой-то миг приоткрылось самое сокровенное, в глубине расселины Крылов увидел трепещущее, еще расплавленное, готовое отлиться в любую форму… Кто знает, где и когда совершается поворот человеческой души? Что-то бурлит, соединяется у вас на глазах, достаточно одного слова, и оно вдруг застывает судьбой; Крылов думал о том, что мы сами делаем людей плохими и хорошими.
Разумеется, Бочкарев, и Ричард, и Голицын – они руководствуются самыми высокими принципами, а вот Агатову все это предстает, наоборот, величайшей несправедливостью. Природа обделила его талантом, отсюда обиды, ущемленность, зависть – все, что уродует человека. И как помочь ему? Неужели неизбежна такая несправедливость? Но и ребята правы: к руководству нельзя подпускать бездарных. Но и бездарные никогда не чувствуют себя бездарными. Они не мучаются, они завидуют и злятся. А ведь каждый в чем-то бездарен…
Глава пятая
Стеллажи сверху донизу были плотно заставлены пыльными томами – научные отчеты со дня основания лаборатории.
Под самым потолком стояли тома в старинных переплетах, обклеенных мраморной бумагой с красноватыми прожилками, с тисненными золотом корешками. Затем шли переплеты из дешевого синего картона, из рыжеватых канцелярских папок – переплеты военных лет с выцветшими чернильными надписями, и последних лет – в толстом коричневом дерматине.
Вид этих стеллажей настроил Тулина иронически: «Урны с прахом обманутых надежд давно ушедших поколений… Кладбище несбывшихся мечтаний… Сколько никчемной добросовестности!»
И все эти бумаги на столе Крылова будут так же погребены в очередном томе.
Тулин придвинул к себе график суммарной напряженности поля. Через месяц-другой этот лист отпечатают, подклеят в отчет, который перелистает кто-нибудь из начальников, и папка навечно займет свое место на стеллаже.
Он ждал Крылова уже минут пятнадцать. Прищурясь, размашисто нарисовал на кривой танцующие скелеты и подписал:
Карфаген будет разрушен!
Ричард остановился за его спиной.
– Лихо! Несколько в духе Гойи. Вы художник? Тулин осмотрел свою работу.
– Тот, кто рисует, уже художник. Искусство – это не профессия, а талант.
– Ну, знаете, талант – понятие расплывчатое, – возразил Ричард. Он обожал споры на подобные темы. – Необходимо еще образование.
– А что такое образование? – спросил Тулин и, не дожидаясь ответа, провозгласил меланхолично: – Образование есть то, что остается, когда все выученное забыто.
– Неплохо. Но вы испортили Крылову график.
– Не беда. Если он даже подклеит в таком виде, это обнаружат не раньше чем в следующем столетии.
Ричард попробовал было вступиться за работу Крылова – Тулин пренебрежительно отмахнулся. Покачиваясь на стуле, он рассуждал, не интересуясь возражениями:
– Поставщики архива, работаете на это кладбище во имя грызущей критики мышей.
– Сила! – восхитился Ричард.
– Это не я, это Маркс.
К ним прислушивались. Тулин повысил голос. Сохраняя мину беспечного шалопая, он с удовольствием ворошил этот муравейник. Забавно было наблюдать, как оторопели, а потом заволновались они от неслыханной в этих стенах дерзости.
Первым не выдержал Матвеев. Избегая обращаться к Тулину, он попробовал пристыдить восхищенного Ричарда: неужели ему не дорога честь коллектива?
– Фраза… – заявил Ричард. – Терпеть не могу фраз. Что такое коллектив? Что такое его честь?
– Ну, знаешь, – сказал Матвеев, – у нас большинство честных, добросовестных людей, они работают, не щадя себя. Этим нельзя бросаться.
– Науку двигают не честностью! – запальчиво сказал Ричард, но Тулин неожиданно осадил его:
– Честность тоже на земле не валяется. Я уверен, что здесь большинство честных, беда в том, что вы честно хотите одного, но так же честно делаете совсем другое, а получается третье. Везде кипение, перемены, а у вас как в зачарованном королевстве.
Теперь Матвеев уже решился возразить самому Тулину:
– К вашему сведению, лаборатория на хорошем счету: в прошлом году мы перевыполнили показатели.
Всепонимающая улыбка, и Тулин стал усталым циником:
– О да, благодаря вашему энтузиазму отчет поставили на эту полку недели на две раньше срока. Освоены отпущенные средства.
Матвеев ужаснулся:
– Вам известно, что наш отдел возглавляет член-корреспондент Голицын?
– Как же, как же! – сказал Тулин. – Любимый ученик Ломоносова. А вы все еще верите в авторитеты? Увы, люди не могут без авторитетов… Нет, я о вас лучшего мнения, вы просто боитесь говорить то, что думаете. А я не боюсь. – Он подмигнул им всем разом. – Я из другого министерства.
– Вы что, академик, – сказала Зиночка, – или новатор? Тулин оценивающе скользнул глазами по ее фигуре и сказал загадочно:
– Иных можно понять, рассматривая вблизи, другие понятны лишь издали. – Он взглянул на часы. – Время, пространство, движение… Свидание не состоялось. Я оставляю вас, мученики науки.
Ричард отправился его провожать.
– Вам нравится Гойя? А неореализм? А как вы расцениваете астроботанику? – Он забрасывал незнакомца вопросами, восхищался его пренебрежительными афоризмами. – А кто вы по профессии? Давайте познакомимся, – предложил он.
– Почему у вас такое имя? – спросил Тулин.
Ричард с готовностью рассказал про отца-моряка, который побратался с английским боцманом, коммунистом Ричардом Клебом.
На повороте коридора они столкнулись с Крыловым.
– Сережа! – крикнул Тулин, расставляя руки. Рассеянно кивнув, Крылов прошел мимо. Загорелое лицо Тулина вспыхнуло, Ричард опустил глаза.
Пройдя несколько шагов, Крылов обернулся, ахнул, подбежал к Тулину, схватил за плечи:
– Олежка!
Ахали, колотили друг друга по плечам, выяснили, что Аллочка Кривцова вторично вышла замуж, что до сих пор неизвестно, кто на последней вечеринке прибил галоши к полу, что Аникеева переводят в Москву…
Тулин отметил у Крылова модные туфли, интересную бледность, совершенно несвойственную его примитивной курносой физиономии. Крылов нашел, что Тулин похож на преуспевающего футболиста из класса «Б». Неужели сотрудники могут принимать всерьез такого руководителя – стилягу и тунеядца?
Он очнулся, засиял, глаза его прояснились, он был растроган тем, что Тулин специально заехал проведать его, он не ожидал такого внимания к себе. Со студенческих лет он поклонялся Тулину, хотел быть таким, как Тулин, – веселым, общительным, талантливым. Куда б Тулин ни шел, ветер всегда дул ему в спину, такси светили зелеными огнями, девушки улыбались ему, а мужчины завидовали. Но Крылов не завидовал – он любовался и гордился им и сейчас, восхищаясь, слушал рассказ Тулина о новых работах и о том, зачем Тулин приехал в Москву.
Разумеется, Крылов читал в апрельском номере его статью. Шик! Последние исследования Тулина открывают черт-те знает какие возможности. Правда, строгих доказательств еще не хватает, и Крылов заикнулся было об этом, но Тулин высмеял его:
– Академический сухарь. Разве в этом суть?
И несколькими фразами разбил все его опасения. Замысел был, конечно, грандиозен, и Крылову казалось, что сам он давно уже думал о том же и так же.