Страница 38 из 40
– Погоди. Значит, обследуют? Ну что ж, логично. Еще не то будет. Денисов его не оставит. Не оставит, пока не подомнет.
– Ты преувеличиваешь, – сказал Крылов. – Ведь Дан прав. А если и не прав… Нет, нет. В наше время так не бывает. Может быть, надо пойти куда-то, рассказать, я пойду.
– Уже ходили и говорили. Не такие, как ты, ходили. А им – пожалуйте, вот решение совещания. Так сказать, в открытом бою побит ваш Данкевич. А то, что критикуют его, ну что ж, нормально, науке нужна критика. И будь здоров. Приветик. Такая чертовщина, обалдеть можно.
Лицо его зябко съежилось, и Крылову стало не по себе не от слов Тулина, а оттого, что Тулин, его Тулин, может перед чем-то отступить.
– Твой Дан во всем виноват, – со злобой сказал Тулин. – Он все испортил. Зачем было их дразнить? Им только это и надо было. Они провоцируют, а он донкихотствует, губит нас, мостит им дорогу.
– Как ты можешь про Дана…
– Он глуп, глуп, – с каким-то исступленным злорадством повторял Тулин. – Краеугольный камень. Олимпиец. Кристаллическая решетка, а не человек.
Крылов страдальчески сморщился.
– Ну, это зря… Разве можно требовать от Дана какой-то дипломатии? Он мыслит другими категориями. А ты знаешь, как он мыслит. Это молния. Ему все можно простить.
– Кому нужна сейчас эта молния? Молнией задницы не согреешь. Все горит, пожар, а Дан наблюдает в телескоп…
– Не смей говорить о нем плохо! – закричал Крылов. Впервые он осмеливался кричать на Тулина, впервые он взбунтовался. – Как ты смеешь? Дан – святой человек, гений.
Тулин закинул ногу на ногу, успокоенно-холодно улыбнулся. – Да? Крылов оторопел.
– Что «да»?
– Барашек ты мой. Гении нынче получаются после смерти, а мы его при жизни сделали гением. Он возомнил и решил, что все может.
– Ничего подобного. Все это вздор. Вздор! – бормотал Крылов.
– Мой совет – оставь его, пока не поздно. Ты сам говорил, что успех и не брезжит. Дан занесся и взялся за непосильную задачу, из-за него ухлопаешь лучшие годы впустую. И, кроме того, помяни мое слово: вам нормально работать не дадут.
Крылов мучительно потирал лоб.
– Нет, ты нарочно пугаешь меня. Только это все вздор.
– Зачем же мне пугать тебя? Ты уже убедился, что я прав.
– Если бы Дан позволил, – сказал Крылов, – я бы… Понимаешь, пользуясь дановской теорией поля, можно рассмотреть природу грозы…
Тулин скучливо отмахнулся – непрактично, уязвимо с точки зрения результатов.
– Такой темой можно заняться и лет через пять, – сказал он. – Держись-ка ты лучше за землю, парень.
И он так выразительно оглядел круглую, курносую физиономию Крылова, что тот покраснел.
– Я и не рассчитываю… Ну, не получится, зато как интересно! Кто-то ведь должен начать. – Крылов помолчал. – Тебе-то хорошо рассуждать.
– Мне хорошо, – сказал Тулин. – Между прочим, мой шеф решил сдаться Денисову на милость.
Крылов поднял голову. Глаза Тулина были стеклянны.
– И я с ним, – сказал Тулин. – Бухнемся в ноженьки. Владейте нами. Мы перебежчики. Ему сейчас перебежчики нужны. Самый момент.
– Не юродствуй.
– Денисов, конечно, облобызает нас.
– Зачем вам это?
– Работу спасать надо. Работу, понятно? Мой шеф здраво рассуждает: хоть черту душу заложить, лишь бы дело делать. По-твоему, лучше слезы точить, жалобы писать? Нет, голубок, перед такими, как Денисов, нечего стесняться. С ними надо бороться их же методами. Нечего брезговать. Притвориться? Пожалуйста! Врать? Готов! На все готов. Потом успею руки помыть.
– Что ж это тебе даст?
– Поставлю условия. Дорогой владыка, я ничем вам мешать не буду, перекую мечи на орала, только не трогайте мою тему. Дайте мне доковыряться. Он, конечно, тоже поставит свои условия. Приму. От всего отрекусь. Чего кривишься? – Он вскочил, стиснул кулаки, глаза его словно разбились, сверкая острыми осколками. – Медуза ты интеллигентская! Всех бы вас, чистоплюев… Невинность! Благородство! А внутри-то – трусливый импотент!
– Ну-ну, – ошеломленный его гневом, пробормотал Крылов.
Тулин схватил с вешалки свой темно-серый плащ.
– А ты, вместо того чтобы поддержать меня… Думаешь, очень приятно залезать в это дерьмо? А я лезу… Разумеется, куда как красиво взойти на плаху! Но от этого, милый, работа над грозой не продвинется ни у тебя, ни у меня. Ведь Денисов-то сам ничего не сделает. У него все это афера. Пшик! Дан прав.
– Ага! Вот видишь. И я знаю, Дан – настоящий ученый. Он никогда не пойдет против своих убеждений. Он, как Галилей, будет твердить: а все-таки она вертится! Настоящий ученый иначе не может. Что бы ни было!
Они стояли друг против друга, взъерошенно-непреклонные, пряча сомнения и растерянность.
Первым заговорил Тулин. Нервная усмешка дергала его губы.
– Эх ты, грамотей грамотеевич! Известно тебе, что, несмотря на эту фразу, Галилей все-таки отрекся? Ради того, чтобы иметь возможность работать дальше. Он был деловой товарищ. И как известно, история его оправдала. История! А ты кто такой? Может, она, история, мне тоже памятник поставит. И тебе. Не волнуйся. Если уйдешь от Дана, обязательно памятник схлопочешь. Только мне на коне. А тебе, – он подмигнул, – тебе на мотоцикле.
Он снова был старшим. Как бы они ни ссорились, что бы Олег ни делал, в их дружбе, наверное уж навсегда, он останется старшим.
С внезапной детской нежностью Крылов взял Тулина за руку.
– Не ходи к Денисову. Я не верю, что ты к нему пойдешь. Тулин милостиво поинтересовался:
– Это почему?
– Если бы ты решил пойти, то зачем бы ты мне рассказывал. Ты бы сперва к нему отправился. А тебя совесть мучает. – Приободренный молчанием Тулина, он сказал убежденно: – Есть все же вещи сильнее всякой науки и логики.
Тулин молчал, улыбался, и Крылов сконфузился.
– Передо мной тоже проблема, все же мне охота… Тулин посмотрел на часы.
– Мне бы твои проблемы, я был бы счастливым человеком.
Крылов вернулся в комнату, включил чайник, открыл окно, нарезал хлеб, намазал бутерброды, выпил чаю. Из всех людей на земле ему нужна была сейчас Лена, одна она. Чтобы она пришла, села на подоконник, и он, не торопясь, поговорил бы с ней, рассказал бы ей все.
Всегда ему доставалась роль слушателя. Даже тогда, когда ему необходимо было посоветоваться, все равно как-то получалось так, что его перебивали и заставляли слушать. То, что говорили другие, всякий раз оказывалось важнее его личных забот. Никому почему-то не приходило в голову расспрашивать его. И ни у кого не находилось времени выслушать его.
Он сидел за столом и мысленно звал Лену. Он внушал ей: ты должна прийти. В конце концов, существует же какое-то действие на расстоянии, какие-то биотоки, или телепатия, или еще какая-нибудь чертовщина. Нужно сильно захотеть – и Лена почувствует. Должен быть хоть один человек на свете, которому ты нужен.
В раскрытое окно вливался шум улицы. На фоне пунцово-закатного неба возникла фигура Лены. Она быстро скользнула по острым железным волнам крыш. Рама окна была рамой картины. Лена, запыхавшись, уселась на подоконник, отодвинула горшочек с кактусом и разгладила юбку.
– У меня масса времени, – сказала она. – Мы никуда не пойдем. Не удивляйся, можешь сидеть, рассказывать сколько влезет. Мне страшно хотелось узнать, что у тебя происходит.
– Нужно, чтобы был хоть один человек в мире, кто хочет тебя слушать, – сказал он. – Ты знаешь, раньше люди исповедовались, и им становилось легче. Иногда нужно просто, чтобы тебя кто-то слушал. Просто слушал бы и кивал головой. Человеку надо иногда открывать свою душу.
– Давай ближе к делу.
– Вот видишь…
– Ну не буду, не буду.
– Я бы построил специальные дворцы, посадил туда мудрых людей, чтобы к ним можно было прийти и поговорить. Никакой власти им не надо. Только бы они умели слушать.
– Районные исповедальни.
– Не смейся, это очень нужно. Бывает, ни с родным, ни с товарищем не хочется делиться. Олегу сейчас не до меня. Ему трудно. Но и мне тоже трудно. Я все больше чувствую себя тупицей, а Дан выходит из себя. Не знаю, как помочь ему. Боюсь, что не под силу нам… Забежали лет на десять вперед. Но разве его переспоришь?