Шампанское по воскресеньям

Глава 1

Морозным январским днём я свернул с улицы в арку дома, оставив позади суетливый неприветливый город. Тоннель, ведущий во внутренний двор, встретил меня ледяным ветром такой силы, будто вздумал проверить на стойкость. Выдержав испытание, я окинул замкнутое пространство двора профессиональным взглядом детектива и, не обнаружив ни души, заспешил в тепло нашей конторы.

Контора ютилась на первом этаже старого, давно не крашеного дома и имела отдельный вход и собственное крыльцо. Над крыльцом меж ярких вывесок наших соседей – «Салон эпиляции» слева и «Восточные сладости» справа – висела не располагающая к шуткам наша неброская: «Бюро частных расследований». Она определённо навевала что-то похоронное. Я отмечал это всякий раз, как вывеска попадалась мне на глаза. Скажу честно: я бы поостерёгся платить за услуги подобной конторы. Более того, рядом с такой конторой я бы не покупал сладости и не выдёргивал волосы. Однако нам с завидным постоянством несут денежные знаки, не считаясь с моим мнением. И моего шефа не смущает вывеска. И соседи не жалуются на недостаток клиентов и покупателей. Вероятно, я чего-то недопонимаю.

Надо сказать, что наши эстетические вкусы с шефом категорически не совпадают. Как-то раз, безуспешно борясь со своим отвратительным настроением и с трудом перенося его хорошее, я предложил шефу новое название конторы: «Детективы Дых-Ных». Дело в том, что его зовут Юрий Львович Яных, а меня – Иван Седых. А ещё я обратил его внимание, что связка «Дых-Ных» произносится на одном коротком выдохе и радует слух. Но от этого названия шеф так скривил лицо, что я сразу догадался, что он хочет стоять впереди. Тогда я пошёл ему навстречу, предложив вывеску «Детективы Ных-Дых». Я понимал, разумеется, что это абсолютная безвкусица и неудобоваримое «Ных-Дых» похоже на бормотание пьяного в подушку. И что трезвому гражданину надо обязательно споткнуться, чтобы произнести этот глухой рык пещерного человека. Но чего не сделаешь для работодателя. Этот вариант шефу почему-то тоже не понравился. Тогда я, теряя терпение, предложил ему полностью рассекретиться заголовком «Детективы Яных-Седых». Тут он разгладил лицо и ответил, что в этом случае, учитывая проникшую на генетический уровень любовь народа к пушкинскому ямбу, наши фамилии – а значит, и его – будут произноситься с ударением на втором слоге. А это в отношении его фамилии неправильно и будет его травмировать. Я тогда, помню, даже растерялся, почувствовав, с каким тонким и ранимым человеком мне выпала честь работать рука об руку, как говорится, и не стал ничего более предлагать.

Короче говоря, как и прежде, мы называемся «Бюро…» и я стараюсь не смотреть на вывеску.

Ситроен Берлинго, жмущийся к нашему крыльцу, совсем занесло. Из его белого толстого панциря, как усики жука, торчали лишь обледенелые щётки. Со всех сторон машину окружала высокая снежная гряда. Мне показалось, что дворник намеренно подгребает к ней снег со всего двора. При таком его количестве имело смысл испытать судьбу. Я достал из кармана тестовый рубль и привычно метнул его ввысь. Рубль покувыркался в морозном воздухе, вернулся ко мне на ладонь и порадовал видом не герба, но остроносой единицы: никуда не еду – Берлинго раскапывать не придётся. О том, что к следующему разу снега будет ещё больше, думать не хотелось. В конце концов, случаются же и в наших широтах – даже в лютом январе – неожиданные оттепели и неудержимое таяние снегов.

Юрий Львович помешан на чистоте, так что я нарочито громко постучал ногами о коврик у входа. После разделся в прихожей и с надеждой потянул носом воздух и прислушался, определяя, не варит ли шеф на кухне кофе и вообще – не там ли он за поварскими трудами: было время обеда.

Расстроившись, я вошёл в кабинет. Чтобы было понятно: кабинет – это комната в однокомнатной квартире, которую мы арендуем.

Мы поздоровались.

Шеф сидел за бюро в привычной для него позе, наполовину соскользнув с кресла и вытянув ноги. Я не понимаю, как это возможно, когда вам почти пятьдесят. Так сидят юнцы, носящие штаны со спущенной мотнёй и торчащими из них трусами. Я их про себя называю опущенными. Мне всегда хочется отдавить им ноги.

Отдельно про бюро, чтобы тоже было понятно: бюро – это такой эфемерный столик на тонких фигурных ножках. Юрий Львович как-то обмолвился, что он инкрустирован ценными породами дерева. Но это ничего не меняет. Если я дам по нему кулаком даже не в полную силу, это, неизвестно как попавшее к нам, произведение искусства мгновенно сложится пополам вместе с инкрустацией. Шеф классифицирует свой стол как бюро – и пусть, я с лёгкостью придерживаюсь того же мнения.

Шеф, как обычно, просматривал газету, которую раздают в метро. Это не укладывается у меня в голове. Чем эти наскоро сляпанные тексты могут заинтересовать человека, знающего, например, о пиве абсолютно всё? Только чешских сортов Юрий Львович мог назвать десятка два.

В общем, у меня к шефу немало претензий.

Юрий Львович отложил в сторону бесплатное чтиво и снял очки.

– Присядь, пожалуйста, – предложил он, поглаживая ухоженную бородку, переходящую в обход рта в аккуратные усы. – Тебе нравится имя Полина?

«Началось», – с тоскою подумал я, усаживаясь за стол и включая компьютер. В какие области знаний мы отправимся с ним в этот раз? Или: из каких виртуальных экскурсий мы вернёмся в наш кабинет минут через сорок? Лучше бы он сварил к моему приходу кофе и сделал пару нескупых бутербродов с колбасой, нет – четыре.

Юрий Львович обычно бывает так безобиден и выстреливает вопросом куда-то совершенно в сторону, когда собирается прочитать мне лекцию. Подобное намерение шефа означает, что в голове у него каша из предположений и нет ни одной приличной версии или хотя бы кем-то случайно забытой ниточки, чтобы можно было потянуть за неё и спровоцировать неосторожное поведение подозреваемых, например.

До сих пор не знаю, для чего шефу нужны эти лекции. Вероятно, во время их чтения у него в голове зарождается множество ассоциаций с хитросплетениями расследуемого дела, озаряющих его в последующем долгожданной мыслью. С тем же успехом он мог бы молча покурить травки и не мучить меня своими знаниями. Я бы составил ему компанию. Во всяком случае, мне его лекции точно не нужны, но я вынужден терпеть, потому как на зарплате, а ему непременно нужен слушатель.

Однажды, перед тем как послать меня взглянуть на расчленённый труп в мешке, выловленном из реки, он зачем-то прочитал мне лекцию о кольчатых червях. Я тогда, помню, долго выбирал из двух вариантов. Либо он сожалел, что у содержимого мешка всё устроено не так, как у червей, у которых нарушение одного сегмента тела не влечет за собой гибели всего организма. Или его занимала мысль, что у червей на время появилась разнородная среда обитания и пропитания.

– Мне нравится Полина Виардо, – сказал я первое, что пришло в голову, лишь бы Юрий Львович отстал от меня; я что-то о ней слышал; на самом деле мне нравилась только фамилия.

– А ведь действительно, – глядя на меня, в задумчивости произнёс шеф, – разве могло быть иначе, Иван Сергеевич?

Что он себе там думал, я не знаю. Закончив меня изучать, он спросил, не моргнув глазом:

– Ты её видел? И как давно?

– Смейтесь, смейтесь, – процедил я.

Юрий Львович улыбнулся. Я привык к его снисходительному отношению. Я ждал, когда его удовольствие от моего – пока не проявленного, но им определённо предполагаемого – невежества истлеет и он продолжит.

– Лекции не будет, – сказал он, должно быть, рассчитывая меня обрадовать.

Я поклонился ему в знак признательности, хотя и так уже понял, что вопрос о Полине – это всего лишь очередное чудачество шефа и что для лекции нет оснований: у нас в разработке не было ни одного дела.

– Утром мне звонил Славик, – продолжил Юрий Львович. – Он перебрасывает нам клиента от своих пригородных коллег. Старушке семьдесят шесть лет, но она очень активна и настойчива.