Страница 14 из 40
Наступившая тишина заставила его взглянуть на Южина. Что-то переменилось. Адъютанта уже не было. В глазах Южина светилось нечто вроде сочувствия.
Он положил руку на плечо Тулина.
– Вам сколько лет?
Тулин попробовал криво усмехнуться, но побоялся разжать губы: они могли задрожать, они могли выкинуть черт знает что, и голос мог вырваться оттуда всхлипывающий. От этой большой, тяжелой руки, лежащей на плече, что-то надломилось в нем, и он со страхом почувствовал, как душно перехватывает горло.
Южин налил стакан воды.
– Выпейте.
Вода была теплая. Тулин пил маленькими глотками, не поднимая глаз. По голосу Южина он понимал, как жалко выглядел сейчас, и это было самое невыносимое.
Он поставил стакан и пошел к дверям.
– Погодите, – сказал Южин.
Тулин остановился, не оборачиваясь. Южин зашел сбоку.
– Попробуйте сами с Голицыным… – буркнул он. Внезапно Тулин успокоился, все было кончено, и он вдруг почувствовал ту последнюю свободу, когда уже все равно и остается лишь одно наслаждение – выложить правду.
– Поздравляю вас, товарищ генерал. Отпихнулись. Теперь можно стать добрым и чутким. Советовать можно. Вам ведь уже ничего не грозит. Все параграфы соблюдены. А к Голицыну я не пойду. Не нужно мне их милости. Да и с какой стати им в дураках оказываться? Когда-нибудь вы убедитесь, что я был прав. Когда американцы обгонят нас. Они нащупают наш метод. Вот тогда вы сами разыщете меня: пожалуйста, товарищ Тулин, вот вам, товарищ Тулин, берите самолеты сколько хотите, торопитесь, наверстывайте, опережайте. Вы станете смелым, ужасно смелым, щедрым… Нет, я вас не пугаю – за то, что вы задержите наши работы на несколько лет, вы не получите никаких взысканий, за перестраховку вас не накажут…
Эти безрассудные упреки Южин готов был простить: нервы, запал. Кто-кто, а Южин знал, какие огромные средства стало давать государство на изучение физики атмосферы, группа Тулина составляла лишь крохотный участок большого фронта исследований, ведущихся институтами страны. Южина занимало другое: среди запальчивых выкриков Тулина он различал страстную уверенность в своей правоте. На чем она покоилась? Почему она для Тулина сильнее всяких формул, и расчетов, и заключений? А что, если это не только убежденность?
Он вглядывался в глаза Тулину, пытаясь через них проникнуть в его душу, – мучительное извечное усилие одного человека постичь до конца то затаенное, что скрывается в душе другого. А вдруг то, что защищает Тулин, и есть истина? Как будто в глазах Тулина он мог увидеть не убежденность, а саму истину.
– Цирк… Колизей… – И вдруг отчаянно махнул кулаком. – Э, была не была, вали на мою голову! Разрешаю. Но не все, конечно. В радиолокационное ядро заходить и не думай…
Тулин глубоко вздохнул, прикрыл глаза. Почему-то не было ничего, кроме усыпляющей усталости. Наконец Южин кончил говорить, и тогда Тулин опомнился, схватил Южина за руку, потом за плечи, поцеловал в одну, в другую щеку. Южин сконфузился, но Тулин чувствовал, что получилось мило и непосредственно, и к нему сразу вернулась уверенность в неизбежности случившегося. С самого начала он знал, что добьется своего, что иначе и быть не могло.
Они сели за схемы полетов. Южин жестко отчеркивал зоны.
– Голицына теперь обойти нельзя, – предупредил он. – Придется идти на компромисс. Он будет курировать ваши полеты. Не сам – через своих, я с ним договорюсь.
Тулин беспечно отмахнулся. Он был слишком рад, чтобы задумываться о таких пустяках, тем более что там Крылов. Серега постарается.
– А если мы встретим грозу? Забредем туда случайно и заблудимся, а? – И он подмигнул Южину.
– Я тебе встречу, я тебе встречу!
– Ну а если?
– Если грозу встречают, ее обходят. Если в грозу попадают, то… – Южин усмехнулся, – то отремонтировать самолет не всегда удается.
Тулин от души смеялся. Шутка казалась ему очаровательной. Он спешил успокоить Южина, он готов был обещать все что угодно, любые гарантии. Если что-нибудь случится, он клянется больше не летать, не просить самолетов. Он снова был победителем, а победителю можно быть щедрым и обещать, обещать.
Он покинул Управление вечером. Вместе с начальниками отделов он отработал схемы полетов; запретные зоны были велики, слишком велики, но все же летать разрешалось в таких близостях от грозы, о которых раньше и помыслить нельзя было.
Это первая ступень, первый прорыв, дальше пойдет, в конце концов, тут важнее всего принципиальное согласие, а там все зависит от локатора, можно будет отрегулировать усиление, формально требование Южина будет выполнено, лишь бы все обошлось благополучно, победителей не судят, победители сами судят.
На улицах горели фонари, от яркого света витрин и реклам в небе исчезли звезды.
В гастрономе он купил бутылку коньяка «Двин», своего любимого сыру, ветчины.
Нагруженный свертками, он не торопясь шел по улице, разглядывая встречных женщин.
Полные и стройные, в узеньких брюках, – это было красиво, в легких плащах и коротких пальто – и это тоже было красиво, девчонки в курточках, с медными волосами и с волосами пышно взбитыми, девчонки с модными раскосыми глазами, большеротые, хохочущие, курносые, надменные, милые скромницы и развязные пигалицы в пышных шуршащих юбках, а руки голые, кожа в пупырышках – прохладно, но держи фасон, – откуда их столько, хорошеньких, даже красивых, появляется вместе с весной?
Ему захотелось заговорить с одной из них. Хотя бы с этой длинноногой в сером, туго облегающем свитере, что стояла у театральных афиш. Он спросил ее, куда она хочет пойти. На «Голого короля»? Вот так-так, и он тоже собирался. Пошли вместе. Ничего тут страшного нет, у него сегодня счастливый вечер, пользуйтесь, берите, раздаю счастье… Он знал, что в таких случаях нельзя спрашивать, мяться, надо говорить самому, смешить и смешить и рассказывать о себе.
Ему не надо было притворяться, он просто делился радостью своей удачи. Недоумение и настороженность девушки сменились снисходительной насмешкой: оказывается, перед нею безобидный чудак, даже забавный чудак, нет, не чудак, а симпатичный, общительный парень. Она согласилась пройтись с ним до театра, только это все зря: билетов давно нет, не достать ни за какие коврижки.
– Пустяки, – сказал он и взял ее под руку.
Театр был рядом. Они прошли сквозь толпы спрашивающих лишние билетики, пробились к окошечку администратора. Тулин всунул голову, увидел замороченного, потного толстячка и сказал:
– У вас астма, вам нужно лечиться, вам нужна тихая работа, а не этот бедлам, но что поделаешь, если вы любите театр и никто, кроме вас, не смыслит в организационных делах, они тут пропадут без вас, только кретины считают, что администратор – это тот, кто сидит в этом курятнике и распределяет пропуска.
Пустые, нетерпеливые глаза очнулись, уставились на него сперва как на идиота, потом, что-то поняв, засмеялись с дружеской завистью.
Два желтеньких билета в третий ряд сделали его кудесником.
У нее была отличная фигурка и приятный низкий голос, и она сияла от удовольствия, а на него опять навалилась усталость.
– Вот вам билеты, и простите меня, – сказал он. – Этого «Голого короля» я уже видел и, кроме того, совсем забыл: я обещал зайти к приятелю.
И это не было отговоркой, он вдруг вспомнил о Крылове, и ему захотелось растянуться на кушетке и рассказать Сереге все, что произошло, потому что только Крылов мог оценить это.
Глава девятая
Ключ лежал, как и прежде, справа за наличником. Большая пустоватая комната показалась неуютной, хотя все стояло на прежних местах. Тулин упал на кушетку, вытянул ноги. Секрет быстрого отдыха состоял в том, чтобы расслабить все мышцы и ни о чем не думать.
Тикали часы. Включался холодильник, бормотал взахлеб, словно торопясь выговориться.
Томный женский голос пел по радио итальянскую песенку: «…В благородном сердце всегда появляется любовь». Точно. Он вскочил, взял бутылку коньяка, скрутил сургуч, ладонью вышиб пробку. Достал из шкафчика стакан. Выпил, морщась, без удовольствия, как пьют лекарство. Чтобы отогнать сон. Бездарно было бы проспать первый вечер в Москве, да еще после пережитого. Транслировали какой-то концерт, слышно было, как в глубине зала вздыхали, покашливали.